Сазонов шел по размокшей обочине, иногда перепрыгивая длинные языки луж. Прихваченная утренним заморозком грязь окончательно размякла, превратившись в непролазную кашу. Еще и переполненное осенними дождями болотце в низине выплеснулось, заполнив мутной водой продавленную колею.
«Полуторка» буксовала почти на том же месте, как и прошлый раз. Задние колеса сердито разбрасывали вокруг себя грязь, но машина не двигалась, понемногу зарываясь и оседая на левый борт. Ей не хватило проскочить каких-то двадцать метров чуть дальше, где дорога взбиралась выше, и было гораздо суше.
Водитель выбрался из кабины, оказавшись по колено в воде. Обошел вокруг грузовик, как-то неловко прижимая к себе левую руку, потом посмотрел на заходящее солнце небо и заметил приближающегося к машине Сазонова.
- Мужик, выручай! Застрял, растудыть ее налево!
Сазонов остановился напротив засевшей в грязи машины, снял куртку и пристально поглядел на водителя. Рыжий, клочковатая бородка, слезящиеся красные глаза. Вспомнил, что в прошлый раз вместо бороды были усы, а так один в один.
- Ну как не помочь, если человек в беде. Чего делать-то?
Водитель подскочил к Сазонову, заглянул снизу вверх, не шутит ли невесть откуда возникший прохожий, и заулыбался:
- Надо под колесо жердей подложить и держать, чтобы не выскочили, а я в раскачку буду. Только того, дюже грязно. Брюки, что ли, сними.
Сазонов задорно подмигнул, снял ботинки с носками и положил рядом с курткой:
- Это ничего, грязь еще не самое страшное в этой жизни.
Стертая резина скользила по жерди, едва цепляясь за нее. Но когда водитель включал заднюю передачу, он понемногу подсовывал деревяшку между утрамбованной грязью и колесом. Помалу грузовик выбирался из глубокой колеи, ревя двигателем и попахивая жженым сцеплением. Наконец машина рванула на пару метров и выскочила из колеи на сухое место, рассержено шипя кипящим радиатором.
Сазонов выбрался из чавкающей грязи и сел на обочину, вытаскивая засевшие в ладони занозы.
Водитель выскочил из кабины и сел рядом, набивая махоркой газетный отрывок.
- Закипел. Но это ничего. Погодить маленько надо, остынет. Я уж думал все, ночевать тут придется. Выручил. А у меня груз…
Тут водитель осекся, словно только что заметил Сазонова. Ведь и правда, появился, словно ниоткуда, один, на ночь глядя. Что за нужда его принесла?
- Мужик, а ты куда идешь-то?
Сазонов достал из пачки пару сигарет и протянул ему.
- На, держи, не курил, небось, таких. Напрямки, в госпиталь иду.
Водитель заулыбался. Не лихой мужик, а вполне культурный человек. Странноватый чутка, но городские все такие.
- Чудные папиросы какие. Доктор, значит, будешь? Это правильно. Раненых тьма тьмущая, из под Вязьмы вроде навезли.
Сазонов неопределенно мотнул головой. Как хочешь, так и понимай.
Водитель продолжал говорить:
- Тоже в госпиталь, продукты везу. Должны сопровождающего давать. Но людей не хватает. Давай, говорят, Иван, один, не впервой. А у меня еще рука не того, сухожилие перебито, под Москвой… Списали вот в тыл. Тут, доктор, такие дела, что в темноте лучше не ездить. Шпана, растудыть ее налево. Детский дом тут, в деревне, через лес, эвакуированный. Воруют еду, в машину на ходу залазят. Отчаянные совсем, пацаны-то, с голоду.
Сазонов махнул рукой назад:
- Эти, что ли?
По кустам кто-то шуршал, не особенно скрываясь. В наступивших сумерках были видны бледные мелькающие лица.
Водитель вскочил, потащив за собой Сазонова, и кинулся в кабину. Зашелестел стартер, но двигатель не схватывал, гулко чихая.
- Ох, пропали мы, доктор.
Сзади уже кто-то стучал по бортам, зашуршал брезент.
Водитель приоткрыл дверь, хриплым от испуга голосом крикнул в темноту:
- Ты это что? А ну, не балуй!
В ответ раздался смех и забубнили невнятные голоса.
Сазонов открыл дверь, повернулся и бросил через плечо:
- Заводи с рукоятки и уезжай, а я с ними поговорю. Потом пешком доберусь, не впервой.
