Язык зеркально отражает то, что переживает общество. Порой перемены вызывают непонимание и агрессию, что и демонстрирует Рунет. О том, почему мы привыкли обижаться и банить, о понимании классики и правилах обращения к незнакомому человеку журналу «Русский мир.ru» рассказывает доктор филологических наук профессор кафедры русского языка филологического факультета Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена Валерий Ефремов.
Текст: Мария Башмакова, фото: Андрей Семашко
– Валерий Анатольевич, современный русский язык, особенно в соцсетях, напоминает вавилонскую башню после ее разрушения: людей много, все разбиваются по кучкам и говорят на своем языке. Почему так происходит?
– Интересно, что в 2018 году норвежская исследовательница Ингунн Лунде в монографии «Язык на экране», посвященной среди прочего осознанию культуры речи и отношению к родному языку в постсоветской России, отметила, что такого языкового разнообразия, как в Рунете, нет ни в одном европейском языке. Мне это кажется плюсом – формой свободы, пусть и виртуальной. Получается, что каждое сообщество, каждый пользователь может создавать свой вариант русского языка, и в этом я вижу залог живучести языка. Про Вену конца XIX – начала XX века говорили, что это плацдарм апокалипсиса. На мой взгляд, Рунет конца XX – начала XXI века это наш плацдарм языкового апокалипсиса, на котором отрабатываются все возможные пути развития русского языка: от гиперкорректного использования письменного языка, как у движения граммар-наци, до полного разрушения привычного нам языка и ухода в сторону картинки или набора неких знаков – упячка, например. На наших глазах многое из интернет-языка уже ушло – такова судьба сильно нашумевшего в свое время языка «падонкафф». А луркояз (иронично-глумливый интернет-сленг, на котором написана интернет-энциклопедия «Луркоморье». – Прим. авт.), например, жив. Это говорит о том, что мы этим языком подпитываемся.
– С одной стороны, в Рунете вроде бы свобода и плюрализм мнений, с другой – страх. Ведь самая распространенная реакция в соцсетях – обида. И не всегда понятно на что. Иными словами, вырабатывается страх чужих реакций. Как быть?
– Да, такая тенденция есть, но, надеюсь, это преходящее явление. Потому что общаться, постоянно думая о том, не задел ли я чувства кого-то, это тупиковая ветвь развития коммуникации между людьми, между сообществами, между государствами наконец. Мне представляется пагубной сама идея смотреть по сторонам: «А не обижу ли я кого-нибудь?» Это доведенная уже почти до абсурда идея политкорректности, которая и на Западе все чаще воспринимается как форма цензуры. Я ни в коем случае не призываю использовать оскорбления, отражающие язык вражды и подпадающие под соответствующие статьи Уголовного кодекса. Однако при этом надо четко понимать, что повседневный язык – это не то, что мы можем трансформировать, потому что кому-то что-то в нем кажется обидным. Напомню, обида и оскорбление – это не одно и то же! Обидеться можно на что угодно, да хоть на то, что кто-то назвал шатена – брюнетом. Мое глубочайшее убеждение: прежде чем объявлять те или иные слова обидными, нужно понять, реально ли те, в чей адрес они используются, оскорбляются. Иногда же кто-то пытается быть «дьявольскее дьявола» и защитить от тех или иных слов даже тех, кто и не обижается вовсе на эти слова. Меня как лингвиста удивляют, например, некоторые рекомендации апологетов языка новой этики. Якобы вместо «жертва насилия» правильнее употреблять «человек, переживший сексуальное насилие». Но почему? Почему насилие обязательно сексуальное? Почему жертва – это клеймо и патологизация?
– Такие слова, как «инвалид», «слепой», многими воспринимаются как оскорбительные. Люди предпочитают эвфемизмы – «особые дети», «ментальные нарушения», «солнечный ребенок» и так далее. В итоге не всегда понятно, как говорить и что неприятнее – эвфемизм или привычное буквальное называние.
