В этом городе много окон. Некоторые открыты настежь, некоторые закрыты занавесками или жалюзи. Там, за стеклом, через которое нельзя проникнуть, но можно смотреть, живут люди.
И есть в этом городе важные окна. Для каждого свои. Можно превратиться в невидимого духа, подлететь к стеклу, заглянуть внутрь. Просто хочется посмотреть, как живут эти люди. Редко или часто, но мы приникаем к оконному стеклу и жадно всматриваемся.
Много ли можно увидеть? Обычно ничего интересного не происходит. Человек сидит ест, пьет, смотрит телевизор. Живет, как и жил. Но иногда можно заметить, что в квартире появляются новые люди. А в другой раз можно очень удачно застать сцену жуткого семейного скандала.
Однажды я видела, как окно открылось, и через него шагнул человек. Квартира осталась ничейной, но я время от времени заглядывала и в то страшное пустое окно, чтобы вспомнить и понять.
Год за годом, круг за кругом, мы смотрим в одни и те же окна, не решаясь даже постучать по жестяному отливу. Не потому что боимся — не нужно, это уже другие люди. И мы не стали бы заходить в гости, тащить цветы или торт. Но отказаться от искушения оконным проемом не в силах. Любопытство, зависть, горечь.
В окно заглядывают, чтобы убедиться, что у человека все хорошо или все плохо. Что его жизнь идет так, как бы мы того хотели. Ведь мы хотим видеть, что одни заняты творчеством, а другие заглохли.
В ночном городе эти окна, как искры от костра. Но мы безошибочно узнаем нужную точку даже в огромном блочном доме. И лампочки, горящие в квартирах, суть маяки. Мы отслеживаем собственное положение относительно них.
Заходить внутрь — табу. Максимум, что можно сделать, — кинуть камень, чтобы звонко и вдребезги раскололось ненавистно любимое окно.
А если кто заглянет ко мне?
Вы встретите прямой взгляд.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Много удивительных мест существует на свете. Однозначно. Например, если вы встанете на Северном полюсе, то, куда бы вы ни шагнули, вы пойдете на юг. Точно так, я предполагаю, есть места, равноудаленные от всех остальных мест. Скажем, место, которое находится в одной минуте ходьбы и от вас, и от меня. Но не дай Бог нам там встретиться.
Кто много гуляет пешком, а еще лучше, кто много гуляет пешком там, куда нормальные люди даже по нужде не суются (неважно по какой), знают, что есть места, как бы оторванные от остальных мест. Туда надо приходить в одиночку. В крайнем случае компанией в состоянии общего алкогольного опьянения. Если рядом вдруг пройдет лишний прохожий — магия этого места развеется.
Мне кажется, что они сильно связаны со временем. Попасть туда надо в предрассветные или в закатные часы. Свет должен быть немного неестественным. "Синий час", как говорят фотографы. Днем или ночью эти места пустуют. Однако в переходные часы — да, там интересно.
Для того, чтобы очутиться там, надо сделать один шаг назад. Но не в пространстве — это все умеют — а во времени. Нужно немного отстать от часов. Вежливо пропустить время вперед.
«Проходите, пожалуйста, милостивый господин».
И время, схватив под мышку всех остальных людей, сделает шаг вперед, оставив вас за спиной. Собственно, чего мы и добивались. Теперь обратите внимание на небо. Оно уже совсем иное. И не ваше. Оно беспокойное, но статичное и равномерное в своем беспокойстве. Все кругом блекнет. В этих домах, в этих деревьях уже чего-то нет. Хотя гораздо интереснее подумать над тем, а что же осталось?
Остались каркасы. Заготовки. Картонные декорации, которые вы не должны были заметить. Нас так захватывает игра, пьеса стремительного настоящего, что мы не обращаем внимания на абсурдность и дикость неживого мира.
А ведь каждый предмет может предать.
Но вернемся в наш город. Он опустел. Пройдитесь по заросшему мхом асфальту. Проведите пальцами по шершавым и пыльным машинам, поеденным ржавчиной. Напишите на стекле неприличное слово. Исключительно для того, чтобы как-то разрядить обстановку.
