1. О чём не приходится сожалеть, так это об отсутствии известности. Известность досаждает изобилием непонимания, переливающегося через край. Варясь в непонимании, чувствуешь себя высокооктановым и канцерогенным идиотом. Было бы неумно допускать столь дурные чувства.
2. Разумеется, людям некоторых профессий без известности — никуда, ибо без известности их профессии попросту не существуют. Таковы, например, люди искусства, всяческие актрисульки и «сурьёзные» артисты в беретах и испачканных красками блузах. Или вот слесарю тоже крайне необходима известность. Труд у него частичный, полноты проявления личности сей труд не допускает. Поэтому слесарное дело — вообще крайне нужное человечеству — используется этим человеком, слесарем, частично для проявления своего мастерства, а частично для зарабатывания денег, пользуясь которыми он сможет не только себя воспроизвести для профессии, но и заняться чем-нибудь другим, к чему душа лежит. И чем более слесарь известен, тем более он зарабатывает денег, тем более он может посвящать времени приготовлению ложа для души. Я знавал слесарей — фотографов. И плотников — знатных аквариумистов. Вот бы чем плотнику из Назарета заняться. Собственно рыбками, а не рыбаками. Просмотрел он глазчатых астронотусов, обыкновенных анциструсов и тех бесценных особей, которых зовут золотыми рыбками, а не стариками и старухами, ставшими впоследствии основным наполнителем цистерн главного балласта Пречистого Тела Христова, то бишь Церкви.
3. Гораздо менее нужна известность писателю. Конечно, если он рукомесло своё принимает за серьёзный жанр деятельности, а не за способ создания сценариев для сериалов или дефективных детективов. Несерьёзным писателям известность нужна, как приме-балерине или художественной гимнастке. Но у двух последних мастерство стынет без олимпийских игр и без сцены Большого театра. В иных условиях это мастерство попросту никчёмно. А первый, писатель, — частичный работник, которому нужны деньги для восполнения личности, не удовлетворяющейся «слесарным делом жизни», ибо никакое это не дело, а уж тем более — не дело жизни. Писатель популярного чтива (журналист, сценарист, фантаст-развлекатель, ягодник-клубничник) подобен слесарю. Только иерархически, во власти нужности для человечества, стоит ниже. Ибо слесарь — подлинный мастер замков и рычагов, пружин и скоб, винтов и гаек. А кропатель текстов — мастер обыдиочивания населения, которому его писанину побуквенно вдалбливают.
4. Но вот уже серьёзный автор, которому есть что сказать, что сокровенного передать чистому листу, нуждается в известности весьма мало или не нуждается совсем. При этом у него может быть совершенно бешеная известность или известность отстоявшаяся, хрестоматийная, но существенной нужды в ней, для дела писания, он может так и не испытывать. Просто потому, что всё им написанное он должен был написать для себя, для выяснения сути дела себе самому.
Что, вам трудно представить, что Ф. М. Достоевский писал бы «Братьев Карамазовых» или «Идиота» для себя? На самом деле это нетрудно. Стоит лишь учесть, что у хорошего мастера герои его текстов получаются живыми, а сам автор только подсматривает за их жизнями и описывает их, выступает в качестве бесплатного биографа. И ему, как исследователю, конечно, важно и любопытно знать весь их жизненный путь.
Как человеку серьёзному, писателю, если уж говорить об известности, хотелось бы чтобы она связывала себя с пониманием его романов и стихов читателями, а не с мельканием на экранах его личности и не с модным истрёпыванием его имени в досужих разговорах богемы. Богема ж — вообще мусор искусства.
Но с пониманием у писателя всё обстоит гораздо хуже, чем даже у человека науки. Это связано с пресловутой многозначностью создаваемых им образов. В выражении 2х2=4 конечный результат неверен лишь в том случае, если вы используете недесятичную систему счисления. В десятичной системе всякий иной итог умножения, кроме 4, будет ложен.
