Открываю глаза. Где это я? Без очков не вижу ничего. И темно. И писк какой-то. Что это за звук? Кто-то борется за жизнь. И это здесь, рядом. Или это я? На соседней койке мужик, опутанный проводами. Только силуэт: сильное мужское тело. Скрученное болезнью, хрипящее. Кажется, обнажённое.
Врачи пытаются надеть на него кислородную маску. Крики: «Нет. Нет. Врачи-убийцы. Уйдите». Как можно бороться за жизнь без тех, кто тебе помогает? Чей-то голос: «Юра, тебе нужен кислород. Нужно дышать». Но незнакомый Юра отбивается, не понимая, кто враг, а кто друг. Он похож на десантника, молотящего кулаками воздух. Не зная, с кем он борется на самом деле.
Впереди ещё кто-то есть, чувствую. Интеллигентный мужской голос просит дать ему телефон. И что-то есть такое в его голосе, что заставляет вспомнить о двоюродном брате. Кричу: «Андрей!» Мужчина замолкает. Он, конечно, не Андрей, просто сосед по борьбе за выживание.
Не знаю, сколько времени. Стоны. Хочется пИсать. Открытие: я в подгузнике. Тогда туда. Ещё нужно суметь. Всю простынь заливает теплым. Какое облегчение. И какой холод от мокрых простыней. Надо передвинуться вбок. Кто-то меняет простынь и подгузник.
Темно. Хрипы. Дыши, десантура. Озабоченные голоса: «Он снимает кислородную маску!»
Кричу: «Юра, дыши! Врачи помогают. Враг – ковид». Врачей уже нет. Что-то бормочет, услышал? Что-то неразборчивое, хриплое. «Воды!» И я кричу, насколько могу громко: «Воды». И мнимый Андрей кричит ещё громче, куда-то в коридор: «Воды». И помощь приходит. Живая вода.
Через темноту.
Снова писается, как получается, заливает всё. Кто-то ругается на меня за обоссанные простыни. Стыдно ли мне? Нет. По-другому никак. Приносят стульчак и ширму. Вот это другое дело. Девочка всё-таки. А тут мужики вокруг.
Консилиум. В темноте стоят трое. Наверное, не темно, но для меня темнота. Решают, что со мной делать, задают вопросы. Слышу одного, он для меня Нежный, всё понимает.
- Ковид. 21 день на карантине. Одна в квартире.
- Я бы не смог.
- Родственники внезапно. Втроём. Б…ь.
- Не надо на врачей матом ругаться. Нам же неприятно.
- Это я не вам, это я родственникам.
Не знаю, что они в итоге решили. Но капельницу мне поставили.
Вид из окна палаты после реанимации. Снято на телефон.
Приносят еду. Как можно есть? А, вроде, хочется. Гонят меня за стол. Там уже сидит «Андрей». И голод берёт своё. Мы безмолвно поглощаем еду. Делим трапезу. Под писк аппарата десантника.
Нужен телефон. Нужно позвонить мужу. Прошу у врача. Или медсестры. Даже не знаю, у кого, они все в скафандрах. Телефон приносят, может, и незаконно. Но он у меня. Набираю номер мужа, который знаю наизусть. Говорю. Я уверена, что я в терапии. И что всё хорошо. А муж утверждает, что я в реанимации. Да? Гм. Кто прав? Неважно. Я жива и подала весточку о себе.
Вспоминаю, что Андрей просил телефон. Подхожу к нему и вкладываю трубку ему в руку.
- Я не знаю, как звонить.
- Давайте я наберу. Диктуйте номер.
Я готова набрать номер, но отчего-то трясутся руки. Андрей молчит.
- Диктуйте номер.
- Я не помню.
Что ж, тут я помочь ничем не могу.
Укладываюсь на свою койку. Темнота.
Открываю глаза. Где я? Светло и уютно. Палата на двоих. Светлая, девичья. Кто будет рядом? И её привозят. Настя.