Как я поняла, врачи работают по протоколам. Никакой самодеятельности. Это почти армия. Так, из разговора медиков стало ясно, что везти в больницу меня должны не более часа. Какие бы ни были пробки. В связи с этим мигалки были включены, кислородная маска надета на меня. Я, наконец, задышала полной грудью. Приятное ощущение, хочу сказать.
– Сова? – в третий раз спрашивал меня медбрат.
Я его интереса совершенно не понимала. Но раз он так настаивал, все-таки сняла маску и тихо ответила: жаворонок.
– Сова – это по-французски как дела, – пояснили мне серые глаза.
Я огляделась по сторонам: заклеенные белые пленкой окна машины, мой живот трясется в дороге, словно пузо бегемота, в салоне журчит кислород.
– Ну… могло быть и хуже, – честно ответила я, наслаждаясь отсутствием кашля.
Пользуясь случаем, хочу сказать ему большое спасибо: врач не оставлял меня ни на минуту, постоянно контролировал мое самочувствие, давал воды, когда я просила, и развлекал рассказами про Францию и Париж.
– Как закончится все это – поеду в свой любимый отель, – он мечтательно посмотрел вверх на облупленный потолок машины.
Я подумала, что, когда со мной все это закончится, точно никуда не поеду. Вообще никуда. Ну их всех нафиг. К сожалению, вот в этом я была права.
Приехали. Меня вывезли на каталке. Впервые в жизни. Прямо как в кино. На прощание врач скорой медицинской помощи сказал: "Не переживай, здесь и родишь, ребенка достанут и все". Я нервно сглотнула.
Врачи больницы напоминали сестер милосердия. Исключительно женщины. Бело-голубые защитные халаты в пол в купе с очками и длинной косынкой словно рясы монашек.
В приемной отделении я пробыла, по-видимому, долго. У меня взяли кровь, делали КТ и КТГ, смотрели живот и не только, что-то вкололи, о чем-то спрашивали, но после полученного мною кислорода все было как в тумане.
Потом отправили в палату. Комната два на два. Пару кроватей. Обе пустые, что меня порадовало.
Обессиленная я легла на кушетку возле окна и, по-видимому, уснула, потому что, когда открыла глаза, за окном было темно. Меня разбудила женщина в противочумном костюме.
– Собирайтесь, – сказала она.
Меня раскачивало и изнутри, и снаружи. Ребенок брыкался, женщина меня тормошила, чтобы я открыла оба глаза, а не отмахивалась от нее. Сдержав тошноту, я только и вымолвила:
– Куда?
– В палату интенсивного наблюдения. У вас плохие анализы.
У меня было несколько бессонных ночей подряд, когда я боялась перевернуться с бока на бок, чтобы не вызвать очередной приступ жуткого кашля. Так что я впервые за долгое время так хорошо уснула.
– Пожалуйста, можно я посплю? Я заплачУ, – вымолвила я.
Конечно, это не подействовало. У врачей свой протокол.
Мои вещи, в том числе документы, кошелек, одежду опечатали прямо при мне. Составили опись, включив туда даже фен и полотенца, и отправили в камеру хранения. Я подписала оптимистичненькую бумагу, что в случае моей смерти все это заберет муж. Так положено.
Вниз, в палату интенсивной терапии меня везла на кресле пожилая дама. Всего лица я не видела, но мне так показалось. Трижды я вставала и предлагала поменяться местами, но женщина усаживала меня обратно. Мол, мне нужнее, но, честно сказать, это был спорный вопрос.
Палата интенсивной терапии отличалась от обычной большим количеством экранов и проводков. Не церемонясь, задрав мне рубашку, медсестра приклеила на мою грудь и живот разноцветные датчики. На палец надела пульсоксиметр. Женщина сказала: если захочу в туалет, нужно просто отключить вот этот серенький проводок от питания. На практике это получилось не так уж и легко, потому что, когда мною все было сделано по инструкции, система завизжала так, словно я сбегаю в окно. На пороге палаты незамедлительно появился медперсонал. Я, словно застигнутая на месте преступления, сжав посильнее ноги (запасных трусов у меня не было), пропищала: "пописать захотелось". Тогда все успокоились и разошлись.
Врач у меня был мужчина (наверное, единственный мужчина которого я до сего момента здесь видела). Он сказал, что у меня поражение легких 2 степени, что кровь у меня совсем не хороша и я останусь здесь минимум до утра. Каждые два часа ко мне будут приходить врачи и делать разные процедуры. Это протокол. Я согласилась, но сама думала только о том, как сильно проголодалась.
Мое утро наступило в 5. Женщина в защитном костюме расталкивала меня, чтобы снова взять кровь. Больше уже я не уснула. Капельницы, уколы, замеры температуры, ктг для ребенка. В общем, программа была насыщенная, но я все равно думала только о том, как сильно хочу есть. В голову приходили разные мысли: а вдруг людям с тяжелым течением болезни еда уже не положена.
Часам к 9 утра пришел врач и сказал, что, судя по анализам, у меня начинается цитокиновый шторм и мне требуется лекарство, на вливание которого я должна дать письменное согласие.
