В четверг Соня отработала первые полдня, выдержала двухчасовое общение с Надькой, и уже собралась было домой, как вдруг прибежала завхоз:
— Софья Васильевна! Срочно — к заведующей!
Нина Степановна встретила её в рекреации у собственного кабинета.
— Так, Софья Васильевна. Ты сейчас кое с кем поговори, ладно? Только послушай моего совета — не горячись сразу. Я тебе вместо матери сейчас… Так бы и своей дочке сказала: ты должна подумать о будущем. Не только о своём, понимаешь?
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19)
— Нет, ничего не понимаю, — Соня почувствовала сердцебиение. — С кем поговорить?
— Там… кое-кто из Диминой родни. Пришли специально к тебе. Ну, всё, иди, не торопись, говори спокойно. Я подожду, сколько надо…
Соня обомлела. Неужели она сейчас увидит Митину маму? И что из этого выйдет? Жуткая сцена с требованием оставить её сына в покое? А вдруг… вдруг Валентина Юрьевна, убедившись, что у Мити серьёзно, решила всё-таки познакомиться? Вдруг они смогут найти общий язык? Уповать на это не стоило, но… вдруг? Она замерла в нерешительности, и Нина Степановна почти силой втолкнула её в кабинет.
За столом заведующей по-хозяйски расположилась невысокая коренастая женщина лет пятидесяти. Она курила — это при том, что Нина Степановна даже запаха в детском саду ни от кого не допускала. Увидев Соню, женщина затушила сигарету, поднялась с кресла и по-мужски протянула широкую, грубоватую ладонь для приветствия. Повадки у неё казались нарочито не женственными. Одета гостья была в кожаное пальто и сапоги в стиле «милитари», пострижена — коротко. Соня сразу же поняла, что она не может быть Митиной мамой.
— Валерия, — коротко представилась женщина, цепко разглядывая Соню маленькими острыми чёрными глазками. — Я — тётка Дмитрия.
Соня кивнула, пробормотав «очень приятно», и тоже уставилась на неё в напряженном ожидании. Неужели, и правда, Валерия Юрьевна решила с ней познакомиться? Но почему тогда пришла сюда, на работу, а не к ним с Митей домой?
— Ну, понятно! — коротко резюмировала Валерия, закончив осмотр. — Мне вот, к примеру, всё ясно.
Голос у неё, как и ожидалось, был прокуренный, низкий и хрипловатый.
— Что именно? — поинтересовалась Соня.
— Почему Димка запал на тебя. Непростая ты.
Соня не знала — комплимент это или нет, поэтому промолчала.
— Давай, садись, надо перетереть.
Они сели.
— Я — человек дела. Раскланиваться там и камуфлировать — не моё. Так что — я тебе всё, как на духу, ок? Пойми, девочка, я Димку скорее одобряю. Против папаши с мамашей пойти — в его случае подвиг. Да и ты мне по душе, не барби какая-нибудь. Я тебя так и представляла, а Вальку слушать не стала. «Сектантка, окрутила…» Собственница она просто. Но я Калюжных хорошо знаю, слава Богу, и с сестрёнкой всю жизнь росла, и Антона… увы, тоже…
Она достала новую сигарету, зажгла её, затянулась и некоторое время молча курила.
— Короче, пойми. Они тебя в покое не оставят. Ты даже представить себе не можешь, девочка, в каком ты сейчас положении. На признание с их стороны — и не надейся. Если думаешь, что тебе повезло, и ты в эту семью войдёшь — то о-оччень заблуждаешься. Ни тебе, ни Димке, пока он с тобой, ничего не отломится.
Соня вскочила на ноги, кровь прилила ей к голове.
— Мне… ни ему, ни мне — ничего от них не надо! — задыхаясь, вымолвила она.
— Стоп! — прикрикнула на неё Валерия. — Сядь, я тебе просто факты выкладываю. Я тебя первый раз в жизни вижу, понятия не имею, чего тебе надо. Если ты идеалистка — тебе же хуже. Ввязаться в этот геморрой с Калюжными и ни на что не рассчитывать — может только блаженная. Ну, да дело твоё.
