Этим же летом 1951 года произошёл случай, который круто изменил жизнь нашей семьи. В это время Уральским Военным Округом командовал маршал Г. К. Жуков. Маршал после войны пользовался слишком большим авторитетом в армии, поэтому Сталин предпочитал держать его подальше от себя. Сначала сослал его командовать Одесским ВО, а в 1948 году и вовсе на Урал. Но, несмотря на опалу, Жуков оставался Жуковым, все понимали, что это временно и, конечно, боялись его как бога. И вот Жуков летом 48-го устроил в этом округе грандиозные войсковые учения с участием всех родов войск. Отец, естественно, со своим военным комиссариатом тоже участвовал в учениях. В ходе учений отцу было дано указание встретить ночью на дороге в определённом месте товарища Жукова со свитой и сопроводить его в штаб какой-то там дивизии. Отец встретил Жукова на дороге. Жуков ехал на «Победе» (лучшая наша легковая машина в то время). Маршал открыл дверь машины, отец представился и доложил, что имеет приказ сопроводить его в штаб дивизии. Жуков подвинулся на сиденье и говорит: «Садись!» Поехали. Дело было ночью, а за предыдущий день во время учений танки накатали столько новых дорог, что в темноте местность трудно было узнать. Короче, отец с ужасом понял, что заблудился и не знает куда ехать. Думал уже, что на этом его военная карьера закончилась.
Вдруг неожиданно он узнал просеку, которая вела к лагерю его воинской части. Надо было как-то выходить из положения, и он предложил Жукову: отсюда до дивизии уже недалеко, а вот тут в лесочке моя часть, которой я командую. Жуков скомандовал: «Стой! Поехали, посмотрим, как ты там командуешь».
С полчаса потратил на знакомство с частью, отец представил своих офицеров. Маршал задавал офицерам вопросы, разговаривал с отцом о службе: где служил, как воевал. Потом без приключений добрались до штаба дивизии. Когда расставались, Жуков молча кивнул отцу и сказал своему адъютанту: «Запиши, кто он!»
Через некоторое время из штаба округа, из Свердловска, приходит распоряжение отцу сдать дела по части другому офицеру и ожидать нового назначения. Дела он сдал, но новое назначение почему-то не приходит. Так прошло несколько недель. У отца уже терпение лопнуло. Позвонил в Москву в Кадры Советской армии своему приятелю. Выясни, мол, в чём дело. Тот перезвонил через несколько дней и говорит: «Коля, всё в порядке. Сиди жди. Больше ничего сказать не могу». Как оказалось впоследствии, Жуков знал, что его восстановят в должности замминистра обороны и заранее подбирал толковых офицеров с боевым опытом в Генеральный Штаб. Отца вызвали в Москву. Мы собрались и поехали на поезде. Я хорошо помню, как ночью стоял с братьями и мамой на перроне, ждал, пока из темноты не покажутся светящиеся окна вагонов. Потом четыре дня ехали до Москвы. Там нас поселили не в самом городе, а под Москвой, в посёлке на станции Пионерская. Теперь это в черте города, а тогда это было, наверное, полчаса на электричке до Москвы. Жили мы на втором этаже, в большом двухэтажном деревянном доме, занимали одну большую комнату. Вокруг дома был большой огороженный двор. Снаружи дома была пожарная лестница. Если по ней забраться на самый верх, то далеко-далеко, на горизонте, можно было иногда увидеть взлетающие и садящиеся самолёты. Позже я узнал, что это Внуково.
Во дворе был колодец, к которому мне запрещалось подходить, и огород. Росли цветы и огромные сосны. Однажды летом у отца был выходной день и он с соседскими мужиками сидел на травке под сосной, немного выпивали и говорили за жизнь. Я отца видел редко, скучал по нему, поэтому, когда он был дома, не отходил от него ни на шаг. Я тоже сидел в этой компании и иногда вставлял в их беседу свои замечания. Но мне тогда ещё не удавался звук «ж», и мужики добродушно посмеивались надо мной. Отец решил потренировать меня и говорит: «Ну-ка, скажи громко «жук!» Я собрался с силами и крикнул: «Ж-ж-жук!» Мужики захохотали: ну вот, молодец, теперь все буквы знаешь! Посидели они ещё немного и пошли домой, а я остался под сосной. А к этой сосне была зачем-то приставлена длинная деревянная лестница. Мне показалось, что по ней я смогу залезть наверх. Долез до конца лестницы, встал на последнюю перекладину и попытался дотянуться до нижней ветки. Потерял равновесие и упал спиной на землю. Несколько мгновений ничего не видел и не мог дышать. Потом понемногу зрение вернулось, я кое-как встал на ноги и с трудом дошёл до дома. Родителям ничего не сказал, лёг на диван и притворился, что сплю. После этого несколько дней плевался кровью и было трудно дышать. Однако всё прошло без последствий. Кроме одного: с этого дня я стал бояться высоты. И это продолжалось долго, пока в 19 лет я не попал на парусник — баркентину «Сириус». Пришлось насильно приучить себя к высоте. После парусника страх ушёл.
