— Вы спрашиваете, — сказал Троцкий, — не лучше ли прогнать всех бывших офицеров. А знаете ли вы, сколько их теперь у нас в армии?
— Не знаю.
— Примерно?
— Не знаю.
— Не менее тридцати тысяч.
— Ка-а-ак? — ахнул потрясенный Ленин.
— Не менее тридцати тысяч. На одного изменника приходится сотня надежных, на одного перебежчика два-три убитых. Кем их всех заменить?..
На Владимира Ильича этот разговор произвел сильное впечатление: ведь офицеры еще недавно были злейшими противниками большевиков. А теперь служили в Красной армии... В 1919 году Ленин много раз возвращался к мысли: новый мир надо уметь строить из кирпичей, оставшихся от старого мира. «Старые социалисты-утописты воображали... что они сначала воспитают хорошеньких, чистеньких, прекрасно обученных людей... Мы всегда смеялись и говорили, что это кукольная игра, что это забава кисейных барышень от социализма, но не серьезная политика». «Это — детские побасенки».
«Некоторые из наших товарищей возмущаются тем, что во главе Красной Армии ». «Что же, мы разве выкинем их? Сотни тысяч не выкинешь! А если бы мы и выкинули, то себя подрезали бы». «Старых людей мы ставим в новые условия... Только так и можно строить». «Другого материала у нас нет... У нас нет других кирпичей, нам строить не из чего... Когда мне недавно тов. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага... Других кирпичей нам не дано!»
Однажды Ленин выслушал доклад о сильном недоверии среди красноармейцев к бывшим офицерам. После этого зашел разговор об исторических корнях такой ненависти. «Мы вспоминали с ним, — рассказывала Крупская, — картины Верещагина, отражавшие войну с Турцией 1877— 1878 гг. Замечательные это были картины. У него есть одна картина: идет бой, а командный состав в отдалении с горки смотрит на бой. Вылощенное, в перчатках, офицерье в бинокли смотрит с безопасного места, как гибнут в боях солдаты». Большевики хотели, чтобы Красная армия была противоположностью старой армии, где офицеров и рядовых разделяла целая пропасть...
Свои первые победы Красная армия одержала, когда Ленин выздоравливал после покушения. Как будто по волшебству, его тяжелое ранение помогло переломить весь ход событий. Уже 8 сентября 1918 года «Правда» открылась заголовком: «Тучи, нависшие над советской республикой, расходятся». Были взяты Казань, Симбирск. К этому времени относится вошедший во все советские учебники трогательный обмен телеграммами между Лениным и красноармейцами. «Дорогой Владимир Ильич! — писали они. — Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара!» Ленин отвечал: «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил». По словам Троцкого, выздоравливавший Ленин «с жадностью слушал про фронт и вздыхал с удовлетворением, почти блаженно»: «Партия, игра выиграна, раз сумели навести порядок в армии, значит, и везде наведем. А революция с порядком будет непобедима».
«Когда мы садились... в автомобиль, Ленин, веселый и жизнерадостный, стоял на балконе. Таким веселым я его помню еще только 25 октября, когда он узнал в Смольном о первых военных успехах восстания».
Впрочем, уже после первых побед, в ноябре 1918 года, зрелище марширующих по Красной площади красноармейцев Владимира Ильича удручило. Он посетовал на их военную выправку: «Посмотрите на них, как они идут... Мешки с песком... Виден в них весь развал керенщины... Вот оно, разрушительное действие старой эпохи. Нам нужно все это вытравить...»
Зрелище гражданской демонстрации в тот же день Ленина, наоборот, взбодрило: «Надо влить сознание в ряды армии, чтобы они все так же понимали и чувствовали, как это чувствуют сотни тысяч, миллионы рабочих. Смотрите на них, что за красота? Какой энтузиазм? Какой восторг!.. Какая истинная страсть и глубокая ненависть ко всему старому, жажда новой творческой жизни!..»
«Один прусский монарх, — писал Ленин, — в XVIII веке сказал умную фразу: «Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, то нельзя было бы вести ни одной войны». Старый прусский монарх был неглупым человеком. Мы же теперь готовы сказать, сравнивая свое положение с положением этого монарха: мы можем вести войну потому, что массы знают, за что воюют...»
Максим Горький позднее вспоминал, как в разговоре с ним Ленин однажды заметил: «Врут много, и кажется, особенно много обо мне и Троцком».
«Ударив рукой по столу, он сказал:
— А вот указали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть. У нас — все есть! И — чудеса будут!»
«Ну, с Бонапартами-то мы справимся?»
Ленин ценил участие бывших офицеров и генералов в создании Красной армии, но это не мешало ему иногда смотреть на них с определенной долей иронии.
«А все-таки ваше военное дело часто походит на какое-то жречество», — заметил он как-то одному бывшему генералу, чем немало того уязвил.
