Обсервация меня ничем не поразила, кроме внезапного укола в живот, сделанного медсестрой практически на входе. Взяли мазок на ковид, тест у всех оказался отрицательным и через сутки нас развезли по отделениям. Казалось бы, карантин, все временно, но там оказалось гораздо уютнее, чем в будущем отделении, и даже, кажется, кормили лучше. В обсервации я видел капельницы, в отделении – уже нет. Палаты были больше, в палатах были раковины, а в туалетах (внимание на множественное число, это не ошибка – он был не один на отделение) была горячая вода. И – внимание – у меня был лечащий врач! Настоящий, которая меня осмотрела, назначила дату коронарографии (да-да, той самой, из-за которой так удивился кардиолог на приеме) и вообще была очень добра ко мне. Потом я понял почему – с завтрашнего дня она уходила в отпуск. Счастливые люди всегда добрые. Впоследствии, с интервалом в один день, мне назначили еще трех лечащих врачей, которых я так и не увидел. Они, очевидно, тоже ушли в отпуск с летними предвкушениями, так и не подойдя ко мне. Я их отлично понимаю – к чему портить себе настроение перед отдыхом?
Нас перевели в отделение, где мне досталась «койка у параши» - худшая в палате (моя промашка – помог дедушке у лифта и немного отстал от группы), но я не роптал, совсем отставшие и потерявшиеся вообще оказались в коридоре, а даже самый хороший коридор хуже самой плохой палаты. Про сокамерников расскажу в третьей части, а сейчас непосредственно к коронарографии, которая случилась (повезло!) почти сразу по прибытии в отделение.
- Некоторые, наверное, из-за местного наркоза, думают, что коронаграфия – проходная процедура, а это не так. На самом деле – это очень серьезная операция со смертностью выше, чем у многих операций с общим наркозом, - с некоторым напором выговаривал мне молодой врач. Представившись Шамилем Рамзановичем, говоря между тем на чистейшем русском без малейшего акцента, врач, несмотря на всю свою серьезность больше похожий на студента, проверил выбритость вен, взял с меня слово, что я не буду вертеться на операционном столе, увеличивая таким образом смертность и портя ему статистику, и ушел готовиться к операции. Я расслабился в ожидании, а зря. Первый вестник тревоги – голая бабушка на каталке – появился уже через минуту. Она проехала мимо меня, слабо обтирая кровь, и сменилась вторым вестником - стремительно вбежавшей женщиной, которая кричала на неизвестных мне людей, что суточный запас контраста закончился уже к 12 часам, и, кто бы его ни спер и куда бы его не использовал, тот, кто это сделал пусть бежит к такой-то (не матери, а распорядительнице контраста) и хоть на коленях ползает, но вымолит еще 3 литра этой ценной жидкости, или никаких операций сегодня больше не будет. Тут я еще больше расслабился и засобирался домой (назад в палату), но тут вышел Шамиль Рамзанович и пригласил меня в операционную.
Я разделся, прошел и лег на высокотехнологичный стол под тремя высокотехнологичными экранами. Меня явно обслуживала молодежная бригада (вышеупомянутый врач и две сестры. Похоже, на мне тренировали практикантов, но, пока я не оценил серьезность момента, я был не против), они накрыли меня пятью простынями (сначала я не понял, зачем так много) и пригласили еще одну женщину для контроля. Та внимательно посмотрела на меня, вздохнула, сказала «очки» и ушла. С меня сняли очки и пригласили ее еще раз. Она опять вздохнула, на этот раз тяжелее, выдохнула: «часы» и опять удалилась. Сняли часы. В третий раз она вздохнула совсем тяжело, простонала «кольцо» и ушла окончательно. После того, как я лишился кольца, Шамиль Рамзанович пару минут внимательно осматривал меня и, наконец, спросил: «Зубы вставные есть?». Я сказал, что есть. «Снимайте». – «Не снимаются». Опять вызвали женщину-контролера. Та разразилась тирадой, что что ж они как дети, если зубы не снимаются - значит не снимаются, ну не рвать же. Мою голову отделили занавеской, еще раз предупредили не вертеться и не двигаться, что бы не случилось и началось действо.
Торжественность момента для меня нарушала обыденность разговоров вокруг. Я не чувствовал себя центром операции, я даже не ощущал себя ее составляющей. Окружающим было не до меня. Сестры, которых послали закрыть окна перед грозой, жаловались друг другу: одна – на маму, вторая – на сына-первоклассника (и обе друг друга явно не слышали и не слушали). Еще одна сестра мучилась сама и доставала всех вопросом, как она будет пересдавать биохимию, если она в ней абсолютно ничего не понимает. Какой-то похожий на студента тип робко спрашивал у всех «пятеру до зарплаты» (какая зарплата у студентов?). И все гадали, куда мог деться контраст. Я почувствовал себя лишним, взгрустнулось. Наконец, подошел реаниматолог, все обезболил и внимание (не скажу, что всеобщее, но Шамиля с сестрой – точно) опять вернулось ко мне.
