(Из цикла «Секрет Рисовальщика»)
Часть VI
(продолжение, начало здесь)
Калима родилась на Кубани. А на Алтай приехала двадцатилетней девушкой. Два года отработала в Барнауле, а потом по распределению попала сюда. Это произошло в 33-м году. Работала учительницей русского языка, да так и осталась здесь навсегда. В 35-м к ним в село назначили нового руководителя – Митрохина Григория Дмитриевича. Человеком он был приезжим, и о нем никто ничего толком не знал. Правда, ходили о нем слухи. Много слухов. О том, что был он в свое время чекистом и имел много боевых наград.
Мужчина он был видный, высокий, плечистый, с копной буйных волос. И стал он за Калимой ухаживать. Она тогда первой красавицей на селе слыла. И так уж получилось, что сошлись они с Митрохиным. Несмотря на то, что он ее на целых двадцать лет старше был. Только вот жениться он на красавице-калмычке не торопился. Все до весны ждал. Так и говорил «подождем до весны». Прошло три года. А однажды весной его обнаружили мертвым. В его же кабинете. Застрелился. Из своего именного нагана.
- Вот и дождался своей весны, - печально закончила хозяйка. Смахнула платочком слезу и только потом открыла свою заветную шкатулку.
Среди многочисленных, порой очень старых, фотографий, там и тут виднелись уголки писем. Некоторые из них были сложены по-фронтовому, треугольником.
- Вот он, - извлекла на свет одну из карточек женщина, - мой Григорий.
С пожелтевшей фотографии на нас смотрело строгое, несколько широковатое, лицо волевого человека. Черные пышные усищи, как у Буденого, казалось, совершенно ему не шли.
Старая калмычка слегка погладила изображение кончиками пальцев и взглянула на лейтенанта Синицына.
- Простите, Калима, я что-то не совсем понимаю... – начал было мой товарищ.
- Это он привез сюда этот бюст, - сразу пояснила женщина.
Глаза Алексея вспыхнули. Он осторожно вынул из ее пальцев портрет и теперь уже с интересом взглянул на бывшего владельца злополучной мраморной статуэтки.
- Калима, что вам известно о жизни этого человека до его знакомства с вами?
- Он почти ничего мне не рассказывал. Только когда сильно хмелел...
- Что, часто пил? – вырвалось у лейтенанта.
- Часто - не часто... А кто из мужчин тогда не пил? Времена уж больно тяжелые были. Вот и топили они свое горе, а кто и свои... тайны в самогонке.
- Какая же тайна была у Митрохина? – не глядя в глаза женщине, спросил Алексей.
- Думаю, что страшная. И, наверное, не одна... Несколько раз я даже замечала, что он плакал. Тихо так, по-мужски, глотая слезы... А однажды, когда я его пьяного спать укладывала, он прошептал мне на ухо: «Много я, Калимушка, душ людских загубил. Ой, много! Не простится мне этого...»
- А когда вы впервые бюст-то увидели? – возвратил ей фотографию лейтенант.
- Случайно это произошло, - вздохнула женщина, - тогда мы с ним на другом краю села жили. Недалеко от водокачки. Там и котельня рядом стояла. У нас баньки своей никогда не было. Да и не только у нас. Так что мыться туда ходили, в котельню. Один осетин там тогда жил. Он где-то ванну чугунную раздобыл и между котлов ее пристроил. Ну и всех, у кого своей бани не было, за умеренную плату мыться пускал. Григорий каждую субботу к нему ходил. Я-то все дома больше... воды в тазике накипячу и...
Однажды осетин тот меня на улице встречает и спрашивает, не боюсь ли я за Григория моего? Я его спрашиваю, с чего, мол, вдруг? А он и рассказал мне, что, будто бы видел, как Митрохин каменый портрет Ленина в кипятке полоскал. При этом там такая матерщина слышалась!.. И если кто об этом узнает, беды не миновать. Мне удалось его задобрить... чтобы молчал... Той же ночью я покопалась в личных вещах Григория и нашла его... Только тогда этот бюст весь в каких-то бурых пятнах был.
- Что за пятна?
