Колокольчик, привязанный к бечевке, резко зазвенел. Степка вскочил, кутаясь в необъятный отцовский тулуп и отчаянно зевая. Уже рассвело, но стылый туман еще не успел рассеяться и лениво клубился за плетнем мутной завесой.
В хлеву слышался стук, словно старый мерин бьет копытом в стену, вспоминая запах вспаханной земли и былой вкус овса.
Степка подошел к хлеву, отвязал бечевку от ручки и распахнул дверь. В проеме застыла темная фигура отца, умершего три дня назад первой смертью. Он бился головой о низкую притолоку, словно не замечая преграды. В лицо шибануло прелой травой и прокисшей опарой.
Первоумершие воскресали обычно на третий день. Тут главное было не прозевать этот момент. Иначе они уходили в Черное болото и пропадали там, в бездонной трясине, помирая уже второй, настоящей смертью.
Отскочив в сторону, Степка вытащил из-за пояса кнут и для смелости прикрикнул
- Не балуй!
Отец повернул голову на голос, вроде бы как согнулся всем телом и шагнул наружу. Лицо у него почти не изменилось. Ну, разве только позеленело, как оно обычно бывает. И все такие же сильные руки, с широкими, как черпаки, ладонями.
Степка с опаской ткнул отцу в живот кнутовищем. Тот даже не дернулся.
Осмелев, Степка расправил кнут и ударил для пробы отца вдоль груди. Не шелохнулся, только борода дернулась. Потом замахнулся уже со всей силы и вдарил по спине, распарывая отцову ситцевую рубаху. Следов от плетки не оставалось. Кожа у первоумерших дубела и становилась похожа на старую ивовую кору. Хоть ножом режь, только лезвие затупишь.
Он стегал и стегал по ненавистной роже, по угрюмым глазам-щелкам, по жилистым рукам. Тулуп мешал и давил на грудь, и он скинул его под ноги, прямо в лужу.
- Степка, хватит уже! Отвел душу и будя!
Окрик матери сбил руку, кнут выскользнул и упал. Степка хватил кадку с водой и вылил на себя. Жар в голове прошел, задрожали ноги.
Мать стояла на крыльце, из-за ее спины выглядывали Василиска и Никитка. Вот-вот заплачут, глазенки раскрыли.
- Хватит, сынок… Веди его в стойло, воды дай. Завтра дальний надел пахать.
Он определил отца в углу, чтобы не пугать скотину. Стреножил ноги, налил воды в кадку. Еды первоумершим было не надобности, выводи под солнце, вот и вся пища.
Лет десять они могли пахать, таскать тяжести, да много еще чего... Но потом каменели, и умирали уже второй, настоящей смертью. Тогда их относили в Черное болото, на покой. Для хозяйства убыток, но ничего не поделать.
Степка накинул отцу веревочную петлю на шею и вокруг груди, чтобы не сбежал.
Когда отец приходил из трактира, то садился за стол и усаживал рядом мать и его, Степку. Младших не трогал, те лежали на полатях и скулили от страха. Отец бил внезапно, без всякого замаха. То его, то мать. Тут главное было сдюжить его удар. Упал – тогда уж берегись, охаживал ногами-тумбами по нутру, до беспамятства.
- Погоди, это еще не весь урок, тятя, - пригрозил Степка, затягивая веревку. – А покуда отдыхай, завтра намаемся все.