Александр Анатольевич Шипицын
Генерала Сушкова, заместителя командующего авиацией Тихоокеанского флота, лётчики, насколько это было возможно по отношению к генералу, любили и уважали. Среди многих классически положительных для авиатора качеств, слагающих портрет славного генерала, главным была справедливость. Справедливость и рассудительность. От лётчиков он требовал только то, что было действительно необходимо в их работе, а не всё то, что требовали постоянно пополняемые штабниками инструкции. И хотя Сушков людей не тиранил, безалаберности не терпел.
О его скромности и выдержке ходили легенды. Эти качества проявились, когда он, тогда ещё на истребителе, впервые прилетел в гарнизон. Заруливая после посадки на стоянку незнакомого аэродрома, он зазевался. Это было непростительно и позорно для любого, даже начинающего, лётчика, но он крылом сшиб столбик, к которому была подведена проводка караульной связи. Столбик – красу, гордость и плод многонедельных тяжких трудов стартеха отряда управления Алексея Макаровича Мацюни!
Мацюня, в народе Магарыч, был списан из боевой авиации по бесперспективности и обслуживал только самолёты управления. Прозвище он получил не только из-за созвучия с отчеством, но и в результате постоянных напоминаний всем, кому он оказал самомалейшую услугу. Он, прощавший себе многочисленные грехи и упущения, не мог спокойно взирать на «сучец в оке» ближнего своего. Тем более на разрушения, причинённые плодам рук его. От вида дерзко повергнутого на землю результата беспримерных усилий своих кровь бросилась в его и так всегда красное лицо, создав цветовую гамму, в природе недостижимую.
Привыкший резать правду-матку в глаза любому, за что, как он говорил всем, и страдал по службе, тем более что почтенный для звания старшего лейтенанта возраст был для него как бы защитой, он, подвывая от злобы, подхватил стремянку и кинулся к самолёту. В самолёте смущённый генерал в защитном шлеме и обычных лётных доспехах, на которых лампасов, как известно, нет, стаскивал с рук тесные шевретовые перчатки.
Магарыч, вне себя от ярости, приставил к гладкому, сияющему синеватой полировкой борту стремянку и откинул фонарь. – Козёл! – завопил он, всё больше распаляясь от сознания своей правоты. – Козёл! Пороть тебя некому! Зачем столбик сбил? У, рожа!
Но сидящий в кабине лётчик снял защитный шлем, водрузил на голову генеральскую фуражку и спокойно возразил: – Может быть, я и козёл, но пороть меня здесь действительно некому.
У Магарыча отвалилась челюсть, а глазные яблоки выпучились до соприкосновения с переносицей.
Неделю он ждал сурового и справедливого возмездия, а потом, восстановив повреждённый генеральским произволом столбик, с гордостью показывал его всем проходящим:
– Столбик Сушкова, – говорил он, купаясь в лучах суетной славы, и повторял ставшую крылатой фразу Сушкова о козлах и порке.