5. А теперь обратимся ко всемирно признанному писателю, писателю, может быть, самому глубокому и блестящему во всей мировой литературе. К У. Шекспиру. Если роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» В. Г. Белинский правильно назвал «энциклопедией русской жизни», то творения У. Шекспира — это просто энциклопедия жизни. В У. Шекспира вмещается всё человечество. И ему там не тесно. Столь широк душой и умом уроженец Стратфорд-апон-Эйвона.
Всем немного и невпопад образованным людям известна фраза Гамлета об актёре.
Что ему Гекуба?
Обычно эту фразу употребляют в том смысле, что Гекуба ему до лампочки. Но если чуть-чуть расширить контекст, то окажется, что и он Гекубе столь же приятен и симпатичен. Что уже несколько настораживает…
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
Это в переводе Б. Л. Пастернака.
В оригинале также соблюдена полная симметрия непричастности.
What's Hecuba to him, or he to Hecuba…
А если ещё более расширить контекст, то смысл меняется на противоположный.
Не страшно ль, что актёр проезжий этот
В фантазии для сочинённых чувств,
Так подчинил мечте своё сознанье,
Что сходит кровь со щёк его, глаза
Туманят слёзы, замирает голос
И облик каждой складкой говорит,
Что он живёт! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слёз, и оглушил бы речью,
И свёл бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
Смысл именно противоположный безразличию актёра к Гекубе и безразличию Гекубы к актёру, ибо актёр рыдает, подчиняет мечте всё своё существо, сполна всю свою личность. И лишь теперь мы понимаем, что ему Гекуба!.. Так У. Шекспиру и герою его, Гамлету, именно такое отношение к Гекубе было нужно. Они его и проявили. Чего не скажешь о большинстве читателей великого английского поэта.
Так нужна ли У. Шекспиру известность? Нужно ли ему «творческое переосмысление» читателем образа Гекубы и актёра? Должен ли У. Шекспир согласиться, ради удобств восприятия как можно большим числом читателей, с такой, новой и прогрессивной, трактовкой образов Гекубы и актёра? Очевидно, что всё это У. Шекспиру не нужно. И то же с Гомером, Данте, Л. Н. Толстым и Ф. М. Достоевским. Даже если бы у них не было известности известность им бы не потребовалась.
6. Надеюсь, в отличие от У. Шекспира, юный А. Н. Апухтин будет для читателя классически ясным. Вот его стихотворение о должном поведении поэта, написанное тогда, когда до четырнадцатилетнего возраста автору надо было тянуть ещё целых полмесяца.
ПОЭТ
Взгляните на него, поэта наших дней,
Лежащего во прахе пред толпою:
Она — кумир его, и ей
Поёт он гимн, венчанный похвалою.
Толпа сказала: «Не дерзай
Гласить нам истину холодными устами!
Не нужно правды нам, скорее расточай
Запасы льстивых слов пред нами».
И он в душе оледенил
Огонь вскипающего чувства,
И тот огонь священный заменил
Одною ржавчиной искусства;
Он безрассудно пренебрёг
Души высокое стремленье
И дерзко произнёс, низверженный пророк,
Слова упрёка и сомненья;
Воспел порочный пир палат,
Презренья к жизни дух бесплодный,
Приличьем скрашенный разврат,
И гордость мелкую, и эгоизм холодный...
Взгляните: вот и кончил он,
И, золото схватив дрожащею рукою,
Бежит поэт к бесславному покою,
Как раб, трудами изнурён!
Таков ли был питомец Феба,
Когда, святого чувства полн,
Он пел красу родного неба,
И шум лесов, и ярость волн;
Когда в простых и сладких звуках
Творцу миров он гимны пел?
Их слушал раб в тяжёлых муках,
Пред ними варвар цепенел!
Поэт не требовал награды, —
Не для толпы он песнь слагал:
Он покидал, свободный, грады,
В дубравы тихие бежал,
И там, где горы возвышались,
В свободной, дикой стороне,
Поэта песни раздавались
В ненарушимой тишине.