Она некоторое время вглядывалась в Соню в непонятных сомнениях. Потом вздохнула.
— У Антона сейчас проблемы с последней супругой. Валька теперь своего не упустит, она давно уже мечтает к нему вернуться. Одной ей с тобой не справиться. Димка у нас с детства упрямый, упёртый, весь в отца. Может, и самому уже надоело, понял, что погорячился, но обратный ход не даёт — самолюбие. Да и тебя обидеть не хочет — мальчик он добрый.
У Сони внутри похолодело — она ни разу не думала об их отношениях в таком ракурсе. А вдруг, Митя, и правда…
— Да не падай ты в обморок! Я только предположила. Может, он втюрился по уши, и ничего не видит. Я же не знаю. Но ты — человек взрослый, разумный. И тебе придётся решать одной, без него.
— Что — решать?
— А вот что.
Женщина встала и прошлась по небольшому, тесному кабинету, потом подошла к Соне очень близко, дыхнув в лицо сигаретным дымом.
— Ты сейчас и его, и себя можешь спасти. Иначе жди беды. Если ты сама его на х… пошлёшь, он пострадает и успокоится. Мужики — они в этом отношении утешаются быстро. И, поверь мне, сделаешь только лучше — и себе, и ему. Жить вам скоро станет не на что. Димка к нищете не привык, у него запросы, он у нас модник, ему подавай тачку, прикид. Начнёте ругаться… потом попрёки пойдут… А если — дети? Нищету плодить? Не такая у парня судьба должна быть. У этого парня — не такая, пойми. Ты же должна видеть, что не пара ему, что портишь ему жизнь. Он с отцом в конфликте из-за тебя. А отец для него — это всё! Я сама Калюжного терпеть не могу, но племяннику своему я бы кислород не перекрыла — такие шансы, как этот папаша, у одного на десять миллионов. И Валька не дура, понимает. И надеялась на эти шансы, и всё сделала, чтобы Антон к пацану прикипел. А тут — ты, всё испортила. Они с тобой никогда не смирятся.
Соня молчала.
— Нет, как баба, я тебя понимаю! Кто бы от нашего мальчика отказался? Но коли ты его любишь…
Валерия резким движением потушила недокуренную сигарету и сразу достала новую.
— В общем, ясен расклад? А теперь — главное. Это их, так сказать, последнее китайское. Димку у тебя всё равно отнимут. Так что — оставаться ни с чем? Расстанься с ним на своих условиях — не тебя выкинули, а ты сама, ясно?
— Что… что вы несёте? — не выдержала Соня. — Я не собираюсь с ним расставаться! Он — мой муж.
— Печать в паспорте есть? — насмешливо поинтересовалась Валерия.
— Нет. Мы венчались!
— Это я уже слышала. Он, девочка моя, неверующий. Валька в церкви свечки ставит, только чтобы свои яичники вылечить. А теперь — ещё чтобы ты подохла. И, скажу тебе по секрету, будь у тебя хоть десяток печатей — для Калюжных это, как говорится, не повод для знакомства. А уж церковные твои штучки — тем более, ни х… не значат.
— Мне всё равно, что это для них. Главное, что это для меня.
— А что это для тебя? — поинтересовалась женщина.
— Это значит, что у меня никогда не будет другого, он мой муж до самой смерти.
— Да за ради Бога, — пожала плечами Валерия. — Можешь считать его своим мужем. Ты пойми — у тебя два варианта: или у тебя его отберут… очень-очень плохо… или обойдётесь без жертв. Меня передать просили. Антон со мной сам говорил, а его слово — это серьёзно. Мол, силу твою поняли. Готовы с тобой считаться, просто так не выкинут. Во-первых, помогут с карьерой. Купят квартиру в Раскове, отдадут тебе там какую-нибудь школу. Кроме того, получишь отступные — хорошие отступные. Сыночек их стоит того, чтоб потратиться. И, знаешь, я бы на твоём месте согласилась. Это твой единственный шанс.