Доктор начал что-то резать, чтобы вставить катетер, очевидно, не очень удачно, так как сестра все время предлагающая ему скальпель, заявила, что если он и сейчас зальет кровью пациента ценный стол, его точно уволят. Наконец помощь была принята, катетер вставлен, контраст залит, и странная теплота разлилась по моим венам. По большей части, похоже, он был залит не в меня, а пролит на меня, пару стаканов уж точно, так как все пять простыней одномоментно промокли. Я почувствовал это довольно быстро, так как мой живот и пах использовались в качестве операционного стола (т.е. на них лежали все инструменты). Я приподнял голову и взглянул на поле боя. Все было в крови. Хорошо, что я спокойно переношу вид крови, а так бы стал нервничать. Доктор рыкнул на меня, уложил обратно и напомнил про риск смерти и испорченную статистику. Подошла медсестра, которая куда-то отходила и строго спросила:
– Шамиль, ты опять контраст разлил?
- Нет – ответил Шамиль. Затем, очевидно, оценив абсурдность ситуации (кроме него там никого не было), добавил: – Совсем немножко.
– Шамиль, ты доиграешься, МарьВанна (наверное, та, что кричала) узнает, она ж тебя живьем съест. Доктор пробурчал что-то невразумительное и продолжил операцию. Сестра не унималась:
– Шамиль, опять кровь на столе!
В палате мне обещали, что операция продлится минут 20 (оказалось, неправда), я уже лежал минимум пару часов (у меня хорошо с чувством времени), но не было заметно, что процедура подходит к какому-то логическому концу. С самого начала я рассчитывал, что подтвердится диагноз, который мне все ставили («вы симулянт») и сосуды у меня еще о-го-го, посему я решил спросить доктора, так ли это, и как вообще у меня (и у него) дела, тем более, что, несмотря на всю мою некомпетентность, мне казалось, что что-то идет не так. Шамиль опять что-то пробурчал, затем довольно внятно сказал «Хорошо» (непонятно, правда, к чему это относилось) и добавил, что все он подробно расскажет по окончании операции (тоже оказалось неправдой). Мимо прошла медсестра, взглянула на экраны, воскликнула: «Ой-ой-ой» и пошла дальше. Было непонятно, относилось ли это к моим внутренностям или к процессу их лечения, но стало тревожно. Это «ой-ой-ой» сбило мои безмятежные грезы о будущем и заставило мыслить в новом направлении, где я, будучи прикован к постели, лишен всех радостей жизни. Шамиль не подтверждал, но и не опровергал возникшие проблемы, он пытался чего-то добиться, но попытки явно затянулись и на исходе третьего часа, призывом: – Юра, помоги! – он сдался.
Откуда-то появился Юра, такой же молодой, но явно более опытный. Новый доктор подошел к столу и все переменилось. Во-первых, Юра со мной заговорил. Он сразу рассказал, что у меня все плохо и что мои сосуды старше меня лет на 20-25. Что сердце с левой стороны кровью практически не питается, и я оказался у них буквально за 5 минут до инфаркта, что мне невероятно повезло и что я должен быть благодарен выписавшему мне неизвестно почему направление в больницу врачу буквально по гроб жизни. Что у меня большая бляшка на развилке сосудов и что поставить туда стент очень трудно, вот у Шамиля не получилось. У самого Юры это получилось довольно быстро, после чего он обратился к потолку с вопросом: - Нормально, Игорь Михайлович? Игорь Михайлович, который, очевидно, наблюдал за ходом операции через мониторы, пожаловался с потолка, что он ничего не видит (неудивительно, все мониторы стояли на «low», я сам ничего не видел), но посоветовал сдвинуть стенд чуть влево. Юра минут за 15 поставил еще три стенда, профессионально требуя определенные размеры и фирмы-производители у сестры, но каждый раз советуясь с потолком и каждый раз получая уточнения, куда лучше сдвинуть стенд. Поставив четвертый стенд, он спросил:
– Хорошо, Игорь Михайлович?
– Нет, Юра, не хорошо, – ответил тот. – Отлично! Заканчивай.
Операция подходила к завершению и, хоть Юра и рвался дальше ставить стенты («тут же сплошной стеноз»), но бюджет наших больниц не позволял ему реализовать все его устремления, да и Игорь Михайлович уже подошел ко мне, спустившись с небес, и спросил, как мое самочувствие, не сильно интересуясь ответом. Юра же обязал меня пить таблетки («или умрете»), поговорил с Игорем Михайловичем и сказал моему изначальному доктору:
– Без обид, Шамиль, операцию я записываю на себя, тебя в ассистенты.
Я усмехнулся, как потом выяснилось, это было ошибкой.
Шамиль свирепо замотал место, где стоял катетер, целым мотком бинта (получился такой неслабый кокон) и молча удалился. В полубессознательном состоянии я, поскользнувшись на собственной крови в смеси с контрастом, надел трусы (на остальное сил не хватило, потеря ли крови виновата или что другое – кто знает) и сестра покатила каталку со мной в палату.
Продолжение следует...