- Не знаю, - пожала женщина плечами. – После этого случая Григорий словно почувствовал, что его тайна кому-то известна стала. И с тех пор бюст Ленина у себя в кабинете держал.
- Странно все это, - задумчиво произнес Синицын. – Откуда у него такая привязанность к этой вещи? С чего вдруг забота такая?
- Боготворил он Ленина. Верил в дело большевиков безгранично. Ведь он с самого начала с ними заодно был. И в РСДРП(б) состоял. А когда партию в ВКП(б) переименовали, даже возмущался одно время. Не терпел он перемен... даже в названии.
- Значит боготворил вождя...
- Да-а-а, - протянула она, снова ковыряясь в шкатулке. - Да вот же, вот! Это его карточки. Посмотрите, как он на похоронах Ленина страдал.
Женщина протянула нам пару фотографий. Меня еще удивило, что несмотря на такой солидный возраст, находились карточки в просто поразительно хорошем состоянии. На одной из них Григорий Митрохин стоял в толпе людей, принимавших участие в траурном шествии 27-го января 1924-го года. Над ними возвышались транспаранты, один из которых поражал своей откровенно абсурдной надписью. Содержание ее гласило: «Могила Ленина – Колыбель человечества!». Лицо Митрохина выражало такую нечеловеческую скорбь, что меня даже передернуло. На другой фотографии Григорий был запечатлен коленоприклоненным у какой-то странной деревянной конструкции, напоминающей деревенский нужник.
- Что это за сооружение? – спросил я у лейтенанта.
Синицын присмотрелся повнимательнее и пояснил мне:
- Это первый, временный Мавзолей В. И. Ленина. Он просуществовал до 30-го года, когда его заменили на гранитно-мраморный.
- А откуда у него бюст, он, видимо, тоже не говорил, - заведомо зная ответ все же попытал счастье Алексей.
- Нет, что вы, - сопровождая свои слова покачиванием головы ответила Калима, - о бюсте у нас с ним разговора вообще никогда не заходило. Думаю, на эту тему у него было наложено табу. – Она ненадолго призадумалась и потом заключила: - И все же, мне кажется, кое-что о прежней жизни Григория вы можете узнать...
- Где? – не заставил себя ждать Синицын.
- До приезда сида Митрохин несколько лет работал в Барнауле. Возможно в тамошних архивах, может быть даже в краеведческом музее, что-нибудь и сохранилось.
- Спасибо вам большое за эту подсказку, Калима! – обрадовался лейтенант. – И если позволите, то у меня к вам последний вопрос.
- Конечно.
- Что, по вашему, заставило Григория покончить жизнь самоубийством?
Минуты три женщина молчала. Лишь теребила бледными пальцами свой носовой платок. Потом подняла на нас глаза и тихо призналась:
- А знаете, я не верю, что Митрохин застрелился.
- Вот как!
- Помог ему кто-то...
- У вас есть какие-то соображения на этот счет...?
- Господи, да ничего у меня нет! Сердце мне подсказывает... Меня поди к нему не пустили. Сказали, что раз мы с ним расписаны не были, то и не муж он мне вовсе. Потом его я уже только в гробу увидела. А года три назад... – она замерла, будто прислушиваясь.
- Да?! – напомнил ей Алексей.
Калима мотнула головой и продолжила:
- Три года назад у нашего местного милиционера сын женился.
- Это не у дяди ли Миши? – улыбнулся Синицын.
- Да, - удивилась говорящая, - а вы и его знаете?
- Нет, это я так... – стушевался лейтенант, - продолжайте, Калима!
- Меня тоже на свадьбу пригласили. Там я от Михаила одну странную историю услышала. Толком он мне ничего и сам объяснить не мог. Сказал лишь, что знает это от своего отца. А отец Михаила еще с двадцатых годов в нашем районе уполномоченым был. И он первым был на месте происшествия... ну, когда Григорий... Вот. Они это дело афишировать не стали. Однако какое-то расследование все же проводилось. Так вот Михаил будто бы слышал, как его отец другому мужчине из райкома об отсутствии на пистолете Григория каких бы то ни было отпечатков пальцев поведал.
