8. В дальнейшем большинство моих исторических встреч происходили со знаменитостями в области искусства. И первая из них состоялась благодаря моей любимой и всесторонне одаренной дочери, которая в начальных классах школы решила прикоснуться к высокому искусству лицедейства. Конечно, это не она сама решила - скорее решила так ее мать, рассмотрев в дочке очень глубоко скрытый талант. Это стало возможным благодаря знакомству с Анатолием Кульбицким, который работал на «Ленфильме» директором картины, а заодно председателем профкома. Как ответственный, он приезжал в пионерлагерь киностудии, куда моя жена Неля нанялась воспитателем ради Насти, которую пристроила в этот же лагерь. Оказалось, что Кульбицкий живет недалеко от нас. Так мы познакомились, а потом и подружились.
На «Ленфильме» для детей его работников и артистов организовали театральную студию. Кульбицкий записал туда свою дочь Машу и сагитировал туда же записать нашу Настюху. Мама быстро согласилась, сразу увидев в своей дочери таланты, достойные Оскара, как минимум. Настя оказалась не столь готовой к мировой славе, поскольку была сверхстеснительной.
Вот так, нам приходилось отвозить на ул. Рубинштейна, где в каком-то большом подвале находилась студия, и привозить обратно вечно недовольную дочку. Занятия вели молодые артисты «Ленфильма», которые очень старались столь разнохарактерных и разновозрастных детишек хоть чему-нибудь научить. В студии занималось много детей ленинградских артистов. Например, в старшей группе занималась внучка Павла Петровича Кадочникова Наташа.
В конце первого срока работы студии состоялся итоговый концерт. Он проходил в театральном зале «Ленфильма». Дети представляли какие-то сценки из русских сказок. Наша Настя изображала кошку, которая ползала на четвереньках и мяукала во весь голос, который был еле слышен. На Оскар явно не тянуло.
С расстройства я вышел из зала и прошел в знаменитый Ленфильмовский буфет. Взял чашечку кофе и сел за столик. Ко мне подошла женщина и спросила, свободно ли место? Конечно! Как, не свободно. Для Вас - всегда! Я сразу узнал знаменитую питерскую актрису Елену Соловей.
Мы разговорились. Оказалось, что ее дочка тоже участвует в спектакле. Я спросил, как она оценивает артистический уровень наших детей? Она сказала, что удручена. Она ожидала гораздо большего. Видимо ребята, которые привлекаются в качестве учителей, недостаточно компетентны. Так что она подумает, оставлять ли дочку в этой студии или отдать в профессиональные театральные детские группы при театрах города или Театральном институте. Я с ней полностью согласился, поскольку за несколько месяцев научить ребенка мяукать, как кошка, небольшое достижение. Мы еще о чем-то пошутили и отправились в зал.
Разочарование Елены, наверное, было более глубоким. Несмотря на обилие сыгранных ролей в советском кино и большой спрос на нее, как на актрису, Елена уехала из страны в Соединенные Штаты и зажила там полноценной жизнью.
Но тогда я понял, почему Соловей была столь популярной у режиссеров и пользовалась большим спросом в кино. Ее речь, ее движения во время разговора просто завораживали собеседника. Они как бы обволакивали облаком обаяния и умиротворения. Человек просто уходил в какую-то летаргию. Приходилось время от времени встряхивать головой, сбрасывая с себя это наваждение. Это удивительный дар. И не все могли ему противостоять.
9. На своем последнем, к сожалению, юбилее Кульбицкий познакомил меня с известным питерским актером Иваном Ивановичем Краско. Сильно постаревший, но такой же бодрый и активный, как мы привыкли его видеть, Иван Иванович блистал за столом, рассказывая массу анекдотов, своих житейских историй. В перерыве мы с ним побеседовали. Он был крайне удивлен дружбой Кульбицкого с человеком, столь удаленным от мира кино. Я не стал ему рассказывать, что сам снимался в нескольких фильмах (в массовке, естественно) и даже зарабатывал на этом деньги.
Да, действительно, в тяжелые времена слома нашего государства, когда инфляция измерялась тысячами процентов, все выживали, как могли. В городе был почти голод. Многие продукты и алкоголь можно было приобрести по талонам. Все изворачивались, как могли. Нам было особенно тяжело, поскольку для нашей большой немецкой овчарки требовалось мясо. Мы с Кульбицким помогали друг другу чем могли Именно тогда он пристроил меня в список статистов Ленфильма для массовок. И время от времени мне звонили и вызывали на съемки. Там платили наличными сразу после съемочного дня. Я в свою очередь пользовался своими связями с избирательными штабами «Яблока», где я смог заработать несколько сотен долларов. А во время избирательных кампаний мы с Кульбицким могли зарабатывать, участвуя в них в статусе наблюдателей.
