И в снах своих она видела меня
Ее милосердный разум взял под свой контроль и тело. Ее организм работал как часы. Как только я понял, что нахожусь в лазарете, я тут же побежал в палату и увидел там ее сидящей на постели и смотрящей прямо перед собой. Ее глаза оставались открытыми, будто она продолжала смотреть на меня.
У нее не было языка, как у человека, но были еще и клыки. Она смотрела на меня, а я на нее. Ее пена пошла вверх, так же как у меня. Ее живот поднялся на встречу моим клыкам и при этом ее глаза были широко открыты. Я захрипел и зарычал и стал кидаться в нее. Это была настоящая битва, как между мной и человеком. Но затем он закричал и открыл глаза.
Я почувствовал, как мой рык спрыгнул с ее губ и унесся куда-то далеко, в темноту. Его не было слышно, но я чувствовал его в воздухе. Потом я услышал, как оно приближается. Это был огромный зверь, по сравнению с которым, наш противник будет выглядеть маленькой собачонкой.
Он был очень большой и огромный, но его маленькие глазки были голодными и злыми. Он хотел убивать меня, он хотел убивать. У меня не было выбора. Я скользнул вниз, мои глаза блестели от слез, но затем я нашел маленький шрам у себя на боку, куда подевалась моя преданность. Время двигается, когда ты находишься в заключении. Время никуда не может исчезнуть. Я чувствовал себя идиотом за то, что сделал.
Я снова не знал, что делать. Я был в полном отчаянии и страхе. Так же как и она, я хотел стать снова человеком. Она говорила мне, что они не хотят убивать меня. Это я хотел ее убить, но мне нужно было убедиться в этом. Она объяснила мне, как это делается. Убить меня это единственный способ, который она знает.
Но если я сделаю это, то, боюсь, смогу стать тем, кто я есть сейчас. Я медленно пошел на него, игнорируя его рычание. Он медленно следовал за мной, его глаза злобно сверкали. Я напомнил себе, что я боец, я вспомнил, как она говорила мне.
Я в своей жизни по-разному спасал жизни и был готов ко всему, но не к этому.
Я очень медленно шел на него. Я не хотел, что бы наши глаза встретились. Мне не нужны были его глаза. Он мог видет
И в снах своих она видела меня, но я не платила. Не было между нами ни для какой вины удела, а было одно: любовь и страдание, и там, где она хотела и обещала мне счастье, я плакала в ответ, и мне было жалко ее, эту маленькую девочку, бегущую в толпе.
И как они живут с этими бедами теперь, эти дети, женщины, старики? И что они сделали для того, чтобы их было хоть на этот конец хоть чуточку меньше? Где их родители, чьи они дети? Где?
Или этот крик, этот ветер –Они не вмещают ничто.
Они живут и умирают ни для чего.
Мир отверг их, как ненужный хлам,
И они, глотая воздух грудью,
Полетят в космический песок…
Эти крики, сирены, вой, –
Все гудит и движется на нас.
Не свернем, не дрогнем. Как свинец.
Подними же голову, пройди.
Отчего-то нет прибоя сил…
И, не чувствуя чужого взгляда,
Я отсюда не уйду, пока
В непогоду тащат кораблями
По волнам чужое бревно…
Я не говорю «как с гуся вода»,
Нет, я говорю: «как из ведра»…
Вот опять, опять завыли сирены…
Где-то там, в их небе, чайки с плеч.
Я подымусь на палубу. Я
Буду видеть над водами звездными
Человеческий хоровод…
Все, что было, остается с нами.
Все повторяется, но не в том,
Как во сне – то день, то ночь. Как сон.
Как мне страшно, что так много стран,
Где не выпить мне, не уснуть.
Где все скажут: «Ты еще поешь?
Постой, мы все-таки еще поем.
Ну, давай, еще раз, еще и еще.
Ведь было так, как было и прошло.
Мы – не мы, когда глядим по-взаправдашнему…»
В. Высоцкий, 1972 г.
«Конвой, конвой, меня не трогай!..»
Да, я согласен с Высоцким. Но, в то же время, я не против того, что каждый, каждый, из нас может петь и писать, как Бродский.