Вокруг посёлка был великолепный лес, озера. До ж/д станции где-то километр пешком. Мне там очень нравилось. Климат по сравнению с Уралом мягкий. А на Урале я сильно страдал от холода и от того, что солнца почти не было. Здесь, на Пионерской, я постепенно оттаял от уральских холодов.
Отца назначили служить в Генеральный Штаб, в Главное Управление Кадрами Советской Армии, старшим офицером 3-го отдела, а с апреля 1953 года — офицером 1-го отдела. Отец редко бывал дома. Сталин тогда ещё был жив. Он имел обыкновение работать по ночам. И, пока он не ляжет спать, а это бывало в 4 или 5 утра, все ответственные работники, а особенно генштабисты, не смели уйти со службы. Как только Сталин засыпал, по телефонам эта новость сразу облетала всю страну и утомлённые подданные валились в своих кабинетах на диваны и тоже засыпали. А в 8.00 уже надо начинать службу. Вот так служили в то время. Поэтому, когда отец появлялся дома, для нас это был праздник. Он заранее звонил нам, что приедет электричкой вечером, и мы шли заранее на станцию и ждали его поезда.
В редкие выходные отец любил ходить с нами в лес. Там, в лесу, отец нам иногда показывал места, где шли бои с немцами. Ещё были нетронутыми окопы и блиндажи, валялись разбитые винтовки, груды стрелянных гильз, целые, даже не поржавевшие, дымовые шашки. С войны тогда прошло всего лет шесть. Отец объяснял маме, где находились пулемётные гнёзда, рассчитывал секторы обстрела, показывал, где был штабной блиндаж. При этом заметно волновался, вздыхал. Похоже, чувствовал себя как будто после долгой разлуки вернулся в родной опустевший дом. Видимо, много ему пришлось пережить в таких окопах.
Тот год, что мы прожили на Пионерской, мне всегда вспоминается как время безмятежного счастья.
Осенью 1952 года отцу выделили комнату (24 квадратных метра) в двухкомнатной коммунальной квартире в Москве. Дом был новый, семиэтажный, на 6-й улице Октябрьского Поля, номер 16. (Сейчас это проспект маршала Бирюзова). Мы жили на пятом этаже в квартире №41. В этой же квартире, во второй комнате жил какой-то капитан с молодой женой Тамарой. Мама была просто счастлива: центральное отопление, газовая плита, туалет в квартире и ванная комната. И никаких дров с печкой. В то время это был новый район, вокруг строились большие дома, а практически рядом был лес и речка. Недалеко от дома, через квартал, открылась новая школа №703, куда в 53-м году пошёл учиться Лёва, а в 55-м и я.
Здесь, в Москве, обстановка была уже другая. Время было послевоенное, и общий настрой общества и воспитание детей были нацелены на очередную войну. Жили в этих домах, в основном, семьи военных, в большинстве офицеров-фронтовиков. Мы, детишки, в то время даже не представляли, как это у кого-то из нас папа может быть не военным. Штатских мы вообще за людей не считали. Играли во дворах мы только в военные игры: атаки, разведка, рукопашные бои. Зимой строили крепости из снега, устраивали артобстрелы снежками. Игрушки у нас тоже были сомнительные. У меня, например, был огромный немецкий штык-кинжал, который я метал в цель. А потом поменял его на револьвер системы «Наган» образца 1893 года. Мама, когда увидела мой револьвер, хотела отобрать, но отец сказал, что пусть играет, всё равно к нему патронов нет.
С этим револьвером я однажды чуть не влип в неприятную историю. Я никогда с ним не расставался, спал даже с наганом под подушкой. Мне тогда было около 6 лет. Однажды старшие мальчишки во дворе нашли, чем зарядить мне этот револьвер и мы, посовещавшись, решили, что нужно застрелить милиционера, который охранял сберкассу через улицу от нашего двора. Когда решали, кто будет стрелять, то я оказался «самым смелым». Взял револьвер и по всем правилам военного искусства ползком по-пластунски выдвинулся на огневой рубеж. Залёг за бетонным основанием большой металлической ограды, которая отделяла детскую площадку в нашем дворе от улицы. Тщательно прицелился в милиционера. Он медленно ходил по тротуару на противоположной стороне улицы вдоль деревянного здания сберкассы. И, когда он повернулся ко мне лицом, я выстрелил. К счастью для милиционера и для меня, револьвер разорвало у меня в руках. (Видимо, надо было его сначала почистить.) Я несколько секунд ничего не видел и не слышал. А когда изображение восстановилось, увидел окаменевшего милиционера с раскрытым ртом и побелевшим лицом. Надо сказать, что я очнулся первым и бросился в отступление. Милиционер в три прыжка пересёк улицу, но не рассчитал, что в шинели через кованные прутья решётки ограждения он не пролезет. Эта решётка меня и спасла. Через несколько секунд искать меня в этих дворах было бесполезно. Я заскочил в открытую дверь бомбоубежища, в темноте ощупью прошёл через него и вышел в соседнем дворе.