Мое знакомство с Краско дальше не пошло. Последний раз мы встретились на похоронах Толя Кульбицкого, который ушел из жизни вскоре после юбилея.
10. Для описания следующих знаменитостей нужно тоже сделать некоторое предисловие. Мои коллеги по кафедре не отличались большой тягой к искусству. Они в большей степени обсуждали решения партийных ячеек (на кафедре только я и еще один ассистент были беспартийными), жизнь на садовых участках (у меня такового не было), спорт и сплетни о подозрительных отношениях между сотрудниками института. Только с одним человеком я мог отвести душу. Это был проф. Н.З. Галаев, работающий на соседней кафедре (дверь напротив нашей в коридоре). Николай Захарович был фанатом оперы, я - симфонической музыки. Мы много обсуждали и спорили, оставаясь каждый при своем мнении. Однажды к нашему спору случайно присоединилась Марьяна - преподаватель с кафедры иностранных языков. Тогда я высказал мысль: вот бы создать в институте такой клуб для преподавателей, где можно было обсуждать события в мире искусства, приглашать гостей из театров и музеев. Прошло немного времени, когда ко мне на кафедру явилась целая делегация из трех дам, как оказалось с кафедры русского языка для иностранцев, и заявили, что они хотят участвовать в реализации моего проекта о создании клуба преподавателей. Я говорю, что у меня никакого проекта нет, но они заявили, что пробьют этот вопрос через ректорат.
Через некоторое время они мне доложили, что ректорат одобрил предложение и выделил деньги на ремонт буфета на 4-м этаже, посуду и пианино. Будет обеспечено обслуживание буфетчицей и бесплатным кофе и сдобой к нему для гостей клуба. И началась работа. Вскоре в старом студенческом буфете появились новые столы и стулья, шикарный буфет с кофемашиной, пианино. Я собрал инициативную группу, и мы стали планировать ближайшие встречи. Поскольку число мест в буфете было ограничено, было решено собрание клуба открыто не афишировать, а приглашать персонально тех преподавателей, которые могли бы проявить интерес к работе клуба. Женщины брали на себя связь и приглашение гостей клуба, я - их доставку в институт, поскольку у меня была машина.
Первую встречу в клубе я открывал вступительным словом, поблагодарил активистов и ректорат, всех присутствующих за интерес к клубу. Первым гостем была какая-то певица из театра Музкомедии. Я ее не привозил, поэтому ничего о ней сказать не могу.
А вот следующим гостем клуба стал по случаю его приезда в Ленинград знаменитый танцор Владимир Васильев. Как его наши женщины отловили, не знаю. Но я поехал за ним на машине. Его квартира находилась на Герцена между аркой Главного штаба и Невским, напротив Центрального телеграфа. Когда я приехал, Васильев меня уже ждал. Он начал выносить из квартиры и складывать на заднее сиденье машины картины в рамах.
В дороге мы, конечно, разговорились. Я обрисовал ему общую обстановку. Ему идея с клубом очень понравилась. Он сказал, что в московских ВУЗах такого нет. Поскольку в буфете танцевать было негде, он хвастался своим изобразительным талантом. Картины представляли собой в основной пейзажи, видимо нарисованные у него на даче. По-моему, весьма среднего любительского уровня. Однако Васильев - прекрасный рассказчик. Речь его была непрерывной, как горный поток, и охватывал такую ширь тем, как океан.
Когда я вез его обратно, он выразил свое удивление, что специалисты в такой грубой профессии, как горное дело, были столь эрудированны во всех видах искусства, что это стало для него открытием. Я, конечно, подпустил тут патриотизма, напомнив, что Ленинград называют культурной столицей не для красного словца. Что традиции первого в стране технического ВУЗа, как заведения офицерского, т.е. самой образованной части общества, сохраняются до сих пор.
11. Следующим гостем, за которым я ездил на своей машине, был солист оперы Кировского (Мариинского) театра Константин Плужников. Он жил в Минском переулке позади Мариинского театра за Крюковым каналом. Я его долго ждал и хотел уже пойти звонить, как он вышел. Это был среднего роста мужчина в драповом пальто с большим шарфом вокруг шеи. С ним была щупленькая женщина с папкой для нот. Плужников представил ее, как аккомпаниатора. Они уселись на заднее сидение. Женщина всю дорогу суетливо укутывала его шарфом. Плужников все время оправдывался, что горло для певца важнее головы, во что я сразу поверил. Простудить горло - значит, сорвать репертуар и лишиться заработка. А у него главные партии в самых важных операх театра. Если он простудится, театр погибнет, потому, что достойной замены ему не только в театре, но и во всем городе просто нет.