29 сентября 1854 г.
Как, как это у него сказано?..
И, золото схватив дрожащею рукою,
Бежит поэт к бесславному покою,
Как раб, трудами изнурён!
Удивительная прозорливость в столь юном поэте! Как это Алексей Николаевич хорошо выразился обо всех прежних, настоящих и будущих бумагомараках, всех этих дарьях донцовых, борисах акуниных и проч., проч., проч... Скажете, это навеяно модной темой поэта и толпы? И юный поэт в годы поэтической учёбы просто исполнял обязательное для каждого поэта домашнее задание? Вполне возможно, что и так обстояло дело. Но, во-первых, сама тема, сколь ни поэтически модна, всё же отражает реалии действительных отношений поэта и толпы. А, во-вторых, исполнение задания изумительное, свидетельствующее о полной поэтической зрелости. И, в-третьих, главное, для нашей темы он принципиально и безжалостно позиционировал истинного поэта вслед за А. С. Пушкиным, безо всякого сомнения в своей душе посоветовавшего пииту:
Поэт! не дорожи любовию народной.
А. Н. Апухтин не только вторит, не только соглашается с А. С. Пушкиным, указавшим поэту его статус:
Ты царь: живи один.
А. Н. Апухтин отправляет певца в горы и дубравы, где только природа и тишина внемлют песне. И где никто никакой награды творческому работнику не даст, заслуженным артистом не сделает и премию не выпишет. То есть доводит до предела совет А. С. Пушкина, поясняет, что известность поэт должен получить у тишины и природы, флоры и минералов.
Поэт не требовал награды, —
Не для толпы он песнь слагал:
Он покидал, свободный, грады,
В дубравы тихие бежал,
И там, где горы возвышались,
В свободной, дикой стороне,
Поэта песни раздавались
В ненарушимой тишине.
7. Ещё менее нуждается в известности учёный. Учёный — служитель истины. Предаваться её культу можно вполне келейно. Ну и пусть современная наука требует коллективной работы. Так какая разница, какой по счёту будет твоя фамилия в числе пятнадцати фамилий авторов пятистраничного препринта? Главное ведь то, что ты знаешь и без этого препринта. Препринт лишь предварительно извещает, не более. Далее может последовать систематическая статья или монография. Но ты-то уже знаешь истину без публикации текста о ней, хотя бы для приведения своих мыслей в порядок тебе и потребовалось бы написать этот текст статьи или книги.
8. И совсем не нуждается в известности философ. Ибо философ — это тот, кому служит Истина. Он к ней обращается время от времени, она приходит к нему, консультирует его по заранее согласованным вопросам. Потом они пьют чай или чего покрепче. Она, размякнув и расчувствовавшись, заверяет его в своей неизменной к нему любви. Философ снисходительно терпит признания подвыпившей Истины, ведь в общем-то она — дама адекватная и симпатичная. А после — расстаются друзьями.
Мудрость, с которой у философа серьёзные отношения, не нуждается в бряцанье кимвалов. И медь звенящая ей не нужна. Вот в такой связи с двумя дамами философ лучше всего чувствует себя, когда герметичен. Такова эта троица. Сокрытость философа благодатна. Он регулярно купается в Лете. Герметично-гигиеничен. Известность ему не показана вовсе. И потому если манит — лишь по глупости.
9. И, однако же, по-настоящему популярные философы всё же имеются? Как быть с этим их статусом? Давайте отсекать лишнее.
Популярность отраслевая и служебная, то есть (1) у своих студентов и аспирантов, не есть популярность, ибо эти две категории людей — подневольные люди, почти рабы. Они будут интересоваться всем, чем велят. И будут соваться туда, куда покажут пальцем. Если они и хорохорятся по молодости, то в строго ограниченных рамках, не мешающих строить академическую карьеру. Если же за рамки всё-таки выламываются, их помечают как дураков и на их возможной академической карьере после одного, двух предупреждений ставят крест.
