Самую что ни на есть волшебнейшую игрушку моего детства помню. Танк. Маленький, пластмассовый. Я сама была крохотной, может, ещё до трёх лет. Но точно знала, что такие танки стрелять не могут. Ничего в них не может сверкать, гореть и светиться, потому что это просто пластмассы очень маленький кусок. Колёса даже не крутились у него, у танка этого. Но, тем не менее, он ехал и стрелял. В том смысле, что пушка на самом кончике была яркой, огненной, сияла алым в темноватой комнате и даже дымилась, кажется. Вот какой сюрприз устроил мне папа! А как он это сделал? Как заставил двигаться танк с неподвижными колёсами да стрелять ещё? Подросла и стала думать, что, наверное, отец тащил игрушку за леску, а пушку просто поджёг. Недаром мама очень сильно ругалась. Но я была так заворожена чудесным зрелищем, что суть маминых претензий не уловила. И всегда потом вспоминала этот танк, как нечто удивительное и загадочное. Вдруг не поджёг - тогда почему? Как такое получилось? До сих пор наполовину уверена: это волшебство. Каким бы ни был для мамы мой отец, я помню и благодарна.
И ещё вспоминаю глиняных обезьянок на резинке, в юбочках из кроличьего меха. Дело было 9 Мая у Белорусского вокзала. Мне было предложено выбрать: в белой или чёрной юбке, а я всё никак не могла решиться. Тогда папа купил обеих да ещё петушка на палочке. "Зачем так тратиться? Баловство. Одной бы хватило", - вздохнула мама. Ну, уж нет! Две обезьянки-то лучше одной! Как весело они подпрыгивали и дрыгали ручками-ножками из пружинок! Когда я хочу попробовать сообразить, что такое праздник с родителями, то думаю об этом дне.
Однажды мне была подарена не практичная какая-нибудь вещь, не книга даже, а железная дорога. О! Восторг! Заводной поезд! Мне! "Ты что, она же девочка! Разве можно?" - услышала я. Можно, конечно. Раз я девочка, то что, не смогу завести паровоз? Я его даже разбирала сама. Так он у меня и катался: цепляющиеся друг за друга шестерёнки и постепенно распрямляющаяся пружина. Знаете, как интересно смотреть?!
Папа привёз в деревню, где я отдыхала у бабушки с дедушкой, восковых уточек. Они были разноцветными, дивно расскрашенными, и, если их пустить в миску с водой, плавали и не тонули. Чистейшая радость. Кажется, рассматривая цветы, листики, золотые усики, нарисованные по воску, я и полюбила навсегда всяческую Хохлому и Городец...
В марте, когда в санатории воспитательница водила нас, малышей, к большим деревьям и показывала, что грачи прилетели, они приехали вдвоём, мама и папа. И мы гуляли и смеялись, и я показывала им грачей. А где-то слышались гудки поездов, пахло шпалами и весенним снегом. Всё у меня было благополучно, я стояла между ними, и такого чувства защищённости не испытывала больше никогда... Я была отправлена в санаторий, чтобы не присутствовать дома в период развода.
Это, наверное, из-за выдумок с танком. Из-за железной дороги, которая не для девочек...
Летом в деревне у меня оказались две одинаковые карусели с крохотными зайками на сиденьях. И мама всё возмущалась, зачем отец привёз мне такую же. Ведь он нехороший, плохой, а возит игрушки. Главное, такие же, как она. Дедушка с бабушкой должны были не пускать его, не позволять нам общаться...
Прошло несколько лет, и в маленьком городе, где родители матери жили в другие времена года, я пряталась от отца за домом. Он ждал меня сначала в квартире, потом во дворе, а я пробиралась кустами. Чтобы не встретиться. Было запрещено. Я же была послушный дочерью своей мамы...
Каким бы он ни был, я рада, что успела показать ему свою новорожденную дочь...
Власову Владимиру Трофимовичу.