В клубе он исполни арию Ленского и несколько романсов. У него был низкий тенор, ближе к баритону. В маленьком помещении буфета все это звучало достаточно громко. Более того, он был значительно ближе к слушателям, чем в театре, поэтому было слышно как он набирал воздух, как делал странные движения ртом при смене нот. Это было не очень красиво и не покидало чувство, что ты подсмотрел что-то такое, что видеть не следует. Тем не менее, приняли его хорошо, много расспрашивали про театр и про него самого. В конце он как-то оттаял и даже стал шутить. Однако когда я вез его с пианисткой обратно, он весь изругался: зачем он согласился на это выступление. Мало того, что оно было благотворительным, т.е. без оплаты, но он еще так рисковал простудить свое горло. Это был неоправданный риск. Выйдя из машины, он даже не попрощался. Размер его артистического венка оказался значительно больше его собственной фигуры.
12. Совсем иное впечатление оставил наш следующий гость. Это был любимец питерской публики знаменитый бас Борис Тимофеевич Штоколов. Он жил в знаменитом «Доме на набережной», но ленинградском. Большой жилой дом, вытроенный в 1965 году, вдоль Петровской набережной, отодвинут от Невы вглубь за «Домик Петра». Он был специально построен для «важных» особ: высших партийных работников и чиновников, а также знаменитостей города, обласканных властью. Здесь жили режиссер Г.А. Товстоногов и артисты Е. Лебедев, В. Стржельчик, композитор А. Петров, дирижер Е.Мравинский, фигуристы Белоусова и Протопопов и др.
Пока я ждал Штоколова, я обошел «Домик Петра», прошелся по скверу.
Наконец, он вышел. Этот огромный человечище с большим трудом втиснулся на переднее сидение. Машина просела, но поехала. В дороге Штоколов сокрушался: не забудет ли его аккомпаниаторша, которая сама должна подъехать в институт, его микрофоны. Я его успокоил, что микрофоны вряд ли понадобятся, поскольку помещение небольшое, не концертное. Тогда он начал шутить. Очень простой и веселый человек.
Мы приехали. Аккомпаниатор была уже на месте. Я представил членам клуба нашего замечательного гостя и передал ему слово. Штоколов немного рассказал о себе, удивился, что в нашем институте есть такой клуб - он такого еще не встречал, а затем предложил спеть. Когда он в полную грудь грохнул: «Эх, вдоль по Питерской…», весь буфет задрожал, что-то попадало, чашки чуть не поразбивались. Штоколов понял свою ошибку и в дальнейшем пел только романсы из шаляпинского репертуара. Но вечер прошел великолепно. Штоколов расслабился, шутил, рассказывал театральные анекдоты. Он покорил всех.
Когда я вез его обратно, он продолжал восхищаться нашими преподавателями, которые проявили высокое знание оперного искусства, а также теплой обстановкой в клубе. Он похвалил и меня, поскольку, как он понял, инициатива организации клуба принадлежала мне.
К сожалению, клуб просуществовал недолго. Возможно, из-за завистливых слухов от неприглашаемых. А может быть, из-за нехватки денег у ректората. Но за время работы члены клуба не только пообщались с элитой ленинградских театров, цирка, журналистики, но и лучше узнали друг друга. Некоторые преподаватели побывали за границей и выступали со своими рассказами, иллюстрируя их фотографиями, которые мы смогли увеличить в нашей фотолаборатории. Наша страна была еще достаточно закрытой и все, что шло из-за рубежа, было всем крайне интересно. Все очень сожалели, что клуб закрылся. Но моя популярность, особенно среди женской части сотрудников института, стала просто легендарной. Как, все-таки приятна слава!
13. Хочется рассказать еще об одном знакомстве с известным человеком. Правда, он был известен только в узких кругах. Но фигура эта представлялась настолько важной, что за его передвижениями следили разведки многих стран. Сам слышал, как радиостанция «Голос Америки» сообщала: «Урановый король России вылетел из Москвы на свое предприятие в городе Краснокаменске Читинской области с новым заданием Правительства». Урановым королем называли начальника горнорудного комбината, который разрабатывал самое крупное и богатое в мире месторождение урана, Сталя Сергеевича Покровского.
