Родили меня мама с папой в оттепель, в ту самую последнюю ( или единственную?) Хрущевскую.#личный опыт #рассказы #стереотипы
#легкость бытия #семейные отношения
Хрущев вошел в память потомков гонителем искусств. Современники не любили его вовсе не за то. Мои родители точно не за то гневались на эксцентричного вождя. Проживая в глубокой провинции, не имели они потребности в созерцании актуального искусства. Удовлетворялись классикой и соцреализмом, вкуса ни к чему иному не развили в себе, даже наоборот – тщательно подавляли проблески. Мама замирала от звучания Шарля Азнавура и Эдит Пиаф, но вслух фанатела по Зыкиной и Ольге Воронец. Доронину, особенно в «Старшей сестре» и «Еще раз про любовь» ненавидела до удушья. Я маминых пристрастий не разделяла, но и не осуждала маму, полагая, что сама достигнув ее лет, стану поклонницей протяжных текстов о родине, произносимых грудным страдальческим голосом. Такие мысли меня огорчали неизбежностью возрастных деформаций. Папа что-то улавливал в Окуджаве, резонировал со стихами Роберта Рождественского, на Евтушенко прищуривался, Высоцкого одобрял. Будучи конформистом, не заявлял о своих предпочтениях в кругу семьи. Зыкина с Высоцким не монтировалась как Сальвадор Дали с живописцем Шишкиным. Бывало вслух читал папа выдержки из газеты «Правда» с особенным выражением выделяя что-то там «между строк». Мама хмыкала понимающе. Я задавала безнадежные вопросы, в ответ меня попрекали малолетством и мама грозила «смотри мне, помалкивай, а то заберут». О чем помалкивать? Папа кидал в мою сторону предостерегающий взгляд, двусмысленность которого оставалась вне моего понимания. Папа тогда надеялся, что я вырасту и стану разделять его отношение в происходящему, со мной выросшей можно будет поговорить. Он и не предполагал вероятность какого-нибудь действия. Только поговорить. Мама имела в роду раскулаченных, а папа происходил из технической интеллигенции, вполне советской оп духу. Папа успел собрать библиотеку оттепели из книг, в том числе переводных, никогда позже не издававшихся в СССР. Я добралась до них в свои студенческие годы и опрометчиво делилась с ровесниками. Никто не донес, хотя в группе учился будущий генерал «глубокого бурения». Мы с ним искренне дружили. Видимо стучал он выборочно, меня в качестве объекта не рассматривал, а кураторы его из той конторы удовлетворялись стандартными доносами на других товарищей.
Так вот, о старости. В сознательную жизнь — а более или менее сознательной я помню себя лет с десяти — я вступила, когда страна уже задраила все люки. Творческая интеллигенция выдавала на гора продукт массового потребления двух видов. Один продукт апеллировал к прошлому как источнику оптимизма. Рифма получилась крепкая: «И вновь продолжается бой\ и Ленин такой молодой, И сердцу тревожно в груди\ и юный Октябрь впереди». Другой продукт представлял собой ностальгический стон по утраченной юности, разбитых надеждах, растаявших иллюзиях, при чем всех поколений советских людей, представленных на данном временном отрезке. Про «юный Октябрь» - это в пользу ветеранов революции, которые в те годы еще хаживали по пионерским сборам. Нравилось им вспоминать, как грабили крестьян, обрекая на медленную голодную смерть. Среднее поколение скорбело в основном по потерянной первой или второй, настоящей любви. Довольно фальшиво пуская слюни и сопли. Понимали ведь, что на всех не женишься, а сменить подержанную жену на новую не позволяет квартирный вопрос. Молодежь распевала, как им хочется вернуться, зацепиться, остановиться и вовсе замереть, избегая взросления. «Детство мое постой, погоди уходить...». "Не повторяется такое никогдаааа...!" Особенно острое сочувствие вызывала Эдита Пьеха. «Дайте мне в детство счастливый билет» - просила она кассира на железнодорожной станции. В те годы отрасль пассажироперевозок оставалась недоразвитой, люди страдали от дефицита билетов, особенно в плацкарте, потому что в купе дорого. Пьеха — нелюбимая моей мамой за вызывающий макияж и акцент - как раз плацкартный билет просила. Ответ «билетов нет» ввергал слушателя в депрессию, у каждого возникали собственные аллюзии. В ситуации, когда надо ехать, а никак не уедешь, бывали многие.
Так и подрастала я в тоске от грядущей невозможности вернуться в детство, повторить школьные годы, купить билет на поезд в безмятежное прошлое. Школьные годы — в той части календарного года, что совпадали с учебным процессом, не особо меня радовали. А впереди маячил такой трэш взросления, что будто бы каждому захочется назад за парту к стервозной училке русского языка и литературы, к нашей классной руководительнице. Чорт, как не поверить заслуженным деятелям культуры? Там впереди засада. Искусство — оно же волшебная сила! - настраивало на желание как можно дольше оставаться недееспособным несовершеннолетним, и когда пришла пора получать паспорт, я рыдала. Проснулась однажды шестнадцатилетней — кирдык, кончилось детство. Три месяца я тянула с получением документа, делавшего меня гражданином. Я не желала иметь и доставать его из широкой штанины "дубликатом бесценного груза", как бы ни дорог мне был в то время поэт Маяковский. Угроза штрафа от государственных органов и ремня от мамы сделали свое дело. На первом паспорте я совершенно несчастный потерянный человек.