— А в противном случае? — Соня усмехнулась, уже не сдерживая презрение. — Обычно после интересных предложений следуют угрозы.
— Верно. Умная девочка. А в противном случае твоя жизнь превратится в ад.
— Поконкретнее можно? Как же я взвешивать-то буду, если точно не знаю?
Внутри у неё всё тряслось от гнева.
— Для худшего предела нет. А я, извини, угрожать не стану — мне проблемы не нужны. Моё дело — предложить тебе… Ну, в первую очередь вот это.
И она достала из своего портфеля увесистую пачку денег. Это были евро, верхняя купюра — сотня. Валерия небрежно бросила пачку на стол Нины Степановны. Потом ещё одну. Столько денег одновременно Соня ещё никогда не видала.
Она смотрела на тётку с изумлением. Неужели она, и правда, думает, что…
— Это тебя не унижает, девочка, — поспешила добавить та. — Ты просто спасаешь Димку. И берёшь компенсацию за неудобства. И это ещё не всё. По факту получишь столько же. Остальные условия тоже в силе. Значит, так. Скажешь ему, что у вас всё кончено. Что возвращаешься к своему гэбисту. Мол, всё было ошибкой. Ну, ты умная, сама придумаешь. Унизь его — он этого не выносит. Вот мой телефон — если что, звони. С моей стороны — ничего личного. Буду рада пообщаться.
Женщина достала визитку и протянула Соне.
Та несколько секунд тупо смотрела на бумажку. Валерия усмехнулась и ловким движением уронила визитку в карман Сониного халата. В тот же момент столбняк покинул Соню. Она развернулась и вышла из кабинета. Налетела на Нину Степановну — та не ожидала, что дверь откроется именно сейчас. Не помнила, как взлетела на второй этаж, схватила сумку и, ничего не объясняя Надьке, выбежала из группы.
У ворот садика всё ещё стоял припаркованный чёрный «Hummer». Соня не помнила, как оказалась дома. Её колотило от ненависти. И только тут, захлопнув за собой дверь и вдохнув едва слышный запах Митиного присутствия в своей жизни, не выдержала и разрыдалась.
***
Промолчать, не рассказать ему, было нельзя. Она не знала, как дождалась вечера, как отвечала ему по телефону, стараясь не выдать своего состояния — боялась, что он сорвётся с работы и натворит глупостей.
Уже с порога Митя понял — что-то произошло. Да и Соня не могла больше держать это в себе.
— Сегодня в садик приходила твоя тётка… — бесцветно произнесла она, не дожидаясь, пока он разуется. — Приносила деньги. Чтобы я от тебя отказалась.
Митя потерял дар речи, как и она пару часов назад. Соня видела — он потрясён.
— Ненавижу… — произнёс, наконец, он. — Соня… как я их ненавижу.
Следующие полчаса он ходил по комнате, изрыгая бессильные ругательства — в адрес отца, матери, тётки. А Соня сидела, застыв, как изваяние. В каждом его гневном выпаде ей мерещились теперь скрытые сожаления о загубленной жизни. Она не могла забыть тёткиных слов, что он, возможно, уже пожалел о своём поступке, но только гордыня мешает ему вернуться домой.
Наконец, Митя остановился, уставился на неё и сразу понял, что это ещё не всё. И, конечно же, не успокоился, пока не выпытал, в чём дело. Разобравшись, вздохнул почти с облегчением.
— Сонечка, родная моя… Да я жизни без тебя не представляю, ты — это всё, что у меня есть. Это они уроды, но ты-то, ты — должна понимать! Не нужно мне никаких… перспектив их грёбанных… противно мне это всё теперь! Я… я умру без тебя, меня без тебя нет — вообще! На работе думаю только о том, что скоро приду и увижу тебя, прикоснусь к тебе… и сил нет терпеть до вечера. Слушаю твой голос по телефону и думаю: «За что мне такое счастье?» Не смей, слышишь, не смей их слушать! Они же это специально делают! Чтобы мы начали сомневаться друг в друге!