Чтобы понять обстоятельства нашего знакомства, необходимо понять общую обстановку. Я руководил научной работой по договору с Головным институтом, который находился в Москве. Этот институт занимался всем комплексом работ по урановой тематике, в том числе, перспективным проектированием и координацией научных исследований для предприятия Покровского. Моя группа работала совместно с аналогичной группой Головного института. У этого же института имелась выездная лаборатория (филиал), которая базировалась в отдельном здании на Руднике №1 в Краснокаменске.
Таким образом, образовались три коллектива, которые соперничали друг с другом, ревновали и относились друг к другу с некоторым недоверием. В эту конфликтную группу примешивались еще собственные коллективы Комбината: проектировщики, занимающиеся рабочим проектированием на основе московских разработок, маркшейдерская и геологическая службы комбината. Все местные группы и местное руководство недолюбливали москвичей, считая их заносчивыми, навязчивыми и наглыми. К нам, ленинградцам, местные относились гораздо лучше, видимо, в пику москвичам. Нам для работы это было очень удобно, но мы никогда этим не пользовались, все время подчеркивая, что мы вместе с москвичами занимаемся одними научными проблемами.
После нескольких наскоков на москвичей, я почувствовал некоторое охлаждение и к нам со стороны главного инженера комбината С.Г. Вечеркина, который курировал все научные работы. Тогда я подумал, что было бы неплохо кроме договора с Головным институтом подписать договор непосредственно с комбинатом. Это даст мне дополнительные деньги и большую независимость от Москвы. Еще в Питере я составил такой договор, но решил подписать его не у главного инженера (он мог и отказать), а у начальника комбината С.С. Покровского.
Но Покровский по подобным вопросам никого не принимал. Я начал искать к нему подходы. Не буду описывать все детали и ходы этих поисков, но однажды мне передали, что Хозяин готов меня принять. С отпечатанным в 5-ти экземплярах договором я пришел в приемную. Секретарь, дородная, очень гордая из себя дама, позвонив предварительно Хозяину, прошипела: «Прошу пройти. У Вас 4 минуты».
Я вошел в огромный кабинет. За большим столом сидел сам «урановый король». Среднего роста, плотный, с сединой мужчина. Строгое, даже хмурое, округлое лицо. Разговор начал он. Сказал, что он знает наш институт, спросил, про Бориса Вячеславовича Бокия и профессора Григорьева (наш знаменитый геолог). Стал вспоминать свои посещения Ленинграда.
Прошло уже 10, потом 15 минут, а я еще рот не открывал. Секретарша уже два раза заходила и сообщала, кто еще ждет приема. Покровский ее отсылал. У него на столике в центре кабинета стоял макет из нескольких пластинок из оргстекла, показывающих положение в пространства самой мощной урановой залежи под названием «Антей». Подловив момент, когда он набирал воздух для следующей тирады, я похвалил этот замечательный макет, и сказал, что мы на основе новейшей методологии разрабатываем такую систему, математическую модель, которая также в любых плоскостях может показать распределение напряжений вокруг вырабатываемых полостей и следить за ними во времени при развитии работ.
Ему это понравилось, и он стал рассказывать, каким образом планируется развитие работ на комбинате. Он перечислил перспективы всех четырех рудников, трех карьеров, обогатительной фабрики. Прошло еще 15 минут. В очередной раз он отослал секретаршу. Я уже стал бояться, что не смогу завести разговор про договор. Но тут он вдруг, как проснулся, пристально посмотрел на меня и спросил, с чем я пришел. Я коротко сказал о договоре, сделав упор на то, что он даст нам возможность выполнить нужную комбинату работу без надзора и контроля со стороны москвичей. Это ему понравилось и, не расспросив о сути работы, взял у меня договор и тут же подписал все 5 экземпляров. Когда я вышел из кабинета, в приемной сидело человек 5-6, удивленно уставившихся на меня. Секретарша в полуголос сказала: «44 минуты». Я пожал плечами и показал назад на кабинет.
Самым удивительным были последствия это приема. В Краснокаменске, внутри комбината, слухи распространяются со скоростью звука. Когда на следующий день мы приехали в филиал, все стали меня спрашивать, неужели Вас принял сам Покровский? Это правда, что Вы у него пробыли почти час? Я подтверждал, но комментариев по разговору не давал. Те же вопросы мне задавали в Головном институте, когда я заезжал туда, возвращаясь из командировки в Краснокаменск. Правда, Гориллыча, как называли Степана Гавриловича Вечеркина, пришлось проинформировать, что Покровский мне подписал договор, и надо его зарегистрировать. Решения Покровского не обсуждались и не оспаривались. Это был закон, и его можно было только исполнять. Даже Вечеркину.
