Удивительный рецет», — произнесла вдруг вдумчиво и серьезно девушка, — а теперь скажи-ка мне, что ты сам думаешь об этом, Олежек?
Он хмыкнул и, сам не зная отчего, начал сочинять стихотворную присказку о том, что любовь эта подобна весеннему ручью, даже весеннему дождику, который он переждал в кувшине, хотя был мокрым.
На самом деле в кувшин и вправду влагалось много влаги — столовое серебро, которое осталось после уборки. Но писателю нравилось воображать дождь, даже осенний. Поэтому он и выдумал сочное стихотворение о дожде, о том ручье, который напился, высыхая на дне кувшина. А потом объяснил ей.
Вода, которую он видел, попав сюда, была, вероятно, дождевой, хотя отличить ее он не мог — где она, а где обыкновенная дождевая вода. О дожде таком он слышал от своего отца, да и от матери. Он знал, что дождь может быть когда угодно, и что не всякий дождь идет. Но видел этот дождь впервые.
— Интересно, — продолжала она, всегда ли дождь идет все время или время от времени?
Он снова хмыкнул, уже не слушая.
Он совсем не был уверен, что с ней не происходит ничего странного.
А после сказал то, что сам не мог понять — может быть, оттого, что прежде никогда ничего подобного не говорил.
— Не задумывалась ты об этом? — спросил он, словно только теперь она к нему обратилась и спросила о том именно, о чем он и сам не знал.
Она не ответила. Только снова подняла на него глаза.
Но смотрела в них серьезно, без улыбки.
Тут он вдруг увидел ее словно впервые, увидел сильные мышцы ее рук, выступивших из-под рубашки. Черные волосы — коротко остриженные, чуть вьющиеся — опять же такие черные, что казались почти черными.
Они были не такие, как у других.
Светло-каштановые, как ее глаза, а не светлые волосы.
И он вдруг сказал ей:
— Прости.
На глазах ее вдруг выступили слезы.
Сдерживать их она не стала. Это было видно.
Странно.