Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Предваряя очередную главу наших странствий по "Запискам" одного из самых удивительных российских мемуаристов Ф.Ф.Вигеля, хотел бы предложить читателям мнение о нём другого современника - тоже человека весьма непростого и любопытного, даже таинственного, Ивана Петровича Липранди (коего, кстати, прочу в герои очередного цикла публикаций... возможно...):
"... Противоречащих мнений множество, и это зависело от того, в каком расположении духа брался он за перо. Если Ф. Ф. был рассержен за что-нибудь в своём воображении на молдована, на грека, на еврея, с которыми он почитал как бы обязанностью быть всегда в оппозиции, или на советника, на чиновника, показавшегося ему в обращении с ним не раболепствующим, тогда чернила его обращались в желчь и всё попадающее под его перо беспощадно казнилось... Он во всех думал видеть врагов своих, неценителей его достоинств, его ума, в котором, конечно, никто ему не отказывал и не откажет".
Собственно, ничего нового, но всё равно - лишний мазок кистью (и весьма изящной) в дополнение к портрету Филиппа Филипповича. Ну, а нам с вами пора за следующий том!
Я неслучайно процитировал Липранди, ибо, странствуя по заграницам, Вигель встретил его в Париже. Вот замечательная характеристика Ивана Петровича, кажется, изрядно задевшая последнего!
"... Откуда был он родом и какого происхождения, мне неизвестно; судя по фамильному имени, надобно было почитать его итальянцем или греком, но он не имел понятия о языках сих народов, знал хорошо только русский и принадлежал к православному исповеданию. Умом и даже рассудком быль он от природы достаточно награжден; только в последнем чего-то не доставало. Какими бы средствами человек ни собирал материалы для сооружения Фортуны своей, по крайней мере нельзя отказать ему в предусмотрительности; тут этого вовсе не было: добытые деньги медленнее приходили к нему, чем уходили. Вечно бы ему пировать! Еще был бы он весельчак, ни мало: он всегда был мрачен, и в мутных глазах его никогда радость не блистала. В нём было Бедуинское гостеприимство, и он готов был и на одолжения, отчего многие его любили. Доброго Алексеева тайно поджигал он против Воронцова, ко всем распрям между военными был он примешан, являясь будто примирителем, более возбуждал ссорящихся и потом предлагал себя секундантом. Многим от того казался он страшен; но были другие, которые уверяли, что когда дело дойдет собственно до него, то ни в ратоборстве, ни в единоборстве он большой твердости духа не покажет..."
Нимало не приходится сомневаться, что в лице Липранди Вигель обрёл если не неприятеля, то уж точно не друга. А иметь нелицеприятные отношения с человеком, подобным Липранди... Надо заметить, Филипп Филиппович несколько рисковал! Собственно, надо полагать, свой ответный "выстрел" Липранди нанёс мемуаристу уже после его смерти, благо - волею Всевышнего - времени на это отпущено ему было предостаточно.
А в наших мемуарах появляется персонаж новый, не менее любопытный - Михаил Семёнович Воронцов, с лёгкой руки Пушкина и пушкинистов "советского толка" трактуемый до сих пор самым непривлекательным образом: он-де "полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец"... Как это возможно: посылать Поэта в экспедиции на "усмирение саранчи", какое кощунство! Ничего, что он, в некотором роде, на службе? А в Министерстве Иностранных Дел (в котором Пушкин и числился) стихами не кормятся. И да, разумеется, крутить роман с женою наместника - это "подлинное", это любовь, ведомая только Избранникам Свыше! То, что Воронцов сделал для развития южных территорий (а сделал он немало!), в том числе, будучи уже глубоко немолодым человеком - на кавказском театре военных действий, либо замалчивается, либо толкуется как "сатрап - он и есть сатрап"... А вот вы поставьте себя на его место: скажем, к вашей супруге самым беспардонным образом клеится, например, Булат Шалвович Окуджава. Ваши действия? "Миинуууточкууу!.." Ну, это так, к слову... Разумеется, верить первым впечатлениям о Воронцове такого своеобразного мемуариста как наш Филипп Филиппович, резона особого нет, но всё же...
"...Он имел какую-то щеголеватую неловкость, следствие английского воспитания, какую-то мужественную застенчивость и голос, который, не переставая быть твердым, бывал отменно нежен. Более получаса разговаривал он со мною наедине о разных предметах, преимущественно же о крае, коим собирался управлять... Прощаясь со мной, просил он меня понаведаться к нему, дабы пообстоятельнее поговорить о наших делах. На этот раз нашел я его в каких-то хлопотах; он успел сказать со мною несколько слов, еще приголубить меня и пригласить дня через два к себе обедать. Потом опять присылал он меня звать к себе, потом… потом не знаю, как это сделалось, я признал себя в совершенном его распоряжении..."
