В детстве чтение было для меня «зеленой дверью» из рассказа Герберта Уэллса «Дверь в стене» — я буквально пряталась в книги от всех невзгод мироздания, жила в них. Мои родители развелись, когда мне было восемь, из родной Перми мы с мамой переехали в Тбилиси, и я оказалась оторвана от всего, что мне было дорого и привычно. Мама много работала, иногда уезжала в командировки, а я панически боялась темноты и одиночества.
Чтобы было не так страшно ночью одной, я стелила плед в центре комнаты, брала подушку, а по периметру этого импровизированного ложа выстраивала «стенку» из любимых книг корешками вверх — «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена, рассказы Киплинга, «Князь Серебряный» Алексея Толстого, «Хоббит» Дж. Р. Р. Толкина, «Баллады» Жуковского, «Питер Пэн» Барри, «Джен Эйр» Шарлотты Бронте…
И только в середине этого магического круга я могла относительно спокойно заснуть. Немного неловко об этом говорить, но я и теперь так живу – не физически, конечно, но в метафорическом смысле.
Я училась на античной кафедре историко-филологического факультета РГГУ — по пять пар древнегреческого и латыни в неделю. И все эти пары мы только то и делали, что читали — ведь поговорить на мертвых языках не с кем. Как результат, выпустилась я из университета супер-квалифицированным читателем — и только.
Я до сих пор вообще не понимаю, что такое «сложный текст» — уж наверное не сложнее сатир Персия (в которых, между нами говоря, вообще ничего не понятно) или философских трудов Филона Александрийского (в которых кое-что понятно, но мозг кипит). То же самое и со «скучными» книгами.
Скучно? Да вы просто не туда смотрите, в любом тексте есть что-то любопытное. Впрочем, и от пренебрежения простотой и «народностью» классическое образование дает прекрасную прививку: комедии Аристофана или Плавта — чтение самое что ни на есть площадное, рассчитанное на массовый вкус, но какое же восхитительное! Словом, если есть задача прокачать себя как читателя, нет ничего лучше медленного, вдумчивого чтения на протяжении долгого времени – и желательно на каком-нибудь головоломно-сложном языке вроде древнегреческого. Насколько игра стоит свеч – не мне судить.
Мой любимый жанр — это эпос во всех его видах, родах и проявлениях, от Гомера и «Беовульфа» до «Властелина колец» Толкина. Борхес, помнится, писал, что историй всего четыре (о крепости, которую штурмуют и обороняют герои, о путешествии, о возвращении домой и о самоубийстве бога) — так вот, из них всех по-настоящему меня, конечно, волнует только первая, наиболее совершенно отлитая в гомеровской «Илиаде». И именно ее я вечно ищу во всех позднейших книгах.
Первые рецензии я писала бесплатно — гонораром служили книги: то, что выдавали в редакции на обзор, можно было не возвращать. В конце 1990-х это был весомый стимул — новых книг хотелось всегда, а денег было мало.
Первой моей оплачиваемой работой в качестве книжного обозревателя (а заодно и лучшей школой профессии и жизни вообще) стал в 2002 году «Еженедельный журнал» — преемник легендарного тогда журнала «Итоги» с Сергеем Пархоменко во главе.
Это был настоящий бумажный иллюстрированный еженедельник (сейчас даже сложно объяснить, что это за объект такой) — у меня появились стол и компьютер в редакции, а главное, мне платили зарплату только за то, что я писала две-три рецензии в каждый номер и иногда брала интервью у писателей. Что такое постоянная зарплата для книжного обозревателя сегодня тоже сложновато объяснить — в наши дни хорошо, если человеку, пишущему о книгах, платят гонорар (по большей части это просто хобби), а на рубеже веков критика считалась нормальной, оплачиваемой профессией. Вспомнила и расчувствовалась — впору смахнуть старческую слезу.
Я равнодушна к Владимиру Набокову, за вычетом романов «Дар» и странным образом «Пнин». Считается, что Набоков — это такой эталонный писатель, не любить которого для литературоцентричного человека просто невозможно. Ничего, я справляюсь — хотя и не теряю надежды полюбить его в будущем.
Я сразу поняла, что ругать — это не мое: мне совсем неинтересно фиксировать, крутить в голове, а потом переплавлять в слова отрицательные эмоции. В начале моей карьеры это казалось серьезным недостатком — как же, критик отказывается критиковать (то есть ругать), непорядок! А сегодня такой подход стал нормой — книг так много, что ругательная рецензия подобна примерно следующей рекомендации: «Войдешь в комнату, там слева, на пятом стеллаже, на тринадцатой полке снизу, во втором ряду четвертая книга справа — такая, в красной обложечке. Нашел? Так вот, ее не бери, дрянь полная». Рада была бы сказать, что опередила свое время, но на самом деле это просто такое свойство характера — я не способна долго думать о неприятных вещах.
У меня двое сыновей. Один вырос пылким и очень разборчивым читателем (кстати, его любимый писатель как раз Набоков — видимо, в назидание матери). Второй читает совсем мало, а любимые авторы у него — Стивен Кинг, Фредерик Бакман и почему-то Доди Смит.
Если вам интересны мои рецензии, взгляды и отзывы на книги и литературу в целом — подписывайтесь и оставляйте комментарии.