Елена Теркель
Яркий представитель Серебряного века, Бакст всегда находился в центре литературно-художественной тусовки своего времени. Он был знаком или дружен со многими писателями и поэтами, портреты которых создавал или книги которых оформлял.
Лев Самойлович хорошо знал не только классику мировой литературы, но и последние литературные новинки. Свои пристрастия он сформулировал в письме к невесте, дочери коллекционера и мецената П.М. Третьякова, Любови Гриценко в 1903 году: «Ненавижу Достоевского и Льва Толстого; люблю Гоголя, Пушкина, А. Толстого, Лермонтова, Гончарова, Чехова, Verlain’a, Musset, Balzac, Baudelaire, Dickens, Bret Hart, Daudet...»[1].
О знакомстве с Чеховым Бакст вспоминал: «Однажды, зайдя к А. Канаеву, в его полутемном кабинете на Троицкой улице я застал его в разговоре с среднего роста блондином, которого я принял за студента и по костюму, и по нависшим на лоб космам волос. Мне понравились его серые, серьезные глаза и детская, деликатная усмешка на круглом “руссопётном” лице. Канаев, улыбаясь, представил меня: “Ваш усердный поклонник, будущий художник Бакст, а пока выучил четыре Ваших рассказа наизусть”»[2].
Лев Самойлович навсегда остался поклонником Чехова. Из любимых писателей художник был знаком с Алексеем Толстым, литографический портрет которого создал в 1909 году. Портрет был помещен в журнале «Аполлон», где сотрудничали выдающиеся представители творческой элиты Серебряного века. Нередко приятели просили Бакста нарисовать обложку к сборнику стихов или рассказов. Так художник создал обложку для книги стихов Сергея Городецкого «Перун» (СПб., 1907), фронтиспис к книге стихов Константина Бальмонта «Зовы древности» (СПб., 1906), обложку к книге стихов Максимилиана Волошина «Anno mundi ardentis» (М., 1916), фронтиспис для сборника стихов Александра Блока «Снежная маска» (СПб., 1907). Для журнала «Мир искусства», где Бакст заведовал художественно-оформительскими работами, он создал не только марку журнала и обложку, но и заставки, виньетки,концовки к произведениям В. Розанова, К. Бальмонта, Н. Минского.
Со многими литераторами Бакст познакомился в середине 1890-х годов, став участником кружка Александра Бенуа, из которого вырос журнал «Мир искусства». Зинаида Гиппиус писала: «Я назвала этот кружок “дягилевским”, и название имело точный смысл. Без Дягилева вряд ли создался бы и самый журнал. Без его энергии и ... властности. Дягилев был прирожденный диктатор <...> Когда мы познакомились с участниками кружка (гораздо раньше возникновения журнала), он состоял из окружения Дягилева следующими лицами: во-первых - Д.В. Философов, двоюродный брат Дягилева, затем А.Н. Бенуа, Л. Бакст, В. Нувель и Нурок... Редакция “Мира искусства” помещалась тогда в квартире Дягилева <...> Туда приглашались с выбором. Кажется, это были тогдашние художественные и литературные “сливки”, - так или иначе - под знаком эстетизма, неоэстетизма»[3].
В 1900 году журнал опубликовал статью З.Н. Гиппиус «Торжество во имя смерти»[4]. В этом же номере был помещен литографический портрет Зинаиды Николаевны[5] работы Льва Бакста. Поэтессе портрет понравился; она решила заказать Баксту оформление сборника стихов, готовящегося в издательстве «Скорпион». Художник, заваленный работой, не выполнил обещания. По словам самого Л. Бакста: «Маленький скандал вышел из-за обложки к стихотворениям] Зиночки Мережковской. Она и муж просили издателя, Брюсова, взглянуть на обложку до ее печати. Брюсов же им написал в грубых выражениях письмо, что он поручил обложку мне и что он меня считает таким художником, что может, закрывши глаза, доверить все, что мне вздумается нарисовать. Мережковский обиделся, сославшись на любопытство только, а не на поверку. А суть в том, что Зиночка просто хотела развести антимонию, разглядывать свой профиль, советовать мне всякий вздор и проч[ее]. Я же решил ее, Зиночку, вовсе не рисовать, сделать просто голую девицу (античную), и ту не поспел к сроку, послал ему, Брюсову, телеграмму, что отказываюсь»[6].
История имела продолжение. Как раз в это время Валерий Брюсов задумал издавать литературный журнал «Весы». Он обратился к Баксту с просьбой о помощи и получил ответ: «Прошу Вас считать меня сотрудником “Весов”. С удовольствием сделаю обложку, во-первых, потому, что название интересно и будит художественно воображение рисовальщика, и во-вторых, потому, что считаю себя виноватым перед Вами за неудачу с томами Гиппиус - Мережк.»[7].
Бакст с особой тщательностью подошел не только к созданию эскиза, но и к дальнейшей работе над реальной обложкой журнала, входя во все детали готовящегося издания. В декабре 1903-го он писал Брюсову: «Получил Ваши пробы, и из них мне больше нравится №1 - серовато-лиловый; зеленый мог бы быть хорош, если бы его сделать цветом гуще. Если бы Вы знали, как мы всегда в Мире Искусства возимся, пока не найдем цвет обложки!»[8]. В итоге каждый новый номер журнала выходил с обложкой разного цвета, но с одинаковым рисунком.