– Я совершенно не уверен, что приведенные вами эвфемизмы ужасны и их надо избегать. Язык – это тонко настроенная система. Когда я слышу или читаю, что вместо «солнечные дети» надо использовать «дети с синдромом Дауна», я понимаю, что это рекомендации людей с не тонким языковым чутьем и не очень тонкой душевной организацией. Эвфемизмы зачастую и нужны для того, чтобы сказать о чем-либо мягко, не нарушая границы приватного, не обижая человека. Зачем сразу в лоб определять диагноз ребенка, когда для подобной ситуации уже существует смягченный вариант. Мне кажется, подобного рода избегание эвфемизмов и определение человека через те или иные генетические патологии нарушают представления не только о стилистических регистрах языка, но и об этических нормах. Кроме того, здесь есть и внутреннее противоречие: почему-то в одних случаях мы должны называть людей через их заболевание (нам рекомендуют говорить не «дети-бабочки», а «дети с буллёзным эпидермолизом»), а в других – это запрещено (так, нельзя упоминать умственную отсталость). Любой интеллигентный человек и без рекомендаций новой этики не будет называть человека по его заболеванию – «шизофреник», «сифилитик» и т.д. Болезнь – лишь часть человека. Кстати, типологически употребление подобной модели похоже на вульгарное обращение к незнакомому человеку в виде «мужчина» или «женщина». Каждый раз, когда я слышу подобные обращения на улице или в транспорте, в сознании возникают представления исключительно о физиологической стороне человеческой жизни и первичных половых признаках.
– Словосочетание «новая этика» в России понятно не всем. Речь идет о пересмотре системы ценностей, который не нов для США, где внимание к сексуальному насилию и разного рода домогательствам, чувствительность к обидам, нанесенным любым меньшинствам, особенно расовым, явление давнее. Перенос идей новой этики на российскую почву не всегда естественно выглядит. Вы сказали о плюсах с языковой точки зрения: каковы они и каковы минусы?
– Плюсы есть, но их настолько немного, что у меня искренне вызывает вопросы необходимость столь кардинального изменения словаря. Например, меня поражает рекомендация использовать прямые номинации отдельных органов вместо обобщающего словосочетания «мужские (женские) гениталии», потому что у трансгендерных и небинарных людей также могут быть какие-то из этих органов, хотя по гендерному признаку мы их не ожидаем. Как специалист в области гендерной лингвистики, причастный к широкой области гендерных исследований, я знаю, что для современного общества, и не только российского, существует проблема невидимости представителей иных, кроме мужского и женского, гендеров. Однако мне трудно представить себе даже на научной конференции обсуждение столь интимных сущностей! Зачем эта рекомендация? Где и когда обычный русскоговорящий человек может столкнуться с необходимостью говорить о таких вещах, при этом памятуя о том, что если он не упомянет название конкретной части половых органов, то он может кого-то обидеть! На мой взгляд, это уже за гранью разумного.
– Идеи новой этики предписывают радикальные запреты некоторых слов как табуированных. Это привело к пересмотру «идеологически правильных» книг и фильмов, многие из которых признаны «расистскими». Например, «Хижина дяди Тома», «Унесенные ветром». Русский язык в стороне остался. Скажем, слово «негр» многие россияне воспринимают как недопустимое. Как табуирование слов отразится на языке?
– Известно, что некоторые чеченцы не любят Лермонтова, у которого есть строчка «злой чечен ползет на берег». Не нравится им слово «чечен». Однако читать литературу XIX века с лекалом современных представлений о языке нельзя, это глупо, а для филологов еще и непрофессионально. В XIXвеке никакой новой этики не было, а языка вражды не существовало в том виде, в каком мы его знаем сейчас. Я надеюсь, мы не доживем до того, что в «Борисе Годунове» слово «полячка», созвучное польскому слову, обозначающему «курильщица», будет даваться под звездочкой как оскорбляющее поляков. Мы можем получить то же, что вышло с «Хижиной дяди Тома» (ее не рекомендовано библиотеками США изучать, как неполиткорректную. – Прим. авт.). Слово «негр» в русском языке до последнего времени никак не было маркировано. В русской культуре не существовало черного рабства, у нас была другая форма порабощения – крепостные крестьяне. И чернокожим людям обижаться на это слово в России – значит ехать в Тулу со своим самоваром. Есть слова, которые воспринимаются неприлично в одном языке и совершенно допустимы в другом. И слово «негр» есть во всех романских языках, так как обозначает черный цвет. Иначе обстоит дело со словом «нигер», которое изначально имело оскорбительное значение и ни в каком языке не было нейтральным. Хотя и здесь есть одно исключение: оскорбительные слова допустимы внутри сообщества, представителей которого оскорбляют. Если мы посмотрим голливудские комедии второго разряда, то увидим, что чернокожие персонажи так друг друга называют.
