«Пси Бар» был полон. Пол застелили циновками, принесли столиков. Народ тусит, курит, музыку слушает, но никто не танцует. А танцевать хочется, и мой скоро потащит домой. Выпить что ли для храбрости?
– Дай денег.
– Зачем?
– Водки выпью.
– Бе-э-э!
– Виски я не люблю, вино здесь отстойное. Нечего больше пить.
Он протягивает холшовый копеечный кошелек с вышитым разноцветным «ОМ». Купил на найт-маркете. Свой обычный, с тиснением, спрятал в гест-хаусе под кровать. Рупии, говорит, для него по статусу не подходят.
Пробираюсь между посетителями, в руках тысяча рупий. Только бы ни на кого не наступить. Европейцы, израильтяне, индусы, русские — все валяются на циновках, дымят. Шаровары, дреды, туннели в ушах, фенечки на шеях.
– Водка, плиз, – говорю татуированному бармену.
– Иес, иес, – медленно кивает. Укуренный в хлам. Кому-то прокричал в маленькое окно на кухню: «Ван водка», и смотрит на меня. Улыбается. Подошла девушка-фея: капюшон, браслеты, точка во лбу. Меню посмотрела и с русским акцентом:
– Си фуд паста.
– Не советую, – говорит ей загорелый дрыщ в обмотках. – Лучше не рисковать.
– Ол дефенд оф ю карма, – отворачивается и показывает бармену, где ее стол.
– Завтра вспомнит, что пространство предупреждало, – дрыщ исчезает в дыму.
- Хей, френд? – спрашиваю я бармена. – Вот эбаут май водка?
- Каминг, каминг! – он исчезает в кухне.
Здесь все готовится удивительно долго. Даже водку в рюмку налить занимает не меньше десяти минут.
Бармен приносит водку в заляпанной рюмке, еще минуту пилит лайм. Когда ему это надоедает, он бросает на грязное блюдце всю половину и ставит передо мной.
Рюмку опрокидываю залпом, впиваюсь зубами в лайм и высасываю кислый сок. Становится хорошо! Иду, пританцовываю, а сама думаю, вот бы сейчас курнуть. Гашиша у нас нет. Мой решил не поддаваться тлетворному влиянию Гоа. А я все же поддалась и купила табак. Так-то я не курю, бросила, но тут тянет. Вокруг все курят, или забивают, или собираются курить. Растаманская атмосфера.
Возвращаюсь к столику. Сидят незнакомые мужики. Я делаю самокрутку и вспоминаю, что зажигалки- нет.
– Ду ю хев лайтер? – спрашиваю у индуса напротив.
– Ес, оф кос. Гив ту зис леди а лайтер , – обращается он к своему другу, очень похожему на него. Тот протягивает «Крикет».
Чирк, чирк.
– Итс донт вокинг .
– Трай зис , – и индус передает мне дымящийся косяк.
– О! Гуд! – я затягиваюсь. – Кен ай уанс мо?
– Ес, ес. Вай нот?
Я затягиваюсь еще два раза. Мой не видит, уставился на танцпол. Еврисинг посибл ин Индия, думаю я и иду танцевать. Ритм вибрирует внутри меня. Мощный низкий барабанный ритм.
Пока я ходила к бару, перед сценой расчистился танцпол. На нем извивается пара. Молодой бледный человек с капризным лицом, одетый в индийскую белую рубаху и шаровары, прыгает и оглядывается, как бы проверяя, восхищаются ли все. «Я – вакх, я – козлоподобный бог сладострастия с огромной елдой» – как бы говорит его пантомима. Рядом с ним танцует вакханка – худая девушка в розовом трико. Она выкручивается и дергается. Ярко-розовое каучуковое тело бьется хаотически в аритмии. Меня даже бросает в пот. Я возвращаюсь к столику. Мой сидит грустный.
– Пойдем домой?