Потом, когда оба немного успокоились, Соня вспомнила и пересказала весь разговор — уже во всех подробностях.
— Эх, а я думал, Валерия хоть — человек…
— Она ничего против меня не имела, — усмехнулась Соня. — Только система ценностей у неё… другая. Такая же, как у твоего отца.
— И сколько же они за меня предложили? — вспомнил он.
— Не знаю… сколько в пачке купюр бывает?
— Сто.
— Значит, двадцать тысяч евро.
— Маловато что-то, — горько усмехнулся он.
— По факту обещали ещё столько же. А ещё квартиру в Раскове, чтобы с глаз долой.
— Сонь… Уехать бы нам вообще отсюда… От всей этой гадости.
— Я и сама об этом думаю.
— Блин… Анька! — вдруг вспомнил Митя. — Теперь тетка её уволит. Позвонить ей, что ли? Высказать пару ласковых…
Он схватился за телефон.
— Не надо… — испугалась Соня.
— Пусть знает… что я в курсе их пакостей!
Митя, отводя её руку, набрал номер.
— Как ты посмела? — произнёс он, когда Валерия ответила. — Я думал, хоть ты — не такая… А ты…
Трубка начала говорить что-то хриплым голосом, но Митя перебил.
— Она — эгоистка? Почему же? Потому, что не продала меня подороже? Потому, что ей ничего от меня не надо? Потому, что даёт мне всё, что мне нужно для счастья? То, что никто из вас никогда… Это вы — отравляете мне жизнь! Это вы… Я люблю её. Я всегда буду любить только её. И если ещё хоть кто-то из вас…
Наверное, тётка насмешливо поинтересовалась — что же он тогда сделает? Митя в бешенстве нажал отбой.
— Одного только понять не могу… — произнесла Соня. — Как ты мог хоть одну секунду считать, что они меня примут? Ведь ты рос среди них… знал их!
— Выходит, не знал, — Митя удручённо смотрел в пол. — Или не хотел знать. Лицом к лицу лица не видно…
— А ты… почему ты другой? Как ты мог вырасти другим? Не могу понять…
— Мама такой не была… раньше… — он поднял голову. — Но я уже начинаю думать, что меня спасли… те два года, в интернате.
***
Аньку не уволили, что делало тётке Валерии честь. Однако в субботу сестра, забежав в гости, рассказала следующее. Оказывается, с ней тоже провели разъяснительную работу. Накануне визита к Соне, Валерия вызвала к себе новую секретаршу и предложила — за хорошее вознаграждение — повлиять на сестру. Анька, разумеется, отказалась.
— Я сказала, что на тебя влиять бесполезно, — с заметной гордостью сообщила она.
— А она? Увольнением пригрозила? — спросила Соня.
— Да нет. Она вообще-то конкретная. Значит, всё-таки причапала?
— Что значит «всё-таки»?
— Ну, я ж ей сказала, что бесполезно. Не поверила, что ли?
— Просто у нас отступать не принято, — мрачно усмехнулся Митя. — Действовать — вот наш семейный девиз.
— Блин, надо было тебе бабки взять и кинуть их, — заявила Анька.
— Куда кинуть? В окно, в лицо? — пожала плечами Соня.
— Да не, я имею в виду — «обуть». Бабки взять, а Димона оставить.
— Ань, ты дура? — она показала сестре на мозги.
— Да ладно! — отмахнулась та. — А вы как, на бёфдэй сходили?
— Сходили… — Соня бросила взгляд на мужа.
— У тебя рыба сгорит! — поспешил сообщить Митя и сразу ретировался на кухню.
Разговоры про Наташу были ему неприятны — он и понимал, что Соня права, и всё-таки продолжал сочувствовать «сестрёнке», считая её просто глупой и маленькой, а себя — виноватым в её ревности. Соня подозревала, что та продолжает ему названивать. Можно сказать, это стало их первой размолвкой — тема Наташи оказалась под запретом. При малейшем упоминании её имени Соня начинала заводиться.