– Человек в Сети попадает в тиски: с одной стороны, новая этика с ее перегибами, с другой – вседозволенность.
– Да, и, думаю, сторонники вседозволенности не разделяют принципов новой этики. Надеюсь, большинство пользователей Рунета где-то посередине. Образованные люди старшего и среднего поколения не принимают новую этику. А вседозволенность – оборотная сторона бескультурья. Вспомним максиму о том, что «свобода одного гражданина кончается там, где начинается свобода другого».
– «Мужчина», «женщина», «девушка», «барышня», «дама» звучат порой неуместно. Почему богатый язык так и не утвердил удобного большинству варианта обращения в публичном пространстве для мужчин и женщин?
– Случилось то, что произошло с выражением «женщина бальзаковского возраста». Напомню, изначально речь шла о тридцатилетних. У нас меняются представления о возрастных рамках. В обществе есть культ молодости, эйджизм, мы выглядим моложе, чем наши бабушки и дедушки в нашем возрасте. Вот и со словом «девушка» произошла метаморфоза – не понятно, где ее верхняя возрастная граница. Слово «барышня» неминуемо вызывает ассоциации с 1920-ми, с «барышней-телефонисткой» или буфетчицей, то есть обслуживающим персоналом. Мне кажется, выбор слова «барышня» пусть неуклюжая, но все-таки хоть как-то оправданная попытка обратиться к незнакомому человеку. «Женщина» не годится, так как является родовым понятием, обозначающим женщину вообще, представительницу рода homo sapiens. К чему эти эволюционно-анатомические обращения? А «барышня» – попытка смягчить возраст. Однако все равно следует признать: нам до сих пор в постсоветской России не хватает слов для обращения к незнакомым людям в публичном пространстве. Вспомним мысль языковеда XIX века Александра Потебни о том, что слово в словаре – это мертвое слово. Каждый говорящий, употребляя одно и то же слово, привносит свой личный смысловой оттенок. К этому же гендерному аспекту современного русского языка относится тенденция, возникшая в конце XX века, когда женщины разных возрастов стали использовать слово «девочки», обращаясь друг к другу. Гендерные стереотипы идут рядом с возрастными. Мы же не услышим в мужской среде: «Ну что, мальчики, по пивасику?» Женщина-ребенок и женщина-девочка – это допускаемые обществом амплуа. А мужчина-мальчик – нет.
– Какое же обращение к незнакомым людям в публичном пространстве считается корректным?
– Фатические средства: «простите, пожалуйста», «извините».
– Почему бан как форма выражения эмоций так популярен в соцсетях?
– Бан – это форма речевой агрессии, отказ в общении. Рунет очень агрессивен. Агрессия в соцсетях – оборотная сторона русской любви поговорить. Русские говорят много и любят это делать. Умение вести откровенные беседы – наша русская черта. И показатель этого – любовь к диалогам в Интернете и бурные реакции в чатах. Традиции светской беседы у нас нет.
– Пандемия сказалась на речевом поведении россиян?