– Не, не, не…
На сцене музыканты. Худой, загорелый парень с лицом Иисуса, закрыв глаза, бьет по огромному джамбе. Второй похож на украинца: лицо круглое, красное и лоснится, будто он только что масляные галушки ел. На нем красные, похожие на казачьи, шаровары и цветной раста-берет. «Хохол» колотит по двум коротким и квадратным, как он сам, бонго. Красивая девушка с прической принцессы Леи из «Звездных войн» стучит палочками по металлическому барабану, и, не отрываясь, смотрит на четвертого участника группы. Именно он, четвертый – эпицентр всего.
Я сразу назвала его про себя пиратом. Голый, жилистый, загорелый. Его торс украшают бусы из акульих зубов. Лицо худое и надменное. Он одет в легкие расклешённые брюки. Сначала он был в черном цилиндре, но теперь снял его и оказался лысым. Его страшные глаза с белыми зрачками густо подведены черным. Покачиваются огромные кольца в ушах.
Пират держит между ног большой тамтам. Тело музыканта, как пружина. Как натянутая тетива. В нем сконцентрирована какая-то сила, которая хочет вырваться, но пират сдерживает ее. Он аккуратно прислушивается, поворачивается то одним, то другим ухом к барабану.
Пока я рассматривала музыкантов, на танцполе появилось несколько фриков: радостный чудик в шапке-мухоморе, похожая на матрешку девушка в малиновом платье, группа татуированных израильтян, высушенная бабуля в индейском головном уборе. Среди танцующих пробирается розовый фантомас с чулком на голове и заглядывает всем в лица. Мнутся какие-то неопределенные девочки. Рядом со мной и сбоку от сцены два волосатых, длиннобородых деда, увешанных амулетами, курят чилом.
Я смотрю на небо. Оно из закатного перекрасилось в ночное. За ограждением бара деревья покачивают свои гладкие, мраморные стволы с ярко-салатовыми в свете фонарей ветвями. Гоа постепенно превращается в безумный психоделический ночной мир.
Передо мной вдруг выныривает из толпы странный тип в черной жилетке и юбке-шотландке. На голове шляпа с фазаньим пером, из-под которой торчит кучерявый чуб. Обутый в мягкие черные мокасины с длинными ремешками, обмотанными вокруг икр, он напоминает Робина Гуда, сбрендившего от BDSM.
Этот чувак говорит что-то музыкантам, но те не слушают. Он забирается на сцену, берет лежащий на столе бубен, прикрывает глаза и несколько раз встряхивает. Удовлетворенно кивнув, спускается и, постукивая в бубен, прохаживается среди людей.
А в центре танцпола появляется Богиня. Она возникает из ниоткуда, из обычной неприметной женщины. У нее красное от алкоголя лицо, волосы собраны в гладкий пучок. Я не заметила бы ее где-нибудь в магазине. В танце она преображается, кружится, и множество воланов на ее платье парят вокруг нее, заставляя чувствовать невесомость. Танцуя, она закрывает глаза и уходит в свой внутренний космос. Она упивается собой, и от этого устает. Покачнувшись и чуть не упав, она открывает глаза и ошалело осматривается, как бы спрашивая: «Где я?». Ей аплодирует чувак с бубном. Браво! Браво! Она улыбается, идет к своему столу. Ее ждет усатый мужчина с блестящим от пота лицом. «Нет! – мысленно кричу я. – Не уходи!» Чувак с бубном, кажется, просит ее о том же, но усатый мужик, кривя губы, уводит богиню в бар.
Хочется пить, возвращаюсь к нашему столу.
– Может, пойдем?
– Неееее.
– Как хочешь, а я пойду.
Я делаю грустную мину. Наш гест-хаус недалеко, но мне страшно оставаться одной.
– Конечно иди. Что же ты будешь себя мучить? Я потанцую и приду.
– Возьми денег, – протягивает две тысячи рупий.
– Так много?
– На всякий случай. Вдруг захочешь наркотиков намутить, – смеется.
– Меня так угостят.
– Этого я и боюсь, – целует меня в губы и направляется к выходу. Я провожаю его взглядом, и что-то тонко, болезненно звенит в груди.
Как только мой скрылся, ко мне подкатывает чувак с бубном. Он заговаривает по-французски. Я отрицательно машу головой.
– Ай донт андэстенд .
- О! – он театрально вскидывает руки. – Мон шер! Ю а соу эмэйзин! Кен ай гет ю сам дринк? – и протягивает пластиковый стакан.
Я пью. Вода горчит.
– Вот из зис? – спрашиваю я.
– Зис из мэджик ликвид, бест энерджи дринк оф зис плейс, – он кланяется и уходит.
Вернувшись на танцпол, я г робею. Одна, без мужчины. Сама за себя. Надо освоиться, заново присмотреться.
А на вечеринке появляется Аполлон. Его тело лоснится, будто смазанное маслом. Внимание прилипает к нему, как муха к липкой ленте. Рельефный широкоплечий торс, античные черты лица, вьющиеся волосы до лопаток. На спине татуировка: треугольник со сложным орнаментом, в центре – Солнце.
Мышцы перетекают под загорелой кожей, как расплавленное стекло. Треугольник на спине раскачивается, словно капюшон кобры. Солнце испускает лучи. Я иду к нему, как загипнотизированная, повторяю его раскачивания и извивы. Аполлон прячется за танцующими, появляется, кружится, перескакивает с ноги на ногу, мелькает то в одном, то в другом углу.
Все вокруг начинает светиться. Восприятию будто добавили измерений. Глаза теперь по всему телу. Это не физическое зрение, потому что я вижу все вокруг: за спиной, над головой, сбоку. Мир расширяется. В него включено все: Гоа и Индия, побережье и океан, планета и солнечная система. Отовсюду льется свет. Люди тоже светятся. Но иначе. Некоторые яркие, другие будто превратились в неодушевленные предметы.
Я вижу ЕГО!
Его свет не такой, как у других. Прозрачный, чистый, без малейшего замутнения. Сияние не бросается в глаза, но освещает пространство мягко и вкрадчиво. Как он двигается! Ни одного лишнего движения, точное соответствие всему.
Танцуя, он будто играет светом, заставляет его переливаться и течь: из рук в сердце, из сердца в живот, в бедра, колени, ступни. Зачерпывает и пускает волной по телу. Я замерла и смотрю. Он грозит мне пальцем. Я отворачиваюсь и танцую. Он дразнится, повторяет меня, приглашает потанцевать. Я в замешательстве. Где мне ровняться с Ним? Но он как бы говорит: «Не бойся. Что ты теряешь? Я с тобой». Я соглашаюсь. Иду к нему.
Он показывает на француза и точно изображает: подскок, притопывание, удар в бубен. Я киваю на татуированного шамана с дредами и начинают подпрыгивать точно так же. Он указывает сразу на двоих и каким-то необъяснимым образом соединяет движения обоих, добавляя что-то свое: неуловимый отпечаток свободы. Мне это нравится, я, как могу, делаю то же самое, выбрав Аполлона и сексуальную брюнетку. Француз с бубном хохочет и аплодирует нам.
ОН показывает мне большой палец – «молодец», потом указывает на сцену. Барабанщик-пират кивает нам и выбивает из своего джамбея простой, довольно монотонный ритм. Он, скорчив гримасу, подпрыгивает всем телом, как мешок картошки, привязанный за веревочки. Потом показывает пирату рукой: «Давай сложней». Пират ухмыляется и бьет энергичнее: пам-парам, пам-пам, парам! Пара-пара-пара-пара-пам-пам! Остальные барабанщики подхватывают. ОН, сдвинув набок козырек воображаемой бейсболки, преувеличенно-расслабленно повторяет ритм. Пират прислушивается к барабану и бьет по нему ладонями еще быстрей: Па-ра-ра-ра-ра-ра-пам, па-ра-ра-ра-ра-ра-пам, па-ра-ра-ра-ра-ра-пам пам-па-пам. ОН пускает по телу волну и застывает на каждый финальный «пам». Я смеюсь. Барабанщик ускоряется. ЕГО танец изображает силу, которая рвётся изнутри. Наконец, ОН «справляется» с ней, она оказывается в бьющемся сердце, которое он шутливо вырывает из груди и преподносит мне вместе с воздушным поцелуем.
Я смята. Он – танцор. Тренированные движения, отработанная лексика. Я не умею так. Я даже завидую ему. Он понял, попятился, растворился. А я вдруг ощутила усталость.
Люди слились в какую-то карусель, в воронку, которая кружит и засасывает. Пространство смотрит и подмигивает мне тысячью глаз. Оно видит меня насквозь, будто я без одежды, без тела, голая, как есть. Душа.
Хочется выпить. Или покурить. Приземлиться. Прийти в себя. Ощутить границы своего тела. Направляюсь к бару, цепляясь за взгляды. Почему все так смотрят на меня?
Дорога – настоящий квест: прогибающаяся реальность, неустойчивый пол, кутерьма и сияние. Когда я, наконец, добралась, знакомое лицо бармена кажется странным. Я не могу ничего сказать.
– Вот ду ю вонт? – спрашивает он, выглядывая из своего тела и залезая внутрь меня.
– Ай вонт, – говорю я и удивляюсь странному звучанию своего голоса. Растянутый и тонко подрагивающий, как резина. Мяукаю, а не говорю. Из толпы выныривает француз, встряхивает перед моим лицом бубен и восклицает:
– Вау! Со бьютифул аис! – он заботливо придерживает меня под локоть и спрашивает. – Хау ду ю фил?
– Стрендж, вери стрейндж. Ю гив ми сам драгс?
– Ес, бат донт ворри. Еврисинг вил би окей. Зис из вери гуд стаф .
– Вот из ит?
– Невер майнд.
– О, гад ! – я больше не могу ничего сказать. Что мне теперь делать, когда меня развезло, как патоку по печенью.
– Кен ай саджест самсинг фо ю? – спрашивает он.
– Оу! Ай донт ноу. Ай вуд лайк то дринк самсинг .
– Бир?
– Вай нот!
– Ту бир, – говорит он бармену.
Я вспоминаю, что у меня где-то должны быть деньги, но не могу вспомнить, где. Некоторое время я рассматриваю бармена, но мои глаза закатываются за веки, и приходится часто, но с удовольствием моргать.
– Ду ю хев сигарет? – спрашиваю я француза.
– Ноу. Ай донт смоук сигарет, – он значительно двигает бровями. – Бат! Ай хев вери гуд джойнт. Ду ю вонт ту шея ит виз ми?
– Вай нот!
Он раскуривает джойнт. На стойке материализуется пиво. Я затягиваюсь, потом делаю три глотка, снова затягиваюсь и чувствую, как пространство затормаживается, приобретая знакомые черты. Я снова вижу ЕГО. ОН улыбается. ОН видит. Как я закатываю глаза и разговариваю мяукающим голосом с фриком-французом, с которым к тому же курю косяк.
Он с компанией за столиком в чилаут-зоне. Несколько девушек и парней. Рядом с ним красивая (как иначе!) блондинка. Он трезв. Я пьяна. Хочется спрятаться от его укоряющего взгляда. Что-то отдаленно похожее на стыд тяжелой волной прокатывается по телу, и тут же теряется. Одно из многих переживаний, пережевываний, желаний. Их так много, и они стремительно проносятся сквозь меня, разнося остатки моего внимания. Чтобы удержаться, я должна танцевать, плести кружево времени из нитей восприятия. Чтобы удержать рисунок сознания внутри меня.
– Ай нид ту гоу. Ай хэв ту денс, – мяукаю я французу. Он кивает и подает мне бутылку пива. Беру, делаю глоток и ставлю на первую попавшуюся на пути поверхность. Единственной реальностью остается музыка, все прочее смазалось, потеряно смысл.
Танцую. Танцую. Танцую.
Мелодии растекаются и соединяются в ритм. Сиюминутное и тотальное. Оно разворачивается, раскачивается, раскрывается, течет. Бесконечная трансформация из одного в другое. Блаженство. Жизнь. Страдание. Смерть. Превращение из ничто в нечто. Из нечто в ничто. Обыденное. Магическое.
Мысли — растянутые световые точки, проносятся мимо, оставляя след. Они не принадлежат мне. Думают сами себя и сами растворяются в космосе. Звездная пыль. Время идет насквозь, превращая меня в танцующую ленту Мебиуса, она переплетается, изворачивается, порождает сама себя. Наконец, рассеивается, смазывается, исчезает. И снова возникает из музыки, как тишина.
Не знаю, как долго все это длится. Танец что-то отстраивает внутри меня, выравнивает и согласует. Я трезвею, возвращаюсь из космоса. Открываю глаза. Он смотрит. Я могу дотянуться до Него рукой.
Киваю ему, как старому знакомому. Мы двигаемся вместе. Я чувствую Его как себя. Синхронизация. Резонанс. Мы – нечто большее, чем двое. Объединяем и замыкаемся. Ин и Ян. Как две одновременно упавшие на гладь воды капли. Его ритм становится мной, мой – его. Одна пульсация. Я тебя знаю.
Приходит какая-то девушка, что-то говорит Ему в ухо. Капризное и брезгливое лицо. Она смотрит на меня и отворачивается. Я вижу Его спину. Он удаляется. Но оглядывается в последний момент и грустно улыбается. Кивает. До встречи!
***
Прошло три дня с той ночи. Мой (хотя, какой он теперь «мой»?) уехал после того, как я сказала ему, что люблю другого.
– Как хоть его зовут?
– Не знаю.
– И что ты теперь будешь делать?
– Искать.
– Где?
– Здесь. В Арамболе.
–Ты - дура. Сумасшедшая дура!
Номер проплачен до конца недели. Денег на обратный билет нет. Но я верю, что найду Его. Он – моя родственная душа. Я представляю себе нашу встречу. Мы будем танцевать. Он научишь меня всему, и мы будем выступать в барах, зарабатывать те небольшие деньги, которые необходимы, чтобы жить здесь.
Я уже несколько раз видела француза. Он меня не узнал. В супермаркете «У Ананда» я встретила Аполлона, который сделал вид, что видит меня впервые. Но это не важно. Я жду встречи с Ним. Я знаю, она будет. Теперь, когда "мой" уехал, препятствий нет.
Вчера мне показалось, я видела Тебя. В рыбацких штанах и выцветшей индийской рубахе. Ты шел по пляжу туда, где собираются на сансете музыканты. Я догнала, заглянула в лицо, но оно оказалось чужим, не Твоим. Потом я видела Тебя на вечеринке в «Тотеме», но это тоже оказался не Ты. Уже несколько раз мне казалось, что я Тебя вижу, но каждый раз это была ошибка.
Мне страшно. Я стала забыла Твое лицо. Оно представляется мне каким-то расплывчатым светлым пятном. Я даже начала сомневаться, а был ли Ты? Может, я Тебя выдумала? Влюбилась в фантом, в галлюцинацию, в бред?
Из двух тысяч рупий осталась половина. Еще неделя на поиски. Я не ем и не могу спать. Я брожу с утра до вечера по барам, клубам и ресторанам, ищу Тебя. Мы должны встретиться. Иначе я сойду с ума. Поэтому я продолжаю верить.