Сказав это, Калима снова прислушалась.
На следующий день, в пятницу, сразу после завтрака мы решили ехать в Барнаул. За едой Калима вела себя более чем странно. Она раз за разом посматривала на моего товарища. Словно порывалась что-то сказать. Мало того, в ее взгляде читался вопрос. Только вот правильно прочитать этот вопрос у меня никак не получалось. Женщина явно нервничала. Она то периодически натыкалась на стул, то что-нибудь роняла. И только уже убирая со стола Калима вдруг спросила:
- Ну и кому из вас сегодня не спалось?
Мы с Синицыным переглянулись. В том, что едва коснувшись головой подушки, я заснул как убитый, я мог бы поклясться даже на... Конституции. Я так же хорошо мог себе представить, что подобным образом провел ночь и Алексей. Тогда что же должен означать этот вопрос хозяйки дома?
- Что вы имеете в виду, Калима? – поинтересовался Синицын.
- Я хочу сказать, что прошлой ночью кто-то шарахался по дому. Даже пытался стянуть с меня одеяло. А когда я его окликнула, как будто пропал.
Лейтенант вопросительно посмотрел на меня. Я тут же побожился, что ни сном ни духом...
- Вы хоть его видели? – снова обратился к ней мой товарищ.
- Да нет же! – махнула рукой Калима. – Темно ж было!
Синицын вдруг подскочил как ошпаренный и куда-то умчался. Вернулся он несколько озадаченным. Что-то бормотал себе под нос и тер лоб.
- Что, - встретила его на пороге кухни Калима, - неужели это он был?
- Кто? – одновременно спросили я и лейтенант.
Только у меня это получилось на редкость спонтанно, а у Синицына так, словно он ожидал этого вопроса.
- Где вы его закапывали? – указывая на сверток в руках лейтенанта Синицына, перешла в наступление Калима.
- Да не закапывал я его! – огрызнулся Алексей. И тут же стал оправдываться: – В паленицу дров его засунул и ветошью какой-то заткнул. Откуда ж я знал?!.
- А я разве не говорила, что закопать нужно было? Не говорила разве?
Я сидел и только хлопал глазами. Смысл происходящего был мне еще не совсем понятен. Казалось, вот-вот сейчас и до меня дойдет, а он вновь ускользал!
Пришлось нам от Калимы убираться подобру-поздорову. Старушка так рассердилась на лейтенанта, что, казалось, ее уже ничто не смогло бы успокоить.
В Барнаул мы ехали на рейсовом автобусе. По автотрассе до столицы края было что-то около пятисот километров. И мы рассчитывали прибыть в Барнаул еще засветло. Однако, водитель ЛАЗа останавливался так часто, чтобы подобрать случайных пассажиров, что о своевременном прибытии нечего было и думать.
Мы с Синицыным расположились на заднем сиденьи. Окна в автобусе оказались такими грязными, что мало чем отличались от бурых из-за осевшей на них пыли занавесок. Видимо именно поэтому в салоне царил полумрак. Подложив себе под голову наш баул, я приготовился задремать, когда лейтенант толкнул меня в бок и сказал:
- Хочешь, загадку тебе загадаю?
Я не хотел. Но все равно кивнул, мол, валяйте, товарищ лейтенант.
- Небольшое, белое, почти круглое. Ног не имеет, а бегает быстро. Его спрячут, а оно само о себе знать дает. Ну, что это по-твоему может быть?
- А хрен его знает, - без интереса ответил я и зевнул.
- Бюст этот наш чертов, Вячеслав. Вот что это такое!
Я повернул к нему лицо, ожидая пояснений.
- Сегодня я Ильича не в поленице, а поверх нее обнаружил...
От удивления я даже рот приоткрыл.
Синицын достал записную книжку и стал заносить туда свои наблюдения. Для себя я расценил его действия как сигнал к отбою и почти моментально уснул.
- Люди устали, командир, - сняв кожаную фуражку с прикрепленной над козырьком звездочкой, произнес седой. Размашистым движением он стер со лба пот. – Но не это главное...
- А что?! – спросил другой голос.
