Классический балет - царство консерватизма. Как поставлено - так и должно быть исполнено. И артисты стараются эти правила соблюдать.
Но в том, что касается актерской составляющей, расхождения куда более заметны. Зрителю XXI столетия многие вещи совсем не так очевидны, как зрителю из XIX века, да и артистам хочется играть живых людей, чьи мотивы и поступки им понятны.
Один из самых ярких примеров разнообразия трактовок - балет "Жизель" и поведение одного из героев спектакля. Любил ли граф деревенскую девочку в первом акте? Что движет им после ее смерти?
Вот взгляд на "Жизель" от американского танцовщика, хорошо знакомого российским зрителям - Дэвида Холберга.
По материалам интервью для журнала Pointe
У партии Альбрехта (в западной традиции так зовут персонажа из “Жизели”) самая широкая арка из всех, кого я танцевал за свою карьеру. Знаете, Ромео, он всегда будет Ромео. У меня всегда были своего рода двойственные, двухмерные отношения с Зигфридом в «Лебедином озере». Но с Альбрехтом я постоянно работал над развитием персонажа.
Когда я осваивал эту роль, краеугольным камнем был вопрос: является ли Альбрехт всего лишь подлецом, играющим с эмоциями Жизели, или он действительно влюблен? Вначале я просто захлебывался от чувств, забывая о своей благородной родословной и о моем воспитании, потому что я - он - был так влюблен в нее, несмотря на разницу в социальном статусе. Когда мне довелось танцевать “Жизель” с Наташей [Наталья Осипова], мы почти не знали друг друга. Но эта искра вспыхнула между нами на сцене. Я был безумно влюблен в Наташу, а не только в Жизель. Это было настолько естественно, что мне не нужно было действовать или пытаться быть кем-то. На репетиции все было иначе; все это случилось на сцене, на глазах у публики.
После одного из наших последующих выступлений Наталья Макарова зашла за кулисы и сказала мне: «Это уж слишком. Ты слишком влюблен в Жизель”. С тех пор во мне что-то переключилось. Когда я начал больше танцевать эту партию, с другими труппами и другими артистками, я немного “урезал” эмоции. В первом акте я теперь наблюдал за Жизелью, как бы со стороны, осознавая, что делаю. Но потом катастрофические последствия его действий будят в нем человека. В этот момент его броня лопается, рассыпается в пыль.
Я очень долго искал, какой должна быть реакция Альбрехта на сцену безумия. Это один из самых тяжелых моментов в балете. Тебе кажется: почему бы ему просто не пойти туда и не вытряхнуть ее из этого? Вы - как вы - чувствуете потребность не быть пассивным, но вам положено им быть. Часто я ловлю себя на мысли, что всё это не работает - я выгляжу фальшивкой. Но лучший совет, который я получил, - «Лучше меньше, да лучше». Не двигайся слишком много. Вы должны позволить себе стоять там. Это говорит о многом.
Еще один момент, с которым я боролся, - это долгий путь Альбрехта от кулис до могилы Жизели во втором акте. Вы носите этот длинный плащ, который обнажает и подчеркивает ваши ноги от голеней. Я никак не мог решить, стоит ли делать акцент на стопах. Если я сосредотачиваюсь на том, чтобы красиво идти, чтобы красиво ставить стопы, то получается, что это все, на что люди будут смотреть. А я хочу передать всю тяжесть своего горя, приближаясь к могиле Жизели. Поэтому я стараюсь не думать о своих ногах.
В конце балета вы понимаете, что Альбрехт никогда не будет прежним. Это жизненный опыт, который навсегда меняет вас, несмотря на то, что вам удалось выстоять. Лично я никогда не был прежним с тех пор, как получил травму лодыжки. Я никогда не буду танцевать так же. Я потерял некую искру, что была у меня, из-за такого разрушительного опыта. Так что я огрубел от этого. Мне как человеку лучше, но никуда не деть тот факт, что я никогда не стану прежним. И я считаю, что именно так и обстоит дело с Альбрехтом.