Я не забуду эту боль
Я не забуду стыд и страх
Когда я камнем падал вниз
В тобою данных орденах
Как же метко охарактеризовал в своей песне Вячеслав Петкун то состояние, что испытывал в жизни каждый мужчина, от альфы до омеги, и что в народе зовется инверсией доминирования. Леха уехал, и я остался в полном одиночестве против расцветающей в своей сплоченности Великолепной Четверки. Терпеть поражения - тоже искусство, и в нем я невольно избрал худшую линию. Вместо того, чтобы добиваться, чего не умел, уйти в себя, что не получалось, я пытался вязаться к ним, и был в этом деле отвратителен. Я пытался вязаться молча, когда терся в их компании, в надежде, что со мной заговорят, но они не говорили, а я был в роли молчаливой мебели. Пытался неумело паясничать, старался подколоть их, поддразнить, но звучало это неуклюже и завистливо, и был я не только им, но и сам себе противен. Что-то подобное по ментальности вы видите от меня здесь, когда вяжусь в комментах чужих блогов в надежде, что меня заметят, но они не замечают, и образ мой окружающими воспринимается как навязчивый алкаш, лезущий со своими рассказами за жизнь к благородной леди, а его тут не надо и не звали. Но по-другому я не умел, ну просто не мое это - навязываться, и зачем жизнь вообще заставляет?
Мы вчетвером поехали в город - не великолепной четверкой, в которую я не входил, а, скорее, собачьей свадьбой - Гаечка с Дейлом, и к ним мы с Ваньком навязались "тушканчиком". Сладкая парочка почти нас не замечала, мне почему-то запомнилась сцена, как Дейл с Гаечкой стоят на дороге, рассматривают покупку, а мы с Ваньком рвем подсолнухи в близлежащем поле, и я закрепляю решето в прижимной пружиной багажника велосипеда и о чем-то с Ваньком разговариваю, вроде, в попытках паясничания пытаюсь настроить его против сладкой парочки. У него здесь свой интерес, пусть на момет рассказа он отыграл свою роль, но остались еще отголоски, а к роли мы вернемся чуть позже.
Покупкой была рация, которая стоила аж 14 рублей, если рацией можно назвать проводное переговорное устройство. Его приобрела в городе Гаечка, и оно было главной целью поездки. Еще в нашу бытность в шалаше Гаечка рассказывала об этой рации и о том, где она продается, и все мечтала съездить за ней в город и установить между нашими домами, да то ли не получалось, то ли не отпускали, то ли денег не давали родители. И вот заветное устройство материализовалось в виде картонной коробки, а в ней - две белые трубки, соединенные толстым белым проводом.
Ванек Есенин - местный, мой сосед напротив. В отличие от своего знаменитого земляка, он не то что стихов не писал, а не мог за три года выучить букву "А". Из первого класса его не переводили, оставив сначала на второй, затем на третий, год. Я бы, наверное, подумал, что это преувеличение, кабы сам не видел. Дело в том, что несколькими годами ранее мне довелось поучиться с Ваньком в одной школе. В школах тогда ввели экзамены по окончании каждого года, а мы в том году уезжали в мае, и из-за экзаменов меня не отпустили раньше и не смогли перевести в следующий класс в своей школе, а заставили доучиваться две недели в местной , чтоб в ней я и сдал экзамены. Таким образом мне удалось познакомиться с процессом обучения в деревенской школе. Все классы с первого по третий учились в одном кабинете, и вела урок одна на всех учительница. Ввиду ранее описанных обстоятельств, за три года все присутствующие в кабинете три класса успели побывать одноклассниками Ванька. Но у того даже от одноклассников была особая программа. Учительница, "обслужив" других учеников, беспомощно подходила к нему и спрашивала - "Ваня, ну покажи букву "а"! На что Ванек мычал что-то развязно-беспомощное, но букву назвать не мог. На четвертый год его не оставили - собрали комиссию и перевели в специнтернат. Та же участь в свое время постигла его старшего брата, а после него - и младшего. Отец Ванька работал трактористом в колхозе и много пил, что имело прямое отношение к причинам недуга детей. Мать - доярка в то же колхозе, в общем, обычная семья обычных тружеников, ни хороших, ни плохих, в то время они, во всяком случае, приносили обществу пользу, а сейчас и этой возможности лишены, а что пили - да кто тогда не пил?