(2) Коллеги же философа могут применить весь свой ум, а умные люди в академической среде всё же встречаются, чтобы похвалить новую и нечитанную работу того или иного философа, дабы отлипли и не мешали заниматься собой и своим. То есть это тоже не популярность.
Следует забраковать (3) популярность философа уже и в качестве не субъекта, но специфического объекта, то есть когда тот или иной выпускник какого-либо философского факультета в отечестве сущем начинает изучать того или иного немца, француза, итальянца, испанца, британца или американца. Он его переводит, защищает на нём диссертацию. Если объект ещё жив, к нему едет, у него берёт интервью, привозит его в Россию, организовывает ему чтение лекций и т. п. При этом ответить на вопрос, почему этот философ, а не другой, какого перца он дал твоей субстанции и чем он так насолил твоему субъекту, что ты надышаться на него не можешь, обыкновенно остаётся без ответа. Но догадаться нетрудно: философ-объект эксплуатируется в качестве источника известности, академической успешности и материального содержания. К тому же этот интерес поддерживает академическое общение философов разных стран, что страшно либерально и всячески приветствуется.
Так кого же из философов можно назвать по-настоящему популярным и по-настоящему известным. Как у И. Канта с пониманием прекрасного как целесообразности без цели. Популярен тот философ, тексты которого, несмотря на трудности их усвоения, читаемы и понимаемы populus’ом. При этом народ не имеет никакой корысти защиты диссертации или тисканья книжек. Интерес у народа один: истина. Философ не нуждается в популярности. Народ нуждается в знании философа и потому делает его популярным без его ведома и воли.
В России я затруднюсь назвать имена популярных и известных из ныне живущих философов. Разве что имя А. Г. Дугина стоило бы с большими сомнениями назвать. Но популярен он не книгами, которых им написано безмерно много, а публичными лекциями и роликами в интернете. Впрочем, способ представления мысли философом в данном случае не так уж и важен. Все прочие философы ущемляют своих академических блох и к жизни народа, у которого они могли бы быть популярны и ему известны, не имеют никакого отношения. Не случайно же русской философии со своей спецификой в России так и не было создано. Творческие потенции философов столь ничтожны, что за пределы академической тусовки (от английского to see) философы никак не выходят. И мышление в масштабах не только мира, но даже страны ради формирования её самосознания и целей её бытия этим философам чужды. Не случайно же эти люди — прикладные к политике, естественным наукам, дизайну, рекламе и проч. Или сосредоточивают усилия мысли на истории философии, заняты рефлексией чужой, а не своей, мысли.
Философ, не ищущий популярности и известности, а только такая этическая позиция и должна, по моему глубокому убеждению, быть присуща философу, — философ становиться популярным и известным может лишь самотёком, по искреннему интересу народа к его мысли. Не иначе. Но такого ж почти никогда и нигде не бывает. Даже с такими несомненными гениями философии, как Вл. С. Соловьёв и А. Ф. Лосев, такого не случилось. Не потому что философы всегда и везде плохи, а значит плохи и эти двое. А потому, что народ за вычетом философов почти никогда и нигде не вырастает из детского сознания. Помним, что потомки И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля быстро перековались в поклонников А. Гитлера. Быстрее, чем орала в мечи.
10. В известности, несомненно, есть что-то от извести. В известности тебя подвергают насильственной побелке. Тебя белят макловицей, как тополь в парке. И ты ходишь, если можешь, на костылях известности, снизу как забинтованный и загипсованный. Поэтому тебя, — как низкомобильного, но всё ещё блудодеятельного, — обычно уже возят. Некоторые скажут: не костыли, ходули! Лично известен. Виден издалека. Да чёрта ли! Велика ль разница костылей с ходулями? Всё ж одно, на живых ногах сподручнее.
11. Хорошо жить, не смачиваемым известностью. Быть стеклом для этой ртути. Ибо известность способна извести.
2018.09.25.