Она вовсе не собиралась жаловаться сестре, но тут вдруг не выдержала и, пока Митя нарочито громко гремел сковородками, тихо поделилась с Анькой своими впечатлениями о вечеринке. Про Лёшу Соня рассказывать, разумеется, не стала.
— Блин, ты бы ей чего-нибудь на голову вылила! Или торт по морде размазала! Не хрен на чужих мужиков… — начала та.
Но тут вошёл Митя, и Соня быстро перевела разговор.
— Отец твой больше не объявлялся? — спросила она у сестры.
— Звонил… Слушай, он чой-то вообще с дуба рухнул. Спрашивал про документы на квартиру. У меня они или нет.
— Ну да, он же считает, что я тебя ограбила и выгнала…
— А ещё говорит, Жанночка картину, наконец, продала. За огромные деньги! Вот чудеса!
— Ну и славно. Хоть к нам теперь приставать не будет, — устало отмахнулась Соня.
Когда-то она видела Жанночкины картины — Вова приносил Маре похвастаться. Соня не стала бы утверждать, что художница — полная бездарь, что-то в её живописи, несомненно, было, но жить в мире её фантазий Соне, к примеру, не захотелось бы.
***
В этот выходной она вдруг поняла, что её не тянет в церковь. Нет, Соня знала, что надо, но… Такой потребности, как прежде, когда её влекло в храм, когда она получала от этого настоящую радость, теперь не было. Соня испугалась. Неужели она и правда, как утверждала Анька, находила в Боге лишь утешение от одиночества, а в церкви – пряталась от людей? А сейчас, когда у неё появился Митя, эта потребность пропала? Неужели она сотворила себе кумира и молится теперь только на него?
В храме Соня встала в углу и провела тщательное испытание совести. Нет, на Митю она не молится, это было бы ужасно. Только — за него. Но трясётся над ним не хуже Мары. И приходит сюда теперь — только из страха. Все её молитвы, даже сейчас, сводились к одному — чтобы Митя остался с ней навсегда, чтобы ему было с ней хорошо, чтобы он был жив и здоров, чтобы его родители опомнились и увидели, что они творят… И ещё — об Анюте. Всё остальное — благодарность, чувство близости к Богу, обращение к нему, как к своему Творцу — всё куда-то ушло.
Соня решила немедленно исповедаться. Встала в длинную очередь и, подойдя, выложила всё священнику — как только что себе. В ответ тот призвал приходить в храм вместе с мужем и жить христианской семьей — не предохраняться, заводить детей и во всём полагаться на Господа. Сказал, что ничего зазорного в том, чтобы просить Его о поддержке, конечно же, нет, но надо не забывать благодарить Его за помощь и творить покаяние. Она всё это знала и так. Но, выходя из храма, понимала, что кое-что вряд ли сможет исполнить.
Она не стала говорить священнику, что Митя и сегодня, как обычно, пришёл сюда с ней — просто потому, чтобы быть вместе, но, постояв минут десять, вышел, шепнув, что подождёт снаружи. По его объяснениям, в Бога он верил, потому что во всём доверял Соне, вот только вникать и уделять этому много времени не желал. А она боялась что-то ему навязывать, особенно в свете домыслов его родни.
Что же касается детей… про это сейчас даже думать казалось страшно. С предохранением у них и так не складывалось, тут они ничего не нарушили, однако Сониной заслуги здесь не было. Напротив, она как раз пыталась склонить Митю хотя бы к календарному способу. Но этот метод, как, впрочем, и другие, от него же зависящие, не вызывали у мужа ни малейшего энтузиазма. Про перерывы он даже слышать не желал. Оставалось полагаться на Господа, что Он подождёт возлагать на них ответственность за новую жизнь — хотя бы пока они сами не обретут устойчивое положение.
