В качестве предисловия. Была моя последняя статья (или это уже давно не статьи?), после которой я ждал толпу возмущенных евреев. Или тех из них, кто меня понимает. Никто не пришел. И никто не закидал меня своими заношенными тапками. Почему? Им всем это совсем неинтересно? Или я сказал там правду, на которую им нечего ответить?
И еще. Похоже, на меня смертельно обиделась одна из моих девочек. А я ведь ничего. Сижу тихо, примус починяю. И просто пересказал там своими грубыми словами то, о чем она мне написала в своем письме.
…..
Ладно. Ухожу к себе. Там мне дышится так, словно вернулась моя молодость. Я уже рассказал вам о своем детстве, теперь скажу о своей молодости.
Моя молодость – это Ленинградский институт авиационного приборостроения. Люди, которые были там, и жизнь, которая там была. Рассказываю.
…..
Галка Дорфман. Я нарочно называю реальные фамилии, чтобы они меня вспомнили. Если они еще живы. И вспомнили меня добрым словом, за то, что я о них рассказал. Или послали меня туда, куда обычно все ходят.
Я познакомился с ней на вступительном экзамене по математике, мы там стояли рядом возле досок, на которых были нацарапаны наши формулы и графики. Я свое закончил и глазел по сторонам. И увидел ее доску. Там был график функции типа минус модуль этой самой функции. Козе понятно, что итог этой операции целиком должен был находиться в минусе. А ее график от минуса летел далеко в плюс, до бесконечности. Как и положено глупеньким женщинам. Но экзаменаторам такое счастье было не нужно. Поэтому я начал строить ей гимасы, и тыкать пальцем в ноль функции. Потом изобразил обеими руками, как я здоровый железный дрын сгибаю вниз, в минус. Странный мужик, который сгибает к низу, когда всегда надо кверху. Галка меня поняла, и загнула график, куда надо. Поэтому она поступила в институт. Потом она ушла в другую группу, где учили вычислительной технике тех лет. Ведь она была еще и умной девочкой. И мы всегда потом с ней дружили. И, когда-то долго, после института, бегали к ней домой (рядом жила), и смотрели у нее тот самый хоккей, где мы всегда побеждали. Фирсов, Викулов, Полупанов. И примкнувший к ним Рагулин. Типа, тумба. Там был еще большой швед Тумба Юхансон, но Рагулин постоянно размазывал его по борту, как котенка.
И каждую их шайбу мы запивали очень вкусным портвейном.
…..
Ее звали Наташа. Она очень была похожа на Наталью Фатееву, но была слегка умнее ее. Была красива, но не была моей девочкой. В институтское время у меня не было девочек. Видимо, еще не заслужил. Она была умнее других, но все равно глупенькая.
Вы помните экзамены, и эти шпаргалки типа гармошек. Ей было лень их готовить, и нужными формулами она исписала руки до локтей. Потом был экзамен. Жара, нервы и пот. И все эти формулы проявились на ее белой нейлоновой блузке. Когда экзаменатор смог их прочитать, то сразу ее выгнал. Я был в числе тех, кто утешал ее в коридоре, и, скажу вам, формулы на ее блузке прекрасно читались.
…..
Мишка Кашицин. Мой партнер по боксу, я и там успел отметиться. Свинья грязи всегда найдет. В тот день он меня отлупил. Победил по очкам. Но, если посмотреть внимательно, то окажется, что тогда отлупил его я. Он сидел напротив меня в институтской столовой, и я, сразу после обеда, был готов идти к кому-то свататься. Он этого не мог. Потому что его нижняя, в хлам раздолбанная губа свисала вниз аж до тарелки с борщом. И его левое ухо разбухло, оттопырилось, и освещало всю столовую своим багровым, зловещим светом. Типа, как у Чебурашки, но ни разу не оранжевое. У меня были длинные руки и хорошо поставленный удар, боковой с правой.
…..
Еще про Мишку. Ему тоже лень было делать шпаргалки, и он на экзамены брал с собой конспект. И умудрялся там в него заглядывать. Но в этот раз ему не повезло, и конспект провалился в штанину аж до ботинка. Каким своим органом он умудрился его вытащить через штанину обратно, останется неизвестным на века. Но он выскочил оттуда взмыленный, и с приличной оценкой. Держа в руках нечто скомканное то, что раньше было его конспектом.
…..
Снова Наташа. Мы после физкультуры всегда бегали в чебуречную на угол Московского и улицы, не помню, какой. Напротив угла Парка Победы. Чебуреки были там, я вам скажу за это счастье.
Пришла Наташа. Мило улыбаясь, сняла пальто, и отдала его гардеробщику. Он, старый дед, который должен был уже все забыть, окаменел. С открытым ртом и выпученными глазами. И с ее пальто в руках. Женщины очень часто забывчивы, и она предстала там перед всеми в блестящей черной комбинации. Платье ее осталось в спортзале. Я ведь вам говорил, что она была очень красива, потому окаменели все в этом предбаннике. А она пошла к зеркалу причесываться. Потом ахнула, рванула в сторону статуи гардеробщика, выдрала из его каменных рук свое пальто, и ушла через двери в космос. Я так думаю.
…..
Сёма Горелик. Не то что я так люблю евреев, но два таких обалдуя должны были всегда находиться рядом. Человек- свитер. Ведь он от шеи и до ниже пояса был покрыт густыми черными волосами. Я потом думал, что, если бы его возможно было перекрасить в светло-коричневый цвет, он стал бы похож на мой любимый экпедиционный верблюжий свитер.
