Пусть мои воспоминания называются пока так. Позже я их озаглавлю по- другому, что-нибудь, типа: «Хроники неправильного капитализма». Но начну я издалека, «из за печки». То есть со 2-й половины 80-х годов, так как корни 90-х именно оттуда. А закончу свое повествование приблизительно в 2003 году, поскольку ментально 90-е закончились где-то там, и позже объясню почему. Пусть все это именуется – «долгие девяностые».
Итак, как говорят французы: «C’est parti».
Я всегда считал свою жизнь скучной и неинтересной, недостойной пересказа кому-либо, не подходящей для того, чтобы «перелизаливать» ее в мозг окружающих в виде мемуаров, записок или воспоминаний. У всех вокруг, «кто не я» и кто о своей жизни что-либо писал, была, как мне казалось, жизнь яркой, веселой и полной приключений, а у меня рутина одна, серость и тоска зеленая. Ходьба в детсад, школу, ВУЗ, на работу… И только сейчас, с высоты времени, я вижу, что есть о чем поведать, ибо с детства я интересовался историей и политикой, людьми и обществом, и посему в режиме онлайн внимательно наблюдал и переживал то, что происходило с нашей страной и с миром. Природа наградила меня хорошей памятью, и я (когда-то, но не сейчас) с завистью глядел на тех, кто «до 5 класса себя вообще не помнит». Моя же память как пылесос собрала все: от первого детского воспоминания, связанного с пребыванием в больнице, до (к примеру!) реакции советских газет на «Указ о совместном патрулировании» от 25 января 1991 года.
У нас тоже была великая эпоха», - в начале «нулевых» мысленно (и с белой завистью) обращался я иногда к Эдуарду Вениаминовичу. «Эпоха великая, но с точностью «до наоборот», - поправляю я себя 20 лет спустя.
Но чтобы подойти к 90-м, надо понять предысторию. Мысленно по великой Ленте времени отъедем назад. Откатимся в 80-е. В Перестройку.
Откуда это все? Откуда это все было у меня? У меня в голове? Откуда взялись те иллюзии, те, на которых я вырос? Откуда я все это взял? Кто-то меня распропагандировал? Действительно – распропагандировал? Нет. Уверен, что нет. Не было еще такой пропаганды. Я не видел ее, по крайней мере. Не долетала она до меня. Кто бы там что ни говорил. Но о «говорящих» - потом (попозже).
Это город Красноярск, город в Сибири. Город на Енисее. Железнодорожный район, окраина исторического центра. То есть здесь была окраина города еще в конце XIX-го. А родился я, уже когда последняя четверть XX века начиналась.
Я обитал с родителями и с двумя младшими сестрами на первом этаже огромного девятиэтажного панельного дома, в трехкомнатной квартире, в первой квартире подъезда номер «три». За суперпрозрачным стеклом свежевымытого окна – огромный закрывающий треть обзора густой куст сирени. Глубокая зелень, контрастно украшенная жирными светло-розовыми мазками, напоминает мне, что май на дворе. Сначала аромат не чувствуется, но если открыть окно… Фраза: «закрой окно не май месяц» - не работает вовсе. Волнующе и заманчиво становится: как будто ветер будущего приносит некие приятные вести, раздает кредиты и многообещающе намекает, что скоро жизнь начнется прекрасная и необыкновенная. Ведь в этот мир пришел я, и я взрослею, и мне суждены свершения великие. Не зря же родился? А? Точно ведь – не зря? Не миллиарды людей вокруг, а «целый я»? Аромат сирени напоминает, что заканчивается очередной мучительный этап школьной жизни, и летние каникулы скоро. 6-й класс позади. 1988 год. Мне 13 лет. Сначала еще месяц – летняя практика Суриковской художественной школы, этюды в городе и по горам («Столбам») окрестным, а потом – два месяца свободы. Это будет первое лето, когда меня НЕ отправят в пионерский лагерь и это будет счастье.
Я рад безмерно, там же ад адский: «линейки» бесконечные, асфальтовый плац раскаленный, речевки однообразные, подъем флага, дежурства, «мероприятия» навязанные. Якобы очень нужные и интересные. Риторика эта вся… советская… Скучная. Нудная. Уже тогда было ругательное слово: «формализм». А слово «совковый» - еще не существовало в моем лексиконе.
***
Одна из комнат квартиры, та, что с лоджией – выходит на пересечение улиц Республики и Робеспьера. Строго напротив торчит высотка ПИК «Офсет», гигант полиграфической индустрии, слева видно красно-белую трубу Электро-вагоноремонтного завода. Единственного за Уралом. Справа – здание старинной (еще дореволюционной) тюрьмы, называемой в народе «Белый лебедь», по рассказам, в ней сам Сталин сидел. Мой отец пошутил как-то, что неслучайно улицы Республики и Робеспьера ведут к тюрьме. Почти параллельно Робеспьера лежит пешеходная асфальтовая дорожка, а перед ней заросший травой пустырь, на котором возвышалась огромная алюминиевая конструкция. К конструкции прибиты щиты лицом к дороге. Щиты, представлявшие собой набившую оскомину советскую пропаганду: выцветшие почти до оранжевого красные флаги, при взгляде на которые аж зубы ноют, схематические изображения заводов и фабрик с трубами многочисленными… Графики. Цифры, цифры, цифры… Что-то там сколько-то стали куда-то прокатано за пятилетку. Угловатые схематические колосья, шестерёнки, центнеры с гектара. Дежурное лицо молодого мужика с квадратным подбородком, на башке его каска строительная. И все эти коммунистические художества дорожной пылью покрыты. Тоска. Как в телевизоре, в газетах, по радио. Когда красный цвет был яркий, насыщенный, чуть-чуть бордовый даже – то еще ничего, более менее приятно смотреть было, но выцвело до оранжево-красного – и аж зубы ноют!
Если пройтись вдоль нашего дома в сторону улицы Железнодорожников, то справа увидим маленькое здание с проходной – Фабрику сувениров, уникальное предприятие, занимавшееся кроме производства нагрудных значков изготовлением и росписью металлических подносов. Ко второй половине 80-х годов выработавшее свою собственную – Красноярску школу росписи, не менее известную, чем Жостовская. У меня там мама работала художником росписи по металлу, с каким-то там разрядом. Процветающее предприятие, между прочим, было. Вплоть до самого конца Перестройки. Сейчас на его месте – высотный жилой дом с фитнес-центром на первом этаже – «рынок так порешал». На административном корпусе фабрике висел выцветший до противно-розового цвета лозунг: «Решения XVII Съезда КПСС – в жизнь». И портрет Ленина – угловатый такой, всем надоевший. А знамёна и переходящие вымпелы в кабинетах начальников? Оранжевые, опять же, да еще и бахромой дурацкой. Доводилось бывать в таких кабинетах: захаживал вместе с родителями. Тоску наводящие помещения с полированной светло-коричневой мебелью. Так эти кабинеты и по телевизору показывали – в кино 80-х, что-то на производственную тему. Собрания там всякие, «Борщов А Эн», и прочая… Нудятина. «Почему наша страна свернула не туда?» - этот вопрос я себе еще не задавал. Неприятие советской действительности было пока в подсознании. Сознание же мое – по-прежнему считало себя пионером и гордилось этим фактом.