…Ночью Соне приснился кошмар. Словно Митя решил устроиться на новую работу — в органы, туда, где служил Женя. Зарплату обещали высокую, но начальство предъявило требование претенденту — заменить глаза. «Нельзя туда с моими глазами, — объяснял Митя, — по ним всё сразу понятно, враги обо всём догадаются». «Верно, — подумала Соня во сне, — по твоим глазам можно прочесть всё, что ты чувствуешь, только благодаря им я когда-то тебе поверила и верю теперь». Она принялась уговаривать его не ходить, не приносить такой страшной жертвы ради денег. Он упрямился.
Соня нервничала, скандалила, не знала, как его убедить. Она заявила, что любит его только с такими глазами, а если у него будут другие — то сразу уйдёт. Митя резонно заметил, что никуда она не уйдёт, они ведь венчались. Соня в ответ выдала очень сложную логическую цепочку: глаза — зеркало души, а венчание соединяет одну душу с другой, определённой душой… и ещё какую-то, тому подобную чушь. Ей показалось, что Митя согласился.
Потом Соне стало сниться другое: про работу, Вадика, Аньку. А потом снова появился Митя. Она будто бы открывала ему дверь — он пришёл домой. И сразу поняла — что-то неладно. Митя не смотрел на неё, раздеваясь, отворачивался, а когда она задавала вопросы — глядел в пол, не подымая век. Холодный ужас разлился у неё по сердцу от недоброго предчувствия, Соня чувствовала, как леденеет спина. И тут Митя поднял на неё взгляд. Это были не его карие, тёплые, такие искренние глаза. Стальные, жёсткие, непроницаемые — они уставились прямо на неё. Соня сразу узнала, чьи они, закричала и тут же проснулась.
Она лежала в холодном поту — спина, руки, ноги словно одеревенели. Митя дёрнулся и подскочил — он и всегда-то спал очень чутко, необъяснимым образом улавливая, если Соня не спит, а сейчас и вовсе испугался её возгласа.
— Что? Ты что? — осипшим от сна голосом спросил он.
Соня не отвечала. Она прижалась к нему и принялась целовать его глаза — самые любимые на свете. Потом — лицо, плечи, руки… Судорожно гладила его, словно боялась, что он через секунду исчезнет. Ошеломлённый, ещё спросонья, Митя крепко обхватил её, раздавая ответные, тревожные ласки:
— Маленькая… тебе что-то приснилось, да? Что, ну что — скажи?
— Ничего… просто что-то противное.
— Ты совсем замёрзла… иди сюда, ну, где твои ножки? Как ледышки!
— Сколько времени? Мить, всего час остался… спи, родной, прости, что разбудила.
— Тебе же к обеду… выспишься.
— А тебе-то к восьми!
Но он уже завёлся и принялся ласкать её — нервно, горячо, порывисто.
Когда через час зазвонил будильник, они уже просто тихо лежали, обнявшись.
— Митя… Мить, ты никогда не думал, что с нами будет дальше? Как мы будем жить? Что может произойти?
— Думал.
— И что? Что ты видишь?
— Что мы всегда будем вместе. Всё наладится. Может, переедем в другой город, устроимся там на работу, заведём ребёнка. Будем жить тихо-мирно — и никого нам больше не надо. Если мы будем вместе, то ничего не страшно, правда?
— Правда…
— А ты — что видишь ты?
— То же самое… — выдавила Соня.
Но она соврала. Она ничего не видела, ничего не могла представить. Для неё существовал только один день — сегодняшний, её счастье составляла сейчас его рука, лежащая на её груди — вот в эту, настоящую, единственную минуту.
А завтрашнего как будто бы не было. И пускай… пускай его подольше не будет.
***
Начало недели, вопреки ожиданиям, неприятностей не принесло. За исключением того, что Вадика в садик так и не привели. На её звонки трубку никто не брал, хотя Соня была уверена, что дед их слышит. Соня кипела, но сделать ничего не могла. Она приказала себе быть настолько мудрой, чтобы отличить то, что она может изменить, от того, что не может, и успокоилась… ну или почти успокоилась.