На лекциях мы играли в морской бой, и это нисколько не мешало нам получать потом пятерки на экзамене. Однажды он там рассказал мне такой смешной анекдот, что мы прямо на лекции заржали с ним в голос. Преподаватель поставил нас по стойке смирно, но мы так кланялись всем, и просили прощения, что он нас даже не выгнал.
Так мы и жили. Последний раз мы встретились с ним в каком-то кабаке, и он рыдал, потому что его девочка уже уехала в Израиль, а он не мог почему-то. Больше мы с ним не виделись, может быть потому, что ему тоже повезло, и он тоже уехал.
Но он, зараза, остался мне должен. Мы ведь еще в институте поспорили с ним на коньяк насчет того, кто из нас раньше облысеет. Он плакал в том, последнем нашем кабаке, будучи уже совершенно лысым, а коньяк зажал. Еврейская натура. Сема, слышишь? Ты мне рубль должен! Ну, в смысле, бутылку…
…..
Сашка Охонский. М.Н.С. Писал диссертацию, и принимал у нас экзамены. Но я уже давно работал на кафедре, и был тогда уже хитрым и вредным человеком, и понимал кое-что в психологии. И знал, чем он там занимается. Поэтому, как истинный рыбак, кинул в своем ответе ему наживку, пахнущую его диссертацией. Он клюнул, и стер с доски часть моего, кстати, довольно хренового ответа на вопрос билета. Я еще что-то стер с доски, и ему возразил там. И, когда на доске почти ничего от моего покойного ответа не осталось, он, таки, сообразил, где он находится, и вручил мне мою зачетку со словами: спасибо, пять!
…..
Работа. Я, человек, который уже умел делать лучшие в мире рогатки и пистолеты-поджиги, жаждал инженерной работы. И пошел на кафедру, правда, не на наш, а на радиофакультет, и предложил там свои услуги. Меня приняли там с добром, загнали на самодельный второй этаж (это же раньше был дворец с безумно высокими потолками), и дали мне схему. Я ее должен был спаять. Для этого там у меня были стеллажи с ржавыми приборами времен Очакова и покоренья Крыма, и мешки с радиодеталями, выкушенными откуда-то. Сляпал я эту схему, нашел и подключил нужные приборы, и начал настройку этой схемы.
Трахнуло меня между этими древними приборами. И, когда я там, на полу, отлежался, уполз на свою кафедру, и остался там надолго. И меня там тоже приняли с добром, и потом я работал там заведующим, одновременно, научной и учебной лаборатории. Нечто научное, организационное, и даже хозяйственное. А потом – случилось.
…..
Девочка. Она прилетела к своим друзьям, они же – мои друзья по турпоходам. И мы пошли на Вуоксу. Ей не было места в их лодке, и она села ко мне. Совершенство село напротив меня. Никогда, в своей элитной загранице, она не видела наш северный мир. Эти острова и камни, вырастающие из бледной воды. Эту одинокую сосну, выросшую на камне посреди Вуоксы. И меня, часть этого мира. Нечто бородатое, и с длинными волосами, схваченными цветной лентой. Типа, Чингачгук. Хотя я ни одного индейца с бородой никогда не видел. Потом были рассветы и закаты, были пойманные мной щуки, были костры и песни под гитару. Ну, вы помните эти песни.
В городе мы с ней уже не расставались. Но я ее не обидел. Ведь она была еще школьницей. И вообще. Мы расстались, а я пошел в первый отдел просить разрешение на выезд. Ее родители уже прислали мне приглашение. Естественно, меня там послали. Возможно, они там тоже были правы, но мне было очень больно. И я тоже послал их всех, и отказался от второй формы допуска. Еще немного пожил там, потом отправился дальше. Через площадку Кировского завода в сторону тундровых костров. Чукотка меня уже ждала, я чувствовал это. …
…..
Мне тут некоторые верещат про совок и про бесчинства КГБ. Я ничего не почувствовал. Меня могли бы взять за связь с иностранкой, но забыли это сделать. Возможно, просчитали меня, и поняли, что я им не опасен. Или просто они тогда тоже были люди, и поняли меня. Ведь тогда в КГБ еще работали люди, а не Путин. И потом, когда я пришел на Кировский завод, мне без проблем дали очередную, какую-то крутую форму допуска.
…..
Она прилетела ко мне еще раз, чтобы проститься навсегда. У нее для этого были возможности. Гостиница “Европейская”. У меня еще не было тогда никаких возможностей. И я уже слегка повзрослел, и начал понимать, что “в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…”. Возможности появились потом. Но мне все это уже не было нужно. Таков печальный итог. Снова Олег Куваев, и его фраза. Спасибо тебе, Олег!
И у меня с ней тогда тоже ничего не было. Только крик боли при последнем нашем прощании.
…..
Я пришел к моей любимой учительнице, но она тоже не смогла мне помочь. Что-то она мне сказала, но я не понял, и ушел от нее навсегда. И продолжил свою жизнь. И в те дни я уже в первый раз повредил свой слабый организм. Не поседел, правда. Ну, и то хлеб.
Потом, через несколько лет, мне пришло отчаянное письмо от нее. Но я на него не ответил. Потому что в пузике моей жены уже стучала ножками моя первая дочь.
Так закончилась моя молодость.
…..
Жена моя! Сейчас я дам тебе все это прочитать. Но, прошу тебя: не ревнуй меня! Ведь если бы у меня ничего этого не было, то потом бы пришел к тебе не я. А кто-то другой. Например:
- Бухгалтер, милый мой бухгалтер!..
Оно тебе надо?