– Да, особенно это вдруг стало заметно в переписке со студентами-первокурсниками, которые почти весь последний год учатся дистанционно. Как только ты делаешь замечание в переписке о тоне их письма или правилах эпистолярного жанра, они реагируют резко. Это тем более странно, что зачастую незнакомые мне студенты обращаются для того, чтобы сдать зачет по дисциплине «Русский язык и культура речи». Я им напоминаю: в письме на любом языке вы должны обратиться к человеку, назвав его по имени или имени-отчеству, потому что в обращении без имени создается впечатление конвейерной рассылки. Студенты в ответ возмущаются: «А что вы меня учите?! Не надо трепать мне нервы!» Иными словами, будущие специалисты, в том числе и гуманитарного профиля, не умеют общаться ни вживую, ни письменно. Почему? Отчасти это связано с несформированными навыками переписки – не надо путать с бесконечными сообщениями в мессенджерах и социальных сетях! Отчасти – с замкнутой жизнью: эти студенты меня не видели, им не успели объяснить, как разговаривать со старшими, – вот они и пишут как могут.
– Вы работаете со студентами-гуманитариями, выросшими с гаджетами. Как это сказывается на их владении русским языком?
– Определенные проблемы есть. Например, части из них сложно выстроить полноценное, развернутое высказывание. Некоторые плохо умеют слушать: им все время нужно вставлять что-то свое в чужой монолог. Замечаю, что некоторые не умеют понять подтекст, переспросить, аргументировать собственную точку зрения. Часто коммуникация между молодыми людьми это два текста без уточнений. Мне иногда кажется, что у молодежи есть два цвета: черный и белый. Это как с новой этикой: можно говорить только так, а все остальное – уже преступление и повод для обиды. Общаться в мессенджерах им проще, чем лично, тет-а-тет. И сообщения мы отправляем уже чаще, чем звоним. Если раньше, когда мы писали кому-либо от руки, мы старались выразить свои эмоции максимально точно, потому думали о подборе нужных слов и их порядке, то сейчас мы просто ставим смайл. При этом у многих жителей крупных городов и с интонациями проблемы – мы говорим «простенько». За пределами миллионников совсем другой поток речи и интонации ярче, богаче. Одновременно все чаще я замечаю, что студенты, разговаривая с преподавателями, берут тон, который в принципе был бы невозможен раньше. Например, начинают говорить интонациями «наезда». Сам студент этого может и не осознавать, но я, как человек с ленинградским дворовым детством, это отчетливо слышу: «Ну я же написала! Ну там же я сослалась!» и так далее.
– Нередко приходится сталкиваться с тем, что молодой читатель видит в тексте XIX века «шейминг» и «буллинг». Почему понимание Достоевского и Толстого дается молодежи непросто?
– Не думаю, что это проблема молодежи. Чтобы читать Достоевского, всегда надо напрягаться, а часто малоначитанный человек скользит по верхам, плывя только по сюжетной канве, не погружаясь в перипетии психологической жизни героев или специфику их мировоззрения. Что меня больше всего поражает в представителях поколения «снежинок», так это то, что они априори уверены в своей правоте и любая критическая фраза воспринимается ими как оскорбление. Нередко у таких людей нет никакого собственного мнения, но есть представление о том, как отвечать на те или иные вопросы – не потому, что я это прочувствовал(а), а потому, что так принято об этом говорить. Человечество, особенно богатые представители западного мира, получили поколение рафинированных детей, которые выросли в тепличных условиях и хотят всю жизнь в них прожить. И стремление новой этики к тому, чтобы никого не обидеть, не травмировать критикой, не задеть взглядом, приведет к тому, что, когда эти люди выйдут в реальную, взрослую жизнь, части из них придется приспосабливаться к далеко не тепличным условиям.
– Достоевского перестанут понимать?
– А никто не сказал, что его сейчас все понимают. Мы и «Евгения Онегина» не вполне понимаем. Например, слово «педант» в нем употреблено трижды, и только один раз – в том значении, в котором оно существует в современном русском языке. Вряд ли кто-то из нас на ночь откроет томик Карамзина или Державина, но от Достоевского или Толстого мы еще можем получать интеллектуальное и эстетическое удовольствие. Но и они тоже когда-нибудь уйдут из актуального круга чтения, став чем-то вроде «Слова о полку Игореве» для нас… Скажем, мой знакомый англичанин в разговоре со мной не узнал хрестоматийную фразу из Гамлета. Я очень удивился, а он ответил: «Вы читаете Шекспира в современных переводах, а мы его проходим едва ли не в подлиннике. Как думаешь, мы получаем от этого удовольствие?»