В среду Митя пришёл довольным — он получил и зарплату, и обещанную премию, накупил продуктов и принёс Соне в подарок новую кожаную сумку — её прежняя выглядела совсем позорно. Не успели они сесть ужинать, как раздался звонок в дверь. Соня вздрогнула — с некоторых пор она боялась любых визитеров. К счастью, это оказалась Анька, но явно чем-то встревоженная.
— Что-нибудь на работе? — тотчас насторожилась Соня.
— Да не… Там всё чисто. Сонь, а где у тебя, правда, документы на квартиру?
— Свидетельство? — растерялась она. — Мы же делали копию к нотариусу… Сейчас найду. Хочешь, забери, пусть у тебя лежит, пока мы новое не получили по завещанию…
— Да нет, Сонь. Это папаша… корки отмачивает.
— Ну что он ещё там?
— В суд подаёт.
— Что-о? На меня, что ли?
Анька бросила на неё странный взгляд.
— Ну… в общем, на нас обеих.
— Как это? — не поняла Соня. — Чего он добивается?
— Ох… — вздохнула сестра. — Пойми его… Бормочет какую-то фигню. Говорит, подал на нас в суд. Вроде как свою часть квартиры отсудить собирается.
— Как он может её отсудить? Квартира была приватизирована в долевой собственности, без него, на троих, и мама свою часть завещала нам! Он что — хочет опротестовать завещание?
— Но ведь он у нас до сих пор прописан…
— Ну и что с того? Он не собственник! А прописан может быть кто угодно. Никаких прав у него нет, он что — с дуба рухнул?
— Говорит, совместно нажитое имущество.
— Как это — совместно нажитое? Гольцманы тут ещё до войны жили.
— Да не знаю я! — Анька раздражённо повела плечами. — Не понимаю, зачем ему это нужно — у Жанночки такие апартаменты!
— Бред какой… — медленно проговорила Соня. — У собственной дочери жильё отнимать? Может, он умом двинулся со своей гениальной художницей?
— Ага! Насмотрелся на её зелёных червяков в красных банках.
— Да нет, чушь. Какой суд? Никакой суд его даже слушать не станет!
Анька подняла на сестру недоумённый взгляд:
— А он говорит, уже заявление подал.
— Что? Ну и что… значит, всё равно проиграет. Тут же всё ясно.
Соня занервничала. Она терпеть не могла подобных вещей — разбирательств, любых столкновений с государственными инстанциями. От общения с чиновниками она впадала в депрессию и безнадёгу. Даже если всё это чепуха, и любой суд признает, что они с сестрой — законные наследницы, всё это просто отвратительно, займёт и нервы, и время.
— Если б даже он отсудил одну треть от маминой части — зачем ему одна девятая от квартиры? — бормотала, продолжая недоумевать, Соня. — Да нет, бред какой-то, никаких прав у него нет. А дачу так вообще строили уже после развода.
— Не, про дачу он не говорил… Ой, какая сумочка классная! — воскликнула Анька, заметив Митин подарок. — Такая вместительная, и аккуратная притом! Чудо просто!
Поймав его гордый, довольный взгляд, она помрачнела.
— Ладно, я пойду.
Уже одеваясь, сестра замерла в коридоре в одном сапоге.
— А, вспомнила, Сонь! Он говорит, что понятия не имел, что квартира давно в собственности. Что всё сделали за его спиной. А он имел право на часть при приватизации.
— Подожди… В каком году это было?
— Ну, я-то уж точно не помню!
— Да и я не очень… Кажется, я в старших классах училась, а они с мамой уже в разводе были.
— А почему Мара его не выписала? — осторожно спросил Митя. — У него ведь нашлась другая жена, с жильём. Чего он туда не прописался?
— Ну, тут всё просто… — вздохнула Соня. — По крайней мере, для нас. Видишь ли… Прописывая Вову, мама заплатила ему за моё удочерение. Иначе бы меня ей не отдали — в неполную семью. Так не могла же она расторгнуть сделку! По её понятиям — это было бы нечестно. Дорого я ей обошлась.