Водитель странно посмотрел на своего спутника и судорожно кивнул. Сазонов расслышал только шёпот, когда закрывал дверь.
- Эх, доктор…
Свет от фар разрезал темноту впереди машины желтоватым конусом. Позади тускло горела габаритная лампочка с правой стороны, едва освещая метр вокруг себя.
Сазонов подошел к брезентовому пологу и хлопнул по нему ладонью. В ночной тишине звук отразился эхом в лесу. Из кузова вылезло двое долговязых подростков в ватниках с чужого плеча, и скинули на землю мешок. Из темноты осторожно вышли еще трое, но уже помельче ростом, лет двенадцати на вид.
- Ну что, нашли, чем поживиться?
Самый высокий, из тех, что вылезли, подтянул ремень и сплюнул сквозь зубы под ноги Сазонову.
- Иди отсюда, дядя.
Сазонов взял мешок, вроде как мука, и молча закинул назад в кузов. Потом встал между подростками и бортом.
- Эти продукты для раненых. Они умрут без них. А вы их не заслужили.
Мелкие столпились вокруг свои заводил. Долговязый вышел вперед, доставая руку из кармана. Блеснула красным отсветом от огней габарита сталь бритвы.
- Мы тоже больные, блокадники. Наголодались, мы там, дядя, сверх всякой меры. Так что не мешай поправке здоровья. Уяснил?
Сазонов молчал. Он слышал, как водитель крутит стартер и чертыхается. Еще немного времени, и машина заведется. Так было и в прошлый раз. Оставалось только сказать самое главное, ради чего он здесь и оказался.
- У тебя кличка Дылда, так ведь? – спросил Сазонов. – Ты вроде как главный у этих.
- Ну, - насторожился долговязый.
- Продукты не дам трогать. Вы недостойны их. Давай я расскажу кое-что о тебе, Павлик-Дылда…
И Сазонов рассказал притихшему Дылде о Катьке. Ну, которая глухонемая, немного дурочка. Как он ее однажды поймал в подворотне, потом отвел на чердак, уложил на старое одеяло… А потом велел молчать, все равно дуре никто не поверит. Она ведь повесилась, так вот.
А таксист-татарин, которому они продали поддельное кольцо? Когда начал шуметь, ты полоснул его бритвой, и он умер в больнице. Осталось трое детей…
И как ты украл масло с кухни детского дома, обменял его на самогонку, которую потом выпил ее с компанией Федьки-Выборга. За масло воспитательницу сослали невесть куда, там и сгинула.
Или бабулька с набережной Фонтанки, из желтого дома…
Сазонов рассказывал, а они стояли и слушали. Заревел двигатель, грузовик сорвался с места и помчал, а и они остались в темноте.
- Хватит! Замолчи! – закричал Дылда.
Сазонов почувствовал, как ноги обхватили и его кто-то толкнул. Упав навзничь, он закрывал голову руками от посыпавшихся ударов. Били ногами, несильно, но умело. Когда наступала передышка, он обращался к Дылде.
- Эти раненые будут сниться тебе каждую ночь. Не сейчас, а потом, когда ты станешь взрослым. … Все время… Из года в год… И каждый из них рассказывает, как он умирал. И все остальные тоже будут приходить. Бесконечно, понимаешь?
Потом его перестали бить, и он почувствовал обжигающее прикосновение холодной стали к шее.
***
Телевизор шипел и показывал серую муть. Сазонов выключил его и споткнулся о кучу испачканного в грязи вороха одежды. По полу запрыгала россыпь каких-то таблеток. Он пошел в ванную, включил холодную воду, подставил под пахнущую хлоркой струю лицо и держал, пока не веки не закололо мелкими иголками. Как всегда, после возвращения в голове крутилась муть и подташнивало. Вытер лицо и посмотрел в треснутое зеркало.
На шее истекал какой-то белесой сукровицей тонкий шрам. Он налепил на него пластырь и вернулся в комнату. Достал из тумбочки пожелтевшую газету «Ошлинский крестьянин», от ноября 1943 года.
Буквы расплывались и менялись прямо на глазах. Заметка «пропала машина с продуктами, от истощения умерло десять человек» пропала. Вместо нее появилась статейка «Фронту – трудовые подвиги». Положил газету назад и достал старую пожелтевшую фотокарточку с обтрепанными краями. Долговязый парень, с колючим взглядом, в окружении таких же волчат. На обратной стороне написанные от руки плюсики и минусы. Сазонов поставил маленький плюсик и спрятал карточку назад, к газете. Теперь до следующего года, а потом все снова. Бесконечность…