- Они боятся возвращаться тем же путем. Боятся разделить судьбу суховского отряда...
- А что же ты, комиссар?
Седой молчал.
- Комиссар?!.
- ... и я боюсь.
- И что, по-твоему, мы должны делать?
Глаза седого сверкнули надеждой.
- Мы можем уйти в Монголию. Переправимся на правый берег Катуни, а там...
- Бежать?!! Как последние трусы? Да ты что, комиссар, с ума сбрендил? Ты же поклялся защищать советскую власть до последней капли своей пролетарской крови!!! Ты что уже забыл все?!! Какой пример ты подаешь своим бойцам? Ты подумал об этом, комиссар?!!
Лицо седого стало землисто-серым, и он зло прошипел:
- А какой от них толк, командир, от мертвых-то?
Крепкие руки в кожаных рукавах схватили седого за грудки.
- Да я тебя, сука контрреволюционная, за такие разговорчики своими собственными руками задавлю, понял!
Седой, отчаянно ругаясь, вырвался из крепкой хватки и теперь боролся со своей кобурой. Но тут раздался выстрел, за ним другой, и комиссар мешком свалился в заросшую травой канаву. В следующую минуту из-за кустов появилось несколько силуэтов. Люди в выцветших гимнастерках, вооруженные винтовками, бежали к месту трагедии.
Но перед глазами возникло и еще нечто... нечто напоминающее ствол ручного пулемета.
- Командир, нет! – закричал бежавший первым.
Но кто-то из бегущих за ним уже щелкал затвором. И ствол пулемета вдруг завибрировал, выплевывая в приближающихся бойцов огненую смерть. Крики раненых смешивались с хрипом умирающих. А уже через минуту все было кончено. На проселочной дороге в самых невероятных позах лежали восемь трупов. Кровь из ран изливалась на землю, вязким ковром устилая пыльные колеи. Рядом с одним убитым, в кровавой луже, лежал небольшой предмет округлой формы. Видимо он вывалился у красноармейца при падении. К нему потянулась широкая ладонь. Из кожаного рукава показался манжет армейской гимнастерки. С поднятого предмета вниз падали алые капли. Постепенно избавляясь от этого жуткого красного покрытия, он приобретал знакомые очертания. Сначала обнажился широкий лоб. Который перешел в крутые надбровные дуги, нос, губы, заканчиваясь короткой бородой колышком... С ладони смотрело запачканное человеческой кровью строгое лицо вождя пролетариата.
Жуткий сон оборвался так же резко, как и начался. Минуты две я сидел и хлопал широко открытыми глазами, лишь с трудом осозновая, что по прежнему трясусь в рейсовом автобусе. Что бы все это могло означать? С чего мне вдруг приснился этот сон? Невысказанный вслух вопрос царапал изнутри мою черепную коробку.
Синицын продолжал писать, подолгу задумываясь над каждым словом. Он даже не заметил, что я проснулся. Я сделал очередную попытку хоть что-то увидеть в окошке. Однако и она была обречена на провал. Тогда, откинув голову на баул, я вновь закрыл глаза...
Тяжелая дверь, оббитая по краю войлоком, со скрипом захлопнулась где-то за спиной. И громкие голоса гуляющих сразу сделались намного тише. Над черными верхушками высоких елей мерцали холодные звезды. А позади кто-то нерешительно переступал с ноги на ногу, поскрипывая портупеей.
- Где она? – спросил низкий голос. (Мне показалось, что я уже слышал этот голос)
- В сарае, – донеслось из-за спины.
Заскрипели ступеньки, брякнула ножнами шашка. Темные пятна хозяйственных построек у кромки леса заскакали из стороны в сторону. Хмельной дух сопровождал тяжелое дыхание. Когда до сарая оставалось не больше десяти шагов, дверь его распахнулась, торжественно раскатав навстречу идущим световую дорожку. Двое нетрезвых парней, давясь пьяным смехом, загородили путь. Но, сразу сообразив, кто перед ними, быстро посторонились. Сбоку медленно проплыли их лица. Еще совсем молодые. В сарае под бревенчатым потолком тускло горела керосиновая лампа. И от этого по стенам метались длиные тени. В углу, на ворохе соломы, полусидела-полулежала обнаженная женщина. Ее туго скрученые руки были привязаны над головой к торчащему из стены железному кольцу. Голова женщины покоилась на груди, а ниспадающие волосы закрывали ее лицо.