Остался год до выпуска из школы, два года до права вступить в брак...а потом еще разводиться. Перспектива развода облегчала ужас неизбежного. Мама говаривала «выйдешь замуж, наревешься». Сама она в браке жила припеваючи. По субботам как возьмется за стирку, белье кипятит в баке на газовой плите, деревянными щипцами его помешивает и поёт заливается во всю голову. Репертуар Зыкиной и Ольги Воронец она знала наизусть, плюс избранное из Марии Пахоменко «поседею, побелею, как земля зимоооооой». Сама поет, а про меня она точно знает — замужем наревусь. Будущего мужа подлеца я заранее недолюбливала. Образ этого неприятного человека никак не совпадал с моими тогдашними кавалерами, по этой причине я никого из них не принимала всерьез.
А старость уже маячила за наступающей зрелостью. Зрелость удалось отодвинуть благодаря вузу. В студенчестве я была так многогранно счастлива и беззаботна, что опомнилась только после весенней сессии четвертого курса. Мы с ребятами расставались на пару месяцев, разъезжались на практику, и опомнившись, я ударилась в глубокую печаль по очевидной причине. Следующий курс последний, он незаметно пролетит и всё — уже совсем всё, а не как на школьном выпускном - уу будет кончено. Еще годик после вуза перетерплю, а там хочешь-не хочешь, надо замуж за подлеца и в дом к злой свекрови.
Ожидания в очередной раз не оправдались. На заводе, куда я распределилась, мне понравилось. Совет молодых специалистов, турклуб, поездки по всей стране то в командировку, то в турпоход сбили меня с программы основательно. В итоге замуж я вышла за приличного человека, а свекровь вопреки маминым наветам, оказалась милейшей дамой, завзятой театралкой со связями в билетно-кассовой среде, откуда ей своевременно поставляли билеты на все премьеры, даже весьма прогрессивные и провокационные. Зыкину она не жаловала, да и сама от пения воздерживалась. Начиналось новое время.
Новое время не отменяло старой нормы. Тридцать лет — страшный женский рубеж. «После тридцати» многое уже поздно: менять работу, влюбляться, рожать, носить мини и джинсы. Человек в тридцать лет выходит на финишную прямую, со свистом катится к сорокалетию, которое так ужасно, что его даже не празднуют.
Оглядевшись, я обнаружила, что в тридцать пять мне все еще не хочется вернуть детство, школьные годы, юность и «на дальней станции сойти». Однако статистика вещь упрямая. Продолжительность жизни в моем регионе составляла для мужчин 57 лет, для женщин 62 года. Больше половины отпущенной дистанции я уже пробежала. Рассчитывать на скидки не приходилось, вот если бы я приехала откуда-то, так ведь нет, родилась росла и продолжаю жить в том самом неблагополучном регионе. Старость моя на пороге. Порог отодвинулся к отметке 50 лет, а пока сорок два, сорок три, это как бы все еще сорок.
Я вслед за персонажами оскароносного кино повторяла «в сорок лет жизнь только начинается», внутренне содрогаясь. Чего уж там начинать? Фраза стала крылатой именно из-за гротеска. Сорок лет — бабий век. Бабой никто подобру себя не назовет, но в подкорке-то сидит отбивочка. Помню, новый генеральный план города руководство презентовало. Уж чего только там ни наворотили. И бассейн, и зоопарк, и спальные районы гектарами, а вишенкой на торте — метро. Будучи тогда школьницей, узнала я о том, что метро построят, когда мне сорок исполнится. Ну и нафига мне метро в сорок лет?! Расстроилась. В сорок лет не стану же я назначать свидание в метро? А ездить можно и без метро, на автобусе, на трамвае, на троллейбусе. Да куда мне ездить в сорок-то лет, только на работу и с работы. Я так решительно отвергла план строительства метро, что его не построили. Уж двадцать лет как не построили. Не начали даже.
Пятидесятилетие стало самым удивительным событием в моей жизни. Я так к нему готовилась, что потеряла голос. Ну то есть совсем. Три недели на больничном. Это уже после банкета, а до банкета дней пять не говорила, только нашептывала. Молчала я выразительно, никого из гостей не перебивала и они наконец получили не только повод, но и возможность высказаться полностью, от всей души. Потом меня вылечили, голос вернулся и я вприпрыжку добежала до барьера с табличкой 55. Успела перепрыгнуть перед повышением пенсионного возраста. Вот, наконец, и старость.
О! Если бы я знала, как она прекрасна и содержательна, я прожила бы все свои десятилетия без страха перед будущим. Я довольна каждым своим днем куда больше, нежели в 20 лет. Я не полюбила репертуар певиц соцреализма, меня мутит от одного упоминания Зыкиной. Я лучше папы понимаю поэзию Евтушенко и уважаю Высоцкого во всех гранях его творческого наследия. Окуджаву пою, читаю, цитирую. Я знаю, жизнь удалась и не боюсь провала на экзаменах, сбоя в карьере, меня совершенно не волнует, соответствует ли мое платье актуальным трендам сезона. Я знаю себе цену и не задираю планку. Даже если я через год умру, как предписывает статистика, никто уже не сможет испортить мое состоявшееся прошлое. Не бойтесь старости, не каждому везет до нее дожить, но уж если повезло, стоит наслаждаться возрастом, когда все можно и ничего не страшно. Обо всем этом я подумала сегодня утром, плавая в ластах в чудесном теплом озере, обрамленном горами. Проплыв метров триста, сделала комплекс аквааэробики из восьми или девяти упражнений, забралась на понтон, позагорала полчасика и отправилась домой завтракать запеченными в кляре цветами тыквы. Благословенна старость моя!
А вам сколько лет?