Давайте признаемся - обаять такого человека как Вигель... Это чего-то, да стОит! Между тем, пришла пора нам познакомиться и с женою Воронцова Елизаветой Ксаверьевной (урождённой Браницкой) в авторской обрисовке... Впрочем, ничего такого, чего мы обычно ждём от Вигеля. Видимо, ласковая тень обаяния мужа умудрилась лечь и на неё.
"...Ей было уже за тридцать лет, а она имела всё право казаться еще самою молоденькою. Долго, когда другим мог надоесть бы свет, жила она девочкой при строгой матери в деревне; во время первого путешествия за границу вышла она за Воронцова, и все удовольствия жизни разом предстали ей и окружили ее. Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше её в том не успевал. Молода была она душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд её миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка её уст, которой подобной я не видал, казалось, так и призывает поцелуи. Сие изображение служит доказательством моему беспристрастию, ибо впоследствии была она ко мне чересчур немилосерда, хотя на этот раз старалась быть отменно любезна"
Пока всё довольно пристойно. Может быть, имеет смысл дождаться комментариев Вигеля более позднего периода - когда её взаимоотношения с Пушкиным достигнут своего апогея? Уж больно многозначительно это вигелевское "впоследствии"... Тем более, что - вот и сам Александр Сергеевич!
"Рядом со мной, об стену, жил Пушкин, изгнанник-поэт. Из первых частей видно, что чрезмерной симпатии мы друг к другу не чувствовали; тут как-то сошлись"
Интрига, господа, интрига! Хотя, возможно, разочарую вас авансом, но, уж не знаю - искренен ли Вигель в приведённых ниже строках, либо лукавил из опасения быть распятым потомством... Да почитайте сами!
Встреча с человеком, который мог понимать его язык, должна была ему быть приятна, если б у него и не было с ним общего знакомства, и он собою не напоминал бы ему Петербурга. Верно почитали меня человеком благоразумным, когда перед отъездом Жуковский и Блудов наказывали мне стараться войти в его доверенность, дабы по возможности отклонять его от неосторожных поступков. Это было нелегко: его самолюбие возмутилось бы, если б он заметил, что кто-нибудь хочет давать направление его действиям. Простое доброжелательство мое ему полюбилось, и с каждым днем наши беседы и прогулки становились продолжительнее... Бывало, посреди пустого, забавного разговора, из глубины души его или сердца вылетит светлая, новая мысль, которая изумит меня, которая покажет и всю обширность его рассудка. Часто со смехом, пополам с презрением, говорил он мне о шалунах-товарищах его в Петербургской жизни, с нежным уважением о педагогах, которые были к нему строги в Лицее. Мало-помалу открыл я весь зарытый клад его правильных суждений и благородных помыслов, на кои накинута была замаранная мантия цинизма. Вот почему все заблуждения его молодости, впоследствии, от света разума его исчезли как дым..."
А завершим сегодняшнюю главу, пожалуй, тем же персонажем, с которого и начали, ибо пути Вигеля и Липранди снова пересеклись - на этот раз в Кишинёве.
"...Тогда на разъезды из казенной экспедиции начали отпускать ему суммы, в употреблении коих ему очень трудно бывало давать отчеты. Очень искусно потом умел он выдать себя за первого любимца графа и всем, у коих занимал деньги, обещал свое покровительство. Вдруг, откуда что взялось: в не весьма красивых и не весьма опрятных комнатах карточные столы, обильный и роскошный обед для всех знакомых и пуды турецкого табаку для их забавы. Совершенно Бедуинское гостеприимство. И чудо! Вместе с долгами возрастал и кредит его. Мое скудное житье в двух каморках служило совершенным контрастом его роскоши, и когда он везде без счету забирал деньги, старался я по возможности уплачивать сделанный мною на путешествие небольшой долг. Столь возвышенное над моим положением его дало ему, впрочем всегда ко мне благосклонному, возможность объявить себя моим защитником и покровителем, что мне показалось очень забавным"
Да, видно, не избежать мне Ивана Петровича... Даже удивительно, как он деликатно обошёлся с Вигелем, помимо приведённой в начале цитаты, съязвив ещё лишь следующим образом: "если... советник, пришедший к нему по делу (иначе к нему не ходили), на неоднократное приглашение сесть не исполнит этого... тогда Ф.Ф. бывал в восторге, в своей тарелке, скорыми шагами ходил по комнате, потирая руки..."
А у нас же впереди, по всей вероятности, ещё одна глава, много - другая, после чего мы уже распрощаемся, наконец, с г-ном Вигелем, и найдём для ближайшего знакомства фигуру, не менее интересную... Всему - своё время. Недаром ирландцы говаривают: когда бог создавал время, он создал его достаточно!
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
....................................................... Prelude
-------------------------------------- Глава I
......................................................... Глава II
......................................................... Глава III
......................................................... Глава IV
ЗДЕСЬ - краткий иллюстрированный путеводитель по каналу "РусскIй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