Мы здесь уже достаточно давно, но солнце не двигается. Поверьте, оно здесь ку-у-уда больше, чем мы. И это — не предел. Пойдемте лучше на крышу. У меня там особое место. И особое снадобье.
Здесь нет звуков. Первое время вы глохнете от этой тишины. Хочется кричать, хлопать в ладоши или бить в жестяной барабан, чтобы заглушить ее. Но потом вы поймете, что нет ничего громче ваших шагов. А если побудете тут еще немного, то поймете, что нет ничего громче вашего дыхания. Ничего громче биения сердца.
Не отставайте. От времени вы уже отстали, теперь хотите, чтобы и я вас бросила? Сократим нашу дорогу и предположим, что мы уже на крыше. И я подношу вам особое снадобье.
Пейте.
Это жидкая ржавчина. Делается она так. Два коньяка плюс два мартини плюс один сок красных сицилийских апельсинов. Смешать и вылить в обычный гранчак, дабы вы не особо богемствовали.
Пейте.
Теперь подойдем к краю.
Вы видите этот прекрасный пустой город? Сюда нелегко попасть. Но куда сложнее вырваться. Привыкайте к этому застывшему жуткому небу и кривому солнцу по линии горизонта. Вы в мире, который так и не сбылся. Вы в мире, который не случился. Вы в мире, который уже убрали в шкаф с нафталином.
Можете выбрать себе любую крышу. Их тут очень много. Мы стоим и смотрим на небо, разинув рты. Ничего больше не надо. Даже наше растениеподобное стояние уже избыточно. Здесь вы можете стать камнем, и никто не осудит. Представляете, вернуться к блаженству предметного мира?
Но если вам вдруг это все разонравится, то вы легко можете вырваться из желтоватого оцепенения и догнать ваше время. Только повозвращении сдайте костюм в химчистку. Вы принесете на рукавах немного ржавой пыли. Немного, но достаточно. И немного навсегда осядет в ваших легких.
Хотите обратно?
Сделайте шаг вперед.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Снег похрустывает под ногами. Это единственный звук на пустой улице, если не считать тяжелого, сбивчивого дыхания. Пар изо рта похож на табачный дым, иногда по привычке подносишь к губам пальцы, с удивлением обнаруживая, что в них не зажата сигарета. Успокаивает, заволакивает и окружает хрустящим звуком. Не идешь, а комкаешь белую бумагу.
Никуда не спешим: на холоде время замерзает. Оно превращается в лед, напоминая небольшое ветвистое дерево с чуть звенящими на ветру веточками. Подходить к нему опасно. Один неверный шаг разобьет ледяную фигуру, и очарование паузы, застывшего воздуха, пропадет. Лучше постоять, послушать воздух. Все очень хорошо слышно: оказывается, город, даже скованный инеем, не прекращает жизнь, как ручей течет под ледяной коркой. Вдалеке проехала машина. Легковая – снегоуборщики шумят и гудят, а обычные машины просто шелестят.
По улице понатыканы желтые и красные фонари. Вдоль дороги — красные, окатившие улицу тревожным и мнительным светом. Все, что происходит на главной дороге, из-за этого представляется зловещим и не лишенным толики дьявольщины. Пытаешься уловить звук, но за спиной никто не идет. Да и кому взбредет в голову выйти на улицу посреди ночи ради того, чтобы похрустеть свежим снегом? А углубишься во дворы – там желтые. Приятный оранжевый оттенок. Из-за него дворики, подъезды и закутки наполнены предчувствием волшебства. Ощущение усиливается, если смотреть на плавное, неспешное падение огромных снежинок, опускающихся на капоты машин.
Этот город не мертв. Он так устроен. Ночью люди запираются в квартиры, наполняя их жизнью, а улицы, наоборот, мертвецки неподвижны. И Луна, покровительница серебряных снов, невесомой паутиной накрывающих лицо спящего. Даже здесь, в гибельном снежном море, остались квартиры с горящими до утра лампами. Впрочем, и у спящих есть право на краткий отдых, точно так же, как у других есть право на одинокую и холодную ночь на оледеневшей скамейке.