Пусть официально было признано иное, но я бы не назвал Ванька умственно отсталым - да, он не мог прочитать третий год букву "а", но зато, в отличие от меня, с закрытыми глазами мог собрать и разобрать что велосипед, что трактор, да и во многих жизненных вещах разбирался не хуже, чем взрослые. Впрочем, к последнему его таланту мы вскоре вернемся...
С их крыльца всегда доносился развязный матерок, к дому подкатывали мотоциклы и трактора, на которых приезжали вершить попойку местные мужики. Раздается он и сейчас - Бритик, младший брат Ванька, продолжает дело династии, и голоса доносятся точно те же - слышишь и будто в детство погружаешься. Сам Ванек в раннем возрасте женился на какой-то девке из соседней деревни и уехал жить к ней, говорят, болел сифилисом, и в молодости я даже завидовал ему - ведь о том, от чего бывает сифилис, мне даже и не мечталось. Однажды, уже в начале нового века, когда наша история прошла свой финал, я пару дней был в деревне. Дядь Витя, отец Ванька, неожиданно подошел ко мне, поздоровался и стал с участием расспрашивать, как у меня дела, а они у меня были уже не очень, я уже не состоялся и уже стал никем, рассказывать было нечего, я смущался и не знал, что ответить. Он раньше никогда особо с нами не разговариал, а тут вдруг непонятно с чего решил. Я что-то мямлил и свернул разговор, дядь Витя попрощался тогда как-то грустно, стоял еще долго посреди дороги, а на следующий год мне сказали, что он умер.
В тот день после уроков мы с Ваньком сидели на бревнах, которые были штабелем сложены рядом со школьным забором. Тот сказал, что должен проезжать мимо его отец на тракторе и нас подвезти домой. Вообще, ехать было четыре километра, и лишь один раз я проделал этот путь пешком. Всегда мы голосовали, и всегда кто-то подвозил, и никто не боялся, что малолетние дети добираются домой одни таким способом - вспоминая такие моменты, понимаешь, в какой все же стране тогда мы жили. Был и другой способ - утром колхозный грузовик набирал школяров в кузов вместе с велосипедами, но велосипеда у меня тогда еще не было, и я ехал в кузове без него. У Ванька велосипед был, но он в те две недели не пользовался им для поездок в школу, чтоб составлять мне компанию.
Мы ждали долго, а трактора все не было, и я уже утомился ждать. И тут Ванек спросил - в своей манере, развязно растягивая гласные - "А ты будешь свою жа-ану ю...ать"?
- Что? - спросил я Ванька, не понимая, о чем он. Я никогда ранее не слышал этого слова, которое Ванек произнес именно так, со звуком "ю" в начале.
- Ты будешь свою жену ю..ать? - переспросил Ванек, - ну скажи, будешь или нет?
Я понимал, что меня в чем-то подкалывают. Что это что-то - то самое из взрослой жизни, чего я не знаю, и Ванек потешается сейчас над моим незнанием. К тому времени я, конечно, понимал, что существует какое-то действие, которое мне неизвестно и которое муж и жена должны совершить, чтобы у них стали появляться дети. Мне, как приверженцу логики, не катили объяснения насчет "просто целуются" - целоваться могли не только супруги, а в те времена хоть генсеки между собой, но детей у них от этого не появлялось, поэтому должно быть что-то определенное, но что именно - я толком не знал. "Стали появляться" я сказал про детей не случайно - даже после того, как я узнал и понял, что значит это слово на букву "ю", я еще несколько лет ошибочно думал, что делают это взрослые один раз в жизни, после свадьбы, а дети потом сами рождаются один за другим. Совпадение количества и пола детей в семье отца и в нашей только укрепляли меня в этом неверном выводе. Когда через несколько лет я узнал, как оно на самом деле, мои новые знания тотчас же подтвердились рождением нового брата, и количество совпадать уже перестало. При всем при этом я изначально знал, что бывают разводы, бывают повторные браки, и что некоторые рожают детей не от одного мужчины и не от одной женщины, но почему-то при всей своей склонности к логике, когда еще считал, что взрослые делают это единственный раз, об особенностях воплощения этого варианта в моей теории почему-то даже не задумался.