Он протянул мне лист. От меня снова требовалось написать, кому в случае не самого приятного исхода врачи смогут доверить информацию обо мне. Я искренне поблагодарила доктора и сказала, что чувствую себя гораздо лучше и столь сильное лекарство, за которое нужно расписываться и вписывать фамилию мужа, мне не требуется.
Врач любезно ответил, что видимо я не совсем понимаю, что такое цитокиновый шторм. Я кивнула. Действительно, в этом словосочетании мне было знакомо только слово «шторм» и исключительно применительно к морю. Доктор положил свои многочисленные бумаги и папки на прикроватный столик, стер пот со лба под противочумными очками и принялся объяснять.
Из всех образов и сложных медицинских названий я поняла, что мой иммунитет принялся убивать мой же организм. Звучало жутко, но в тот момент, отчего-то я не воспринимала все это до конца всерьез, и по завершении лекции доктора поинтересовалась, будет ли завтрак.
Врач растерялся и порекомендовал мне почитать про мое состояние, раз у меня есть доступ к Интернету. Он придет через полчаса и вернется к этому разговору. В конце концов, лекарство, которое используют в этих случаях, очень дорогостоящее и в ограниченном количестве. Потому на меня его может и не хватить.
Первое что я увидела, когда вбила это словосочетание в поисковой строке «Яндекса» было: цитокиновый шторм – самоубийство организма. В голове у меня зашумело, стало трудно дышать. Я потянулась за кислородной маской. Как раз в этот момент принесли запеканку с подливой и чай. Но есть перехотелось.
Позже я позвонила мужу. Он был в ужасе. Просил немедленно соглашаться на лекарство. Потом уже стали звонить родственники, друзья. Отвечать было сложно из-за отдышки, так что я просто не брала трубку. В какой-то момент я поняла, что из сообщений про «выздоравливай скорее», стала получать пожелания жить долго и счастливо, а также победить страшную болезнь. А я даже не успела заметить, когда перешагнула эту черту.
Через полчаса в палату пришло не меньше 7 человек в защитных костюмах. Один из них представился заместителем главного врача. Такая честь мне выдалась по случаю моего гордого отказа от лекарства. Медперсонал уверял, что оно мне совершенно необходимо, так как иначе уже завтра мне грозит ИВЛ и возможно еще нечто страшное, о чем в больничных стенах не принято говорить.
– Можно ли вынуть из живота ребенка, прежде чем меня будут лечить столь сильным лекарством? – с надеждой в голосе поинтересовалась я.
– Нет, – твердо ответил зам. главного врача.
– В машине скорой медицинской помощи мне обещали, что такое
возможно, – еще с большей надеждой уточнила я.
– Пусть они вам ребенка и достают, – резюмировал зам. главного врача.
Стало очевидно, что дальше на эту тему разговор у нас не склеится. Я замолчала.
Потом одна женщина (как я поняла по голосу) в противочумном костюме сказала, что мне и так уделяют слишком много внимания, а у них есть другие пациенты.
Тут я вспомнила слова моего терапевта, что лекарство в органичном количестве и может мне просто не достаться. В общем, я расписалась на листе. К вечеру с помощью капельницы мне влили противовирусное лекарство в кровь. На следующий день у меня уже не было температуры, а показатели крови настолько устроили медперсонал, что меня перевели в обычную палату.
Там, лекарств, к слову, было уже значительно больше. В первые же минуты пришла медсестра и принесла 3 бело-желтые таблетки, потребовав запить их водой при ней. Не из личного опыта, но все же знаю, что так обычно просят делать в психбольницах. Медсестра пояснила, что в главном корпусе у них скончалась женщина, а когда медики открыли ее тумбочку, оказалось, что она не принимала лекарства, а складировала их на полку.
В общем, больше я не сопротивлялась и принимала все, что мне давали: от витамина C до антибиотиков.
На пятый день ко мне подселили соседку. Она кашляла всю ночь и впервые за столько дней я снова не могла спать из-за кашля, но, слава Богу, не своего. Ей надели кислородную маску и сказали, что поражение легких у нее – 50 процентов. В самое ближайшее время ее переведут в палату интенсивной терапии. К слову, это ее не расстроило. Она обзвонила всех родных и коллег, рассказав о своем приключении на 22 недели беременности. Я была обескуражена: несмотря на отдышку, девушка говорила не меньше часа. Потом активно делали селфи с кислородной маской и без лишних вопросов подписала бумагу о вливании лекарства.
Еще помню, как все отделение ночью проснулось от истошного крика пациентки в левом крыле. Казалось, в палате орудует извращенец. На самом деле, у нее начались роды. Уже через пару минут бедняжку везли на каталке в родзал. До той минуты я даже не знала, что один человек может издавать столько звуков. Она то отчаянно кричала, то дико кашляла.
С тех пор меня стали мучать тренировочные схватки. Каждый день я с ужасом ждала, когда у меня отойдут воды. Просила мужа собрать сумку для меня и ребенка. Почему-то мне казалось, что с моим везением, я точно рожу именно здесь.
Продолжение следует…