- Так где, ты говоришь, нашли ее твои бойцы?
- У переправы. Она там с белыми лясы точила. Тех троих мы сразу в расход пустили. А эту белогвардейскую сучку ребята с собой в отряд взяли, чтобы повеселиться.
- Белогвардейскую, говоришь? Ну, мы это враз проверим...
Рука в черном кожаном рукаве почти коснулась земляного пола. И сразу исчезла. Среди разбросаной соломы, почти у самых ног женщины, остался стоять... мраморный бюст Ленина.
- Ну, ты! Ты знаешь, кто это?
Обнаженная зашевелилась и застонала. Голова ее медленно приподнялась. Сквозь пряди волос показались в кровь разбитые губы и нос. Сверкнули полные ненависти глаза. Женщина изогнулась и из последних сил пнула каменное изваяние, которое с грохотом отлетело в сторону и стукнулось о стену.
- Что-о-о?! – потряс стены деревянного строения дикий возглас.
Словно молния сверкнуло лезвие выхваченной из ножен шашки. Измученное тело резко вздрогнуло, а потом медленно вытянулось.
Я вскочил на ноги, но не удержав равновесия тут же рухнул назад, на сиденье. Часть моего сознания успела определиться в пространстве - я по-прежнему находился в подпрыгивающем на неровностях дороги автобусе. Но перед внутренним взором все еще продолжали свой нестройный хоровод подхваченые кроваво-красным ручьем соломинки...
- Спокойно, Вячеслав! – Услышал я голос Синицына и почувствовал, как его рука крепко удерживает меня, не давая вновь подняться.
После этого второго сна я приходил в себя с трудом. Полумрак в салоне автобуса вызывал в мозгу жуткие ассоциации и образы. Я тяжело дышал, мечтая лишь об одном, поскорее вырваться из этой душной тесноты. Лейтенант, словно прочитав мои мысли, пришел на помощь.
- Эй, кто-нибудь там, попросите водителя остановиться! Здесь человеку плохо стало! – рявкнул он в проход.
Поддерживая под руки, Алексей помог мне выйти на свежий воздух. Меня мутило, будто я поел чего-то несвежего, да еще и много. Голова трещала. И все же я потихоньку приходил в себя. Прислонившись лбом к распахнутой двери, чувствовал, как ко мне возвращаются силы.
- Вот так всегда, - доносились из автобуса недовольные голоса пассажиров, - сначала нажрутся, а потом из-за них еще и стоять приходится.
- Не обращай внимания! – похлопал меня по плечу Синицын.
Застегивая штаны, из-за автобуса появился водитель.
- Че пили-то хоть, мужики? – смачно зевая, поинтересовался он.
- Его просто укачало, - ответил Алексей.
- Ну понятно, что укачало, - не очень-то довольный ответом полез тот на свое место, - мы ж поди на корабле, блин...
- Мне никогда не снилось ничего подобного, - уставившись прямо перед собой, признался я Синицыну. – Еще никогда!
- Значит во сне ты видел этот самый бюст? – переспросил Алексей.
- Без сомнения!
Мы помолчали.
- Странно, - протянул лейтенант. – Я не могу себе представить, что все это тебе приснилось только под впечатлением рассказанного секретаршей Панина и деревенской глупышкой...
- Тогда чем все это объяснить?
Синицын вдруг как-то по особенному посмотрел на меня.
- Ты ж наш баул под голову себе ложил!
Я кивнул.
- Так он же у нас там и лежит, Вячеслав!
У меня глаза полезли на лоб.
- Ну вот тебе и объяснение!..
- Да разве ж такое возможно, товарищ... Алексей? – не мог поверить я.
- Выходит что возможно, - демонстративно пнул баул у нас под ногами Синицын. И, почесав лоб, рассудил: - Ведь есть же такое поверье, что если сунуть под подушку листья подорожника, то обязательно в кровать напрудишь. И невесело рассмеялся.