- Ну скажи, да или нет! - пристал со своим вопросом Ванек, повторив его несколько раз - ты будешь ю...ть свою жену?
- Сначала ты скажи! - пробовал хитростью угадать правильный ответ я, но Ванек на такой примитив не велся.
- Нет, скажи ты! А потом я скажу. Будешь свою жену ю... ? - повторил он уже который раз.
- Нет, не буду! - ответил я наугад, чтоб только он отвязался, - а теперь ты скажи, Ванек, ты - будешь?
- А я - буду! - гордо ответил Ванек, и по лицу его расплылась какая-то нехорошая, слащавая усмешка удовольствия.
Знал бы я тогда, что мы оба угадали с ответами! Ванек замолчал, а когда я спросил его - "а что это, Ванек, такое - ю..ать?", он хитро протянул - "скоро увидишь!". Что-то неприятное показалось мне в его интонациях, что-то из мира взрослых, но не из того, правильного, советского, доброго и честного, где люди живут, искренне любят, созидают и творят, к которому я привык и считал себя его частью, а из нехорошего, мне неведомого, что прячется в парах алкоголя за полиэтиленом, которым от ветра обшиты стены их крыльца.
Вскоре подъехал Кировец, в высокой кабине которого дядь Витя подвез нас домой.
....
В тот же день, как мы приехали из города, они установили "рацию". Со стороны Гаечки провод, проходя над парковкой Запорожца, дотягивался до ее окна и был заведен внутрь, ее трубка находилась у нее на подоконнике. С нашей стороны они смонтировали у покосившегося забора, что разделял наши огороды, небольшой деревянный ящик с дверцей, и внутрь него поместили второй терминал. Пришлось сделать так, потому что провод дальше не дотягивался. Я терся в процессе установки рядом, но вот именно, что терся. Меня там не ждали и не звали, и не особо жаждали опробовать со мной тестирование покупки. Мало того, через пару дней на ящике с нашей стороны появился навесной замок, а ключа у меня почему-то не было. На вопрос - где ключ, они мялись с ответом. Якобы, это рация Гаечки, поэтому она закрывает ее ради ее сохранности, чтоб не сперли, и ключ у нее.
На мои претензии насчет размещения на нашей территории чужого оборудования они отмазывались уклончиво, разве что в открытую не посылая, чтоб я не разозлился и не выломал этот ящик нафиг. Звонить Гаечке тоже было формально запрещено - якобы трубка находилась у нее в доме, и звонок мог разбудить ее бабушку во время дневного сна. Поэтому, по легенде, Гаечка звонила нам сама, а мы ей - только по предварительному согласованию. Через несколько дней я чуть было не начал верить, что идея "рации" заглохла, и она почти не используется. Пока однажды не стал свидетелем сцены, когда через зарешеченное окно горницы случайно увидел, как Дейл подошел к шкафчику, открыл его ключом, достал трубку, нажал тангенту вызова и, хитро озираясь по сторонам, проговорил в трубку - "первый, первый, я второй!". Потом повторил еще раз - "первый, первый, я второй!". В окне Гаечки тотчас же зашевелилась занавеска, свидетельствуя, что абонент доступен и ведет разговор. Я выскочил из горницы, как муж, заставший с поличным любовника, стал глупо изобличать