Она хотела добавить: «И тебе обхожусь дорого…» Но не стала — что толку повторять одно и то же? Как странно — она никогда ни от кого ничего не требовала, и снова — глубоко, бескорыстно любима. И вот к её ногам складываются новые и новые жертвы…
***
Митя заснул в этот вечер рано — лег, поджидая, пока Соня приберётся на кухне и примет душ, и не выдержал, отрубился — всё-таки недоспал сегодня. А Соня впервые за долгое время уселась поговорить с Борисом. Выдержала его насмешливый, обиженный взгляд.
— Привет… — сказала она.
Лис молчал.
— Ну, прости… — произнесла Соня. — Ты же умный… должен всё понимать.
— Предположим, — лис позиций пока не сдавал. — А что, собственно, произошло? Нет достойного собеседника? Гений твой дрыхнет?
— Ты слышал — про Вову? Какой козёл! Это мамина квартира! — без перехода возмущённо начала Соня. — Я не позволю ему… Да он и не сможет, правда?
— Насколько я его помню, — ответил Борис, решив сменить гнев на милость, — знанием Жилищного Кодекса Вова не блещет. Жанночка тоже не от мира сего.
— Деньги за картину они получили — так чего же не успокоятся? — продолжала Соня, обрадовавшись, что лис отвечает. — Почему именно сейчас? Может, думает, я прогнала Аньку, для неё это делает?
— Он когда-нибудь что-нибудь делал для Аньки? — пожал плечами лис. — Не забудь, у него ещё Оленька есть. Которая у бабушки в посёлке живет.
— Точно! Оленька вернулась в город! Вова говорил, учится, — осенило Соню. — И они, небось, не хотят, чтобы она с ними жила.
— Возможно, — зевнул Борис, давая понять, что разговор окончен.
— Как всегда, всё за чужой счет, — тем не менее продолжала Соня. — Была бы жива Мара, ещё и Оленьку бы ей на шею повесили — помнишь, они пытались?
— Ну, так что — это всё? — уже резче заявил лис. — Больше тебе нечего мне сказать?
— Например?
Он пытливо смотрел на неё:
— Ты счастлива? Ты всё сделала правильно?
— Да, — твёрдо сказала Соня. — Разве ты не видишь? Митя меня любит.
— Любит, — покладисто ответил лис. — Не врёт, не врёт. Всё в союзники меня призывает, когда ты не слышишь.
Борис усмехнулся одними усами.
— А ты что же? Разве он тебе враг? — вглядывалась в него она.
— Вы сами себе враги, — неожиданно заявил лис. — Из двух один должен любить, а другой — позволять.
— Что за банальность! — возмутилась Соня.
— Когда оба любят так сильно — жди беды.
— Мы не принесём друг другу беды!
— Принесёте… Люди такой любви другим не прощают.
— Хватит каркать! Достали уже, честное слово!
Соня со злостью сжала его, но сразу опомнилась.
— Прости… ну, прости, не злись! Ты сам виноват… и без тебя тут… заладили, — примиряюще сказала она, погладила его шёрстку, суеверно желая, чтобы лис смягчил приговор. — И ты вот опять… А потом ещё обижаешься, что я с тобой не говорю. Повторяешь за всеми. А у нас с Митей всё хорошо.
— Когда всё хорошо — об этом молчат.
— А я и не собиралась… Ты первый начал!
— Нет. Ты — первая начала.
Разговор этот вымотал Соню. Она не стала спорить, холодно произнесла «спокойной ночи» и усадила Бориса обратно. Легла рядом с Митей, залезла к нему под одеяло и пригрелась в его объятьях. «Надо завтра же позвонить Ирине, — решила она. — Вот кто может вспомнить, что там было у мамы с приватизацией».
Продолжение - глава 21.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19)
Навигация по каналу Галины Маркус
Обложка - Елена Юшина. Иллюстрации - Олег Ильдюков