«Ну, вы сравнили, товарищ лейтенант!» - мысленно подивился я «сообразительности» моего товарища.
В 10 утра, к самому открытию, мы с лейтенантом Синицыным уже стояли у входа в Алтайский государственный краеведческий музей. Здание музея, в котором до 1913-го располагалась главная химическая лаборатория Алтайского округа, отдаленно напоминало старый вокзал и имело два этажа. Это внешнее сходство усиливалось не только за счет стиля постройки, но и благодаря светло-кирпичному цвету стен. В свою очередь окна были аккуратно подведены белой краской.
- Что-то мне не шибко и верится, что мы сможем обнаружить здесь хоть какую-то полезную информацию по нашему делу, - скептически окинув фасад, заявил Алексей.
Как только музей открылся, лейтенант тут же направился к администратору. Правда того на рабочем месте не оказалось, и мы снова были вынуждены ждать.
Пока Алексей беседовал с одной молодой работницей этого госучреждения, я отправился на прогулку по его залам. И уже успел ознакомится с экспозициями «Черневая тайга», и «Лесостепной заказник», когда мое внимание вдруг привлекли двое мужчин среднего возраста. Они осматривали «Освоение Алтая русскими» и о чем-то непринужденно беседовали друг с другом. Не знаю почему, но я вдруг решил подойти к ним поближе.
- Что с последней партией? Распродал? – без особого интереса спросил своего собеседника мужик в клетчатой кепке.
- Не поверишь! Пятаки все влет ушли! Вот, прям сразу забрали! – ответил ему верзила с крупными веснушками на щеках.
- На Таганке что ли?
- Точно!
- А теперь за чем приехал? – поинтересовался хозяин кепки.
- Постараюсь побольше пятаков с собой увезти.
- Снова для Москвы?
- Не-е-е, на этот раз ломанусь в Ригу. Там иностранцев на толкучках больше крутится. Глядишь, и прибыль другая будет...
Их, казалось бы, совсем несвязная беседа заинтересовала меня по одной единственной причине. Я прекрасно понимал, что говорили они о монетах. И не просто о каких-то там монетах, а о старинных.
- Послушай, Василий, а че ты мне здесь-то встречу назначил?
Конопатый от души рассмеялся:
- Понимаешь, времени у меня в обрез. Барнаульские жучки самое позднее до часу дня собираются. А у меня поезд в половине третьего. Вот я и боялся, что в музей мне иначе не успеть.
- И на кой тебе этот музей сдался? Здесь вроде бы ни монет, ни бумажек этих твоих нету...
- Один старичок в Москве посоветовал. Говорит, тебе, Вася, исторической справки не хватает. А с нумизматами по-другому нельзя. У них все свой смысл имеет. Там, на Алтае, говорит, до сих пор по рукам много «сибирской монеты» ходит. Она у них там по сравнению с Москвой и Питером, копейки стоит. Но особенно те монеты ценятся, на гербе у которых стриженные соболя имеются. О как! Я даже запомнил! Всю дорогу про себя повторял «стриженные соболя, стриженные соболя...». И на тебе, зазубрил. Ха!
- Это как так стриженные? – не понял его собеседник.
- Вот я сюда и приперся, чтобы это узнать. Я и обычного-то соболя в глаза не видал. А тут еще эти «стриженные»! Боюсь, раскусят меня здешние нумизматы. Сообразят, что не для себя медь скупаю, а на продажу. И начнут цены гнуть.
- А где эти монетчики сегодня собираются? – так же вяло поинтересовался мужик в кепке.
Я весь превратился в слух. Рыжий назвал адрес, и я его хорошенько запомнил. Потом они еще минут с десять пошатались между экспонатами и пошли к выходу.
Читайте также предыдущие повести из цикла «Секрет рисовальщика»:
Секрет рисовальщика. Афганская аномалия,
И еще немного дополнительной информации здесь!
По этому линку Вы при желании сможете попасть на познавательно-развлекательный (основной) канал автора! Увлекательного чтения!
😊😊😊
