– 2001 год в Москву несется Брижит Лефевр, чтобы увидеть вас в «Пиковой даме», для того чтобы посмотреть вас в каких-то других балетах, чтобы подписать контракт с вами и быть в абсолютном восторге. И когда у нее спросили: а почему именно Цискаридзе? Ведь были другие танцовщики, и совершенно неплохие. На что она сказала: Понимаете, у меня останавливалось дыхание только дважды, на двух танцоров, исполнителей именно мужских партий – на Рудольфа Нуреева и Николая Цискаридзе. Николай, а чей «Щелкунчик» вы любите больше? Ваш или Нуреева?
– Знаете, конечно, я люблю спектакль Григоровича, потому что я на нем вырос, ну как бы для меня это такое детское воспоминание и, конечно, артистическое. Но «Щелкунчик» нуреевский – это было такое испытание, все-таки я его танцевал уже взрослым артистом. Когда у меня случилась травма (я же травму получил в Парижской опере, готовя балет Ролана Пети «Клавиго»), я его не станцевал. Я получил на предгенеральной репетиции травму.
Брижит мне пообещала, что обязательно меня пригласит еще раз, когда я уже приду в себя. Я действительно вернулся на сцену, и она меня пригласила, как раз это был балет «Щелкунчик». Но вы знаете конечно это хореография для тех, кто поюнее, потому что она очень тяжелая. Однако когда я приехал танцевать, что было самое интересное – все танцовщики Парижской оперы моего возраста отказывались это танцевать, потому что это очень тяжело. Мне было очень смешно, потому что они все ходили на меня смотрели и говорили: ну что, Николя, мучаешься, да? Вот и я это станцевал. Я был очень счастлив.
Я Брижит всегда называл – моя французская мама, мы с ней очень дружны и на протяжении многих лет общаемся. Ну действительно, она человек, который, так сказать, в моей жизни сыграла очень важную роль, и мне всегда было безумно приятно, если она оказывалась на спектакле с моим участием, она всегда аплодировала стоя. Так она подчеркивала свое ко мне отношение – и она и Юг Галь.
Юг Галь один раз специально прилетел, когда восстанавливали «Корсар», он специально прилетел именно на мой спектакль. Он не пошел на других исполнителей, сказал: нет-нет, я дождусь Николя, я приехал, чтобы посмотреть его. Вот их преданность, их ко мне такое отношение.
– А вот что такое русский и французский балет? Франция, которая создала балет, теряет на сегодня свои позиции? Почему?
Вот уже около 100 лет небольшой городок Сент-Женевьев-де-Буа с Россией живет общей историей. Никому не нужно из россиян объяснять, почему. Весь цвет литераторов, художников, танцовщиков, дипломатов, ученых, которые были вытолкнуты революцией, нашли свое пристанище там, в Париже, и упокоились на этом кладбище. Большой раздел посвящен балету. Целая аллея, помните?
Серж Лифарь немножко на Центральной аллее. Ольга Иосифовна Преображенская, которая создавала в Париже свою школу. Матильда Кшесинская, которая прима-балерина и которая тоже на Сент-Женевьев. Вера Александровна Трефилова, которая тоже имела свою школу. Любовь Николаевна Трубецкая-Егорова, которая тоже имела свою школу. Да, кстати, Марго Фонтейн – это постоянная партнерша Нуреева – она закончила ее школу. Получается, что...
– Зизи Жанмер, Иветт Шовире, Ролан Пети – это ученики Преображенской.
– Ну так вот, объясните, пожалуйста. Французская школа – это основа русского балета.
– Вы знаете, так интересно. Дело в том, что к концу XIX века в Европе все, конечно, страны европейские потеряли, так скажем, хороший балет окончательно. Потому что так или иначе балет – настоящий – мог существовать при княжеских дворах, при императорских дворах, при царских дворах. А в России, так как все-таки монархия задержалась подольше, он существовал очень долго.
Не надо забывать, что «Жизель», конечно – это французский спектакль, но во Франции он исчез. И только благодаря Дягилевским сезонам французы опять увидели свой шедевр. Но они его увидели в несколько переделанном варианте, потому что спектакль Перро и Коралли, который попал в Россию, был переделан Мариусом Петипа. И вот они уже увидели версию Петипа, конечно. И по сей день везде в мире уже идет русская версия.
А почему я говорю – русская? Потому что как бы мы ни говорили, что Мариус Петипа француз, он прежде всего русский балетмейстер. Еще раз подчеркиваю, не потому что он по национальности стал другой. Нет. Он никогда нигде не ставил, кроме России. Только в России, только для Императорского театра. Его шедевры стали попадать на Запад благодаря Дягилевским сезонам, или потом уже, во второй половине XX века, благодаря гастролям Большого и Мариинского театра, но уже в искаженном тоже виде.
Когда мы говорим о классике, мы можем говорить только о русской классике. Очень мало спектаклей аутентичных, которые остались в Европе. И все это на самом деле уже придумки, это уже переделки. Все-таки из России приехала самая настоящая классика, которая и была. Мало того, все те, кто – не будем, конечно, забывать, что Серж Лифарь, который... Ну, так скажем, это прародитель нынешнего французского балета. Франс Опера.
Да. Он не учился никогда в Москве или в Петербурге, он был киевлянином, но он во взрослом возрасте в Киеве учился в школе Нижинской, это была сестра Вацлава. Потом, когда с ее подачи он попал в труппу уже, в достаточно юном возрасте, и дальше – учился у всех тех же педагогов, что и все русские артисты.
Конечно, там работал тогда Энрико Чекетти, там работали другие педагоги, которые по большому счету его и выучили. Ну вот старые звезды французские никогда не стеснялись говорить, что они выучены русскими педагогами. Потом стали – мало того, я когда читал лекцию в школе Парижской оперы, я взял на себя смелость и сказал: вы знаете, вообще, на самом деле в самой Парижской опере нет ни одного зала, названного в честь французского деятеля балета, все русские, начиная с Петипа – русский балетмейстер, зал Нижинского, зал Нуреева, зал Лифаря, зал Баланчина. Понимаете? То же самое в школе Парижской оперы.
Опять-таки, конечно, такая взаимосвязь. Балет XIX века полностью зиждется на французских итальянских гениях, которых покупал Царский двор. Но балет ХХ века, который обратно уехал в Европу, конечно, это только русский балет. И что мне было приятно, когда пришел в школу Парижской оперы, первое, что у них висит, практически на всю стену портрет Нижинского.