После встречи с Покровским передо мной открылись все двери. Вечеркин стал давать нам на выходные дни машину с водителем для поездок по окрестностям. Нам был приоткрыт вход в спецмагазин для начальства. Нам была предоставлена комбинатовская бронь на самолет Чита-Москва. Нас селили в главную гостиницу комбината в центре города. Ничего этого москвичи не имели. Они страшно завидовали, но открыто не высказывались.
Все, что с нами произошло, было типично для всей страны. Постоять рядом с начальством - это самый действенный социальный лифт. Этим пользовались все. У всех, кто постоял рядом с секретарем обкома, министром, членом ЦК, Политбюро была возможность решить какие-то вопросы, продвинуться по службе, убрать конкурента и т.д. Это был естественный механизм, приводящий в действие государственную систему.
В завершение, надо упомянуть о системе Средмаша, т.е министерства среднего машиностроения. Этими названиями прикрывались секретные отрасли страны. Это как бы мирные отрасли финансировались не из бюджета министерства обороны. Чтобы показать, что мы мирная страна и расходы на оборону у нас очень скромные, эти министерства финансировались из госбюджета на мирное производство, на машиностроение. Но министерство среднего машиностроения занималось всем циклом производства ядерного оружия, начиная с разработки месторождений, обогащения и металлургии, и заканчивая изготовлением ядерных зарядов, строительством реакторов и атомных электростанций. Министерства общего машиностроения занималось ракетной техникой, министерство специального машиностроения занималось микроэлектроникой, системами наведения и т.д.
С самого образования, т.е после получения разведсведений, что США готовят атомную бомбу, минсредмаш курировал Лаврентий Берия. Он собрал команду истинных сталинистов. Это были резкие, суровые люди с железным характером. К таковым относились и Сталь Сергеевич, и его шеф - министр Ефим Павлович Славский, и Начальник 1-го Главка министерства А. Карпов. У Карпова я был на совещании, когда обсуждался вопрос о спасении «Девятки» (Красноярск-26). Когда он сердился, то громко кричал, ломал отточенные карандаши и бросал в того, кто, по его мнению, сказал что-то не то.
У Славского была единственная цель в жизни - быть захороненным в Кремлевской стене. Но для этого нужно было стать трижды Героем. В отличие от Покровского Ефим Павлович эту цель достиг. Говорят, что больше всего он жалел о том, что не сможет увидеть собственные похороны, когда члены Политбюро будут засовывать в нишу стены урну с его прахом под звуки Гимна.
Неужели человеческое тщеславие может быть столь ужасающим?
14. Следующая группа известных людей - знаменитостями их никак назвать нельзя - появилась у меня в период борьбы против строительства дома в нашем сквере. Наиболее известным из них в то время был Вадим Альбертович Тюльпанов. Мне пришлось обращаться к нему, поскольку он был депутатом Законодательного Собрания по нашему округу. Кроме того, он был избран Председателем ЗАКСа, т.е. стал вторым после Губернатора представителем власти в Петербурге.
В ходе нашей борьбы мне дважды удалось добиться его приезда на место боев. Мы заседали в помещении Правления нашего ЖСК. Тюльпанов оказался довольно трусливым человеком. Он всячески уклонялся от конкретных обещаний, видимо, не желая ссориться с В. Матвиенко, тогдашним Губернатором. Когда мы вели переговоры, во дворе слонялся сопровождавший Тюльпанова рыжий неуклюжий парень. Это был его младший помощник. Младший-младший, но впоследствии обскакал всех старших - сначала попал в депутаты ЗАКСа, а затем - в Государственную Думу. Это был всем скандально известный Виталий Милонов. Он приходил на все наши митинги, но не высовывался.
В ходе борьбы мне часто приходилось ездить в ЗАКС искать поддержку среди депутатов. Таким образом, я познакомился и вел переговоры с депутатами Амосовым, С. Андреевым, Черняком и Ковалевым. Конкретную помощь нам оказал только Ковалев, предоставив мне своего юриста для составления апелляции в Горсуд.
Никаких положительных эмоций эта компания заседателей не вызвала. Несмотря на то, что все они относились к оппозиции, они старались уклониться от конкретных действий, объясняя, что у них нет никаких рычагов. В общем, одна компания.
Много было всяких знакомств в течение жизни - всех не упомнить. Но самыми приятными и дорогими для меня всегда будут знакомства с красивыми женщинами. Однако, для сохранения лояльности и истинности ради дороже и любимее всех для меня остаются члены моей семьи.