Каждый что-то теряет. Каждый что-то приобретает. Это вопрос предпочтений и любви. Не любовь ли гонит прочь из склепа, обклеенного серыми обоями? Возможно. Это тяга к наполняющей до краев пустоте. Люди-аэростаты, пустышки с раздутым самомнением, зато умеют летать. Не так, как самолеты, а медленно, величаво, в трауре по прошедшей эпохе, когда воздух был нетронутой и девственной стихией. Самолеты разрывают темное небо: еще один первопроходец с небес подмигнул красной лампочкой.
А вот там, вдалеке, на самом берегу замерзшей реки, символ неразделенной любви. Напряженный и вечный бетонный храм. Самобытное сооружение из мрачного темного камня, возвышается над районом на трех ногах-ходулях. Вот-вот сорвется с фундамента и разметает, разворотит уснувшие машины. Снег его не тронул: даже ночью оттуда доносится странный утробный гул. Эта штука всегда занята работой – достойно уважения.
И это лишь малая часть ночных чудес, щедрой рукой рассыпанных по городу. Яркие гирлянды, пустые дороги, общение с Ничто. Монолитные блоковые строения терпеливо ожидающие смерти надоедливых жильцов.
Я останусь здесь, на пирсе перед ледяным серпантином, когда-то являвшимся рекой. Черное драповое пальто, приталенное, сутулое и перекособоченное по моей фигуре, является связующим звеном между мной и Нюктой. По нему во мне можно распознать ночную тварь, чистильщика, выползающего месить снег наравне с пугающими грузовиками.
А на обратной дороге небольшой сюрприз: пустой автобус с включенным освещением в салоне. Он так похож на неупокоенного призрака, вынужденного вечно колесить от метро до завода. Или на ряженую новогоднюю елку, опутанную гирляндой. Все прозаично: город просыпается. Жители, пыхтя и хлюпая носом, очищают свои автомобили от ночного снегопада. А я бреду к метро. И нет у меня ничего, кроме бодрящего холода в спине и на глазах.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Я очень люблю взбираться на пешеходный мост над железной дорогой и глядеть на поезда. На этом участке они ползут медленно, длинные товарняки, груженые углем, иногда образуют монотонно тянущуюся змею от края до края горизонта. Иногда они идут минут по десять-пятнадцать. Попасть на такой поезд – большая удача.
Я смотрю вниз и думаю, как ловчее спрыгнуть. Надо приземлиться в черный уголь, измазаться и вместе с ним уехать. В моем мире все поезда идут куда-нибудь, я не разбираюсь в точных направлениях. Хотя что может быть более прямолинейным и однозначным, чем их маршрут? Из пункта А в пункт Б. Фатально, предсказуемо, неотвратимо. Многие хотят, чтобы их жизнь была подобна поезду. Двигалась вперед по всем остановкам до конечной: школа, инст, семья, работа, речи, памятник, ограда. Даже я бы так хотела.
Кончилось тем, что я сошла на загадочном полустанке Голово-Задрищево и внезапно кинулась перпендикулярно рельсам в чащу, по болотным кочкам, собирая клюкву, бруснику, обходя старые кости. А за спиной раздавался ритмичный стук колес. День за днем, год за годом. Безжалостное и безучастное линейное время. Уголь, насыпанный в вагоны.
Некоторые прирастают к станциям, но это вообще не люди, а какие-то полипы. Поезда имитируют путешествие. Они ненастоящие. Это еще одна станция, просто блуждающая. Внутри ничего не меняется, никуда не девается экосистема из лапши, носков, гремящих подстаканников. Там тоже можно обустроиться, жить и верить, что движешься. В душном купе. У многих поезд ассоциируется со свободой. Не хочу знать, что еще они вкладывают в это понятие. Он освобождает, лишь когда ждешь его, лежа головой на рельсах.
Стоя на мосту, я взираю на поезда. Мне нравится это, потому что я чувствую грусть. Хорошее чувство, не стоит его избегать. Потерянный край, потерянные судьбы, статичность пассажирской жизни, куда бы они ни ехали. Хорошо если уголь, плохо, когда подо мной волочатся жестяные гробы. Иногда братские могилы – пригородные электрички. Иногда катафалки поприличнее – скорые и дальнего следования. Можно хотя бы накинуть саван на окна.