Не всегда сотрудничество поэта и художника было столь успешным. Печальная участь постигла нарисованную Бакстом весной 1903 года обложку альманаха «Северные цветы». Художник просил: «Если возможно, сохраните формат книжки согласно обложке, не уменьшая ее - будет красивее и стильнее»[9]. Брюсову оформление понравилось. Однако неожиданно от него пришло письмо с извинениями: «Ваш рисунок цензура запретила. Бессмысленно, но это так! Сделано это было накануне выхода книги. Что было делать? Мы решились вставить в Вашу рамку одну старинную гравюру. Конечно, я распорядился Вашу подпись с обложки снять. Не гневайтесь на нас. Наше положение было безвыходное»[10]. В литературно-художественной среде эта история вызывала гневные отклики, о чем художник сообщал невесте: «Мою обложку к альманаху “Скорпиона” в Москве цензура не пропустила. В Москве ругаются литераторы на это; пришлось вырезать кусок и вставить чужой рисунок (старинный) в мой. Вышло pele-mele. Но на корешке - объяснение[11]. К счастью, эскиз обложки сохранился, что дает возможность реабилитировать Бакста.
Непредвиденные, а порой и забавные случаи происходили не только с обложками. Дружба с поэтессой Зинаидой Гиппиус не раз подвергалась испытаниям. Летом 1904 года Лев Самойлович работал над портретом Дягилева, для чего временно поселился в редакции журнала «Мир искусства». Незадолго до этого Бакст женился и теперь тяжело переживал разлуку с любимой, уехавшей на отдых в Финляндию. Он рвался на дачу, но Дягилев не отпускал друга, требуя окончания портрета. Однажды утром в редакцию зашли Мережковские и застали там только что вставшего Бакста. Вскоре Дмитрий Мережковский ушел по делам, а Зинаида Гиппиус осталась, по ее словам, «так, от лени сдвинуться со стула. Менее всего ожидала, что неодетый Бакст вдруг станет говорить мне о своей “неистребимой нежности” и любви! Как странно! Теперь, опять...»[12]. Вот ведь и не отличила поэтесса слов художника о великой ЛЮБВИ, которую сама же проповедовала, от привычки видеть у своих ног многочисленных поклонников. Баксту нужно было сочувствие, хотелось выговориться, излить свои любовные переживания, тоску по уехавшей жене. Но Гиппиус приняла на свой счет излияния художника, включив описание этого эпизода в «Дневник любовных историй». Хотя сама же отмечала: «Идя тогда домой из редакции, я думала: вот человек, с которым я обречена на вечные gaffes*, потому что если у него и было что-нибудь ко мне - то. он только лежал у моих “ног”. Выше моих ног его нежность не поднималась. Голова моя ему не нужна, сердце - непонятно, а ноги казались достойными восхищения. C’est tout**»[13]. Здесь Зинаида Николаевна, женщина умная и трезвая, верно поняла истинное положение дел. Не случайно на ее портрете 1906 года работы Бакста ноги занимают такое важное место. Зинаида Николаевна портрет одобряла.
иппиус невольно способствовала развитию литературного дарования художника. Позже она вспоминала: «Мы решили однажды (Бакст зашел случайно) написать рассказ и тут же за него принялись. Тему дал Бакст, а так как была она весьма веселая, то мы, подумавши, решили писать по-французски. Рассказ вышел совсем не дурной: назывался он “La cle”»[14]. Не все оценивали снисходительно литературные опыты Бакста. Поэт Михаил Кузмин в своем дневнике 1908 года дает достаточно уничижительную оценку: «Был мил и бестолков, читал свое сочинение; говно, конечно»[15]. При этом отношения были теплыми и дружескими, просто поэт больше ценил живописные способности приятеля. В декабре 1906-го Бакст сообщал жене: «Сегодня у меня был поэт Кузьмин, просил сделать ему обложку на стихи. Вечером буду у него, там соберутся В. Иванов, Ремизов, Сомов, М. Волошин и др. Будут читать новые вещи»[16]. Собственно, это был примерно обычный состав литературно-художественного круга, в который входил художник.
Чаще всего, конечно, собирались «на башне» у поэта и литературоведа Вячеслава Иванова на Таврической улице в Петербурге. Дружеские посиделки и литературные беседы постепенно переросли в то, что ныне назвали бы ролевой игрой. Прочесть друзьям новые стихи, рассказы, пьесы и обсудить их собирались теперь не просто художники, поэты, писатели, а члены общества «Друзья Гафиза». Дружеский кружок эстетствующей молодежи и мэтров, куда входили многие мирискусники, устраивал «вечери» «на башне» Вячеслава Иванова и его жены Л.Д. Зиновьевой-Аннибал. Сборища «посвященных», среди которых были Л.С. Бакст, Н.А. Бердяев, С.М. Городецкий, М.А. Кузмин, В.Ф. Нувель и К.А. Сомов, проходили по особому сценарию, в виде стилизации под древневосточные ритуалы. Каждый участник получал соответствующее имя: сам Иванов носил прозвище Эль-Руми или Гиперион, Бакст - Апелес, Сомов - Аладин. Заседания носили интимный характер, что возбуждало всеобщее любопытство. Михаил Кузмин вспоминал: «Если не считать, что Лид. Дм. сопела на Бакста, а Вяч. Ив. неумело лез к Городецкому, хихикая и поминутно теряя пенсне, то особенного, против обычных застольных вечеров, разврата не было»[17].
Номер журнала: №2 2017 (55)