В 1992 году я побывал в этом дворе: всё стоит на месте, как сорок лет назад. Только дом постарел, деревья выросли огромные. Детская площадка с той решёткой на месте, а сберкассы уже нет и милиционера тоже.
Ещё мы очень любили ходить неподалёку через речку, мимо 703-ей школы, на железнодорожные пути. Через речку моста не было, и мы переходили на ту сторону по трубе центрального отопления. (Речки этой, Таракановки, сейчас нет, её спрятали под асфальт в бетонные трубы.) На путях было много интересного. Например, можно было раскладывать большие гвозди на рельсы, и поезд плющил их в тонкие железные полоски. Но больше всего мы, пацаны, любили играть в игру «Кто последний». Правила были простые: становились на рельсы перед проходящим паровозом, и по мере того, как он приближался, у кого сдавали нервы, тот прыгал под откос железнодорожной насыпи. Побеждал тот, кто терпел дольше всех и прыгал последним. Машинисты, конечно, нервничали, гудели, бросали в нас куски угля, пускали пар из котла. В меня один раз куском угля попали, но не больно. Дело там, видимо, доходило до инфаркта. Так мы отрабатывали свою выдержку и силу воли. Дело кончилось тем (это уже было в первом классе), что один из моих одноклассников попал под поезд и остался без обеих ног. Их было два брата-близнеца. Один продолжал учиться с нами, а второго после этого случая я больше никогда не видел.
На той же детской площадке, с которой я совершил дерзкое нападение на милиционера, и примерно в это же время я познакомился с артистом по фамилии Чекан. Позднее он стал очень популярным киноактёром. Снялся во многих фильмах, в том числе в знаменитой картине «Бриллиантовая рука», где сыграл милиционера — водителя такси. А я впервые, ещё в детстве, увидел его в фильме «Борец и клоун», где он сыграл Поддубного. Мы с ним были большими друзьями, я звал его «дядя Слава», а он меня звал «Вовка». Было ему тогда лет 30, и он работал вместе со своей женой в Театре Советской Армии. Поэтому они и получили комнату в новом доме по соседству как военные. Жена, мне так казалось, была намного старше его. Детей у них не было. Когда было свободное время, они любили посидеть в беседке на детской площадке, а я всегда подсаживался к ним, и мы беседовали о жизни.
Однажды меня всё-таки арестовали милиционеры. Из нашего огромного двора был выход между домов в тихий проулок. Здесь росли две огромные липы. Я любил иногда посидеть здесь на травке и во что-нибудь поиграть. Было мне тогда пять лет. Как-то раз Лева пошёл в школу, а я от скуки решил потренировать бросок гранаты. Набрал около гастронома пустых бутылок, сложил их под липой и стал поочерёдно бросать их в глухую стену противоположного дома. Получалось неплохо. Но как-то не учёл, что в полуподвале этого дома находился опорный пункт милиции. На звук разрывов осколочных гранат из полуподвала вышел дядька милиционер, взял меня за руку и повёл в опорный пункт. Там сидел суровый мент в звании капитана. Стал меня допрашивать. Я показал в каком доме живу и назвал номер квартиры. Сержант пошёл к моей маме и рассказал, что её сын захвачен в плен. Мама не стала сама выяснять отношения с противником, а позвонила папе в Генеральный Штаб, чтобы там оперативно разобрались в сложившейся обстановке. Минут через двадцать к опорному пункту подъехала военная машина, из неё вышел папа — молодой широкоплечий подполковник с пистолетом на ремне. Молча зашёл в помещение милиции и говорит мне: «Вовка, иди сюда!» Взял меня за руку, и мы пошли к выходу. Капитан-милиционер пытался возразить: «Товарищ подполковник, подождите, тут надо разобраться…» Но папа даже не замедлил шаг. Не поворачивая головы, сказал только: «Пошёл на …!» Вышли на улицу, я уже приготовился к трёпке. Но отец только легонько шлёпнул меня по попе: «Иди домой!» Потом Лёва мне объяснил, что на стене того дома висела доска, на которой написано «Милиция», а ты, мол, ещё дурачок, читать даже не умеешь. Тогда я понял, что грамотность — великое дело.
В зимнее время мы с пацанами любили ходить играть на речку Таракановку. Там было много снега и лёд на речке. Строили из снега крепости, катались на льду. Однажды эти игры чуть не закончились для меня очень плохо. Речка только что замёрзла, лёд был ещё тонкий. Но я как смелый разведчик решил попробовать перейти речку. Пацаны стояли и смотрели. Где-то посередине речки лёд проломился. Я очутился в воде. Речка была хоть и не широкая, но глубокая. У меня хватило сил вылезти на лёд и ползком добраться до берега. Идти домой в мокрой одежде я побоялся: пришлось бы маме рассказать о моём «подвиге». Поэтому я целый день до вечера бегал в мокром на морозе. Когда пришли домой, мама стала меня раздевать и удивилась, что на мне вся одежда влажная. Решила, что я просто сильно вспотел, когда бегал с пацанами. Что интересно, у меня даже насморка на следующий день не было. В общем, в те годы моя жизнь была полна опасностей. (Как, впрочем и в последующие годы.) Но Бог меня хранил.