Морг. Гигантский механический морг. Я пью за ваше упокоение. Мертвецы должны найти хотя бы покой. И странное подобие покоя как раз есть в поездах, потому что они лишены эмоций, спонтанности. Они скучны, в конечном итоге, как и свобода, которую они предлагают. Поезд отправляется по второму пути. Путь свободен. И только лишь.
Когда едешь на запад, всегда ощущаешь, что опаздываешь. Когда едешь на восток, кажется, что движешься наперекор природе и здравому смыслу.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Помню, как я впервые увидела Что-нибудь такое. Первое время у меня не было слов, чтобы это как-то описать. Я не могла присвоить этому явлению емкий термин. Сколько мне было? Тринадцать? Четырнадцать? В общем, это произошло через некоторое время после моего триумфального возвращения в Москву из гарнизонной жизни, но до того, как я начала читать умные книги. Наверно, дело в том, что в этот промежуток я была очень уязвима, а потому наблюдательна и всегда настороже. Москва еще пугала меня, вместе с тем интригуя. Много раз я одна гуляла по району под музыку новенького дискового плеера. У меня был альбом Федорова. У него-то я и стянула обозначение — «Что-нибудь такое».
До сих пор в моем районе есть жутковатые места. А тогда, с подростковым воображением, их было полным-полно. Через улицу находилось недостроенное здание. Успели возвести два этажа и задел для третьего, но потом что-то у строителей не заладилось, и объект так и остался незавершен. Скелет дома, обнесенный фанерным забором в два моих роста. Проходя мимо, я замечала, что там есть какое-то шевеление. Движуха усиливалась с приходом темноты, но я уже ничего не могла разглядеть. В глубине будто клубилось что-то дымное.
Я даже смогла подбить пару знакомых в исследовательскую экспедицию. Помню, как перемахивала этот забор, а потом ходила по кирпичной крошке по заброшенной стройке. Ничего не было, но какая-то тревога оставалась. С другой стороны, гораздо сильнее я опасалась, что сейчас припрется какой-нибудь сторож. В итоге ничего предосудительного мы не встретили.
Тогда я существовала в ночном режиме. Тайком от родителей. У меня была отдельная комната, и прямо в окно шпарил уличный фонарь да так, что заменял мне ночник. Я раскладывала тетрадки на подоконнике и делала уроки. Просыпалась около трех и уже не ложилась. Прошло несколько месяцев с момента похода на стройку. Ноябрь или декабрь. Снега еще нет, но уже должен быть.
Около четырех ночи я увидела Что-нибудь такое. По дороге медленно ползло огромное черное облако. По размерам, ну, примерно, как слон. У этого не было постоянной формы, но оно клубилось. Словно в дыму был спрятан кипящий чан со смолой, из которого постоянно лез новый дым. Что-нибудь такое величественно проползало под моим окном. Я сразу поняла, что оно живет на стройке, но сейчас отправилось погулять.
По дороге навстречу облаку шел запоздалый прохожий. И он так уверенно шагал вперед, что стало ясно: он это не видит. Почему-то ужас я испытала только тогда, когда на дорогу вырулил этот прохожий. До этого был только холодный восторг, как когда у тебя над головой проплывает клин тяжелых бомбардировщиков. Я неотрывно следила, как он вошел в облако, а через пару секунд вынырнул с другой стороны. Вроде бы ничего не случилось, но я знала, что он надышался Чем-нибудь таким, и это не пройдет без последствий. Может быть, у него в эту секунду развилась саркома. А может, он в этот миг сошел с ума, дошел до дома и зарезал всех, кто там был. Или подхватил кошмары до конца жизни. В любом случае, ничего хорошего. А Что-нибудь такое уплыло из поля зрения.
Это был первый раз, когда я отчетливо увидела нездешнюю вещь. Когда мне было девятнадцать, и я находилась в треугольнике между психозом, алкоштопором и перманентным суицидом, меня просто разрывало на границе двух миров. Я нашла в себе силы подавить происходящее. Зашторила окна своего восприятия и загородила тяжелым шкафом двери своего сознания. Стало легче.
Я могу сдернуть простыни с окон и оттащить шкафы от дверей в любой момент. И тогда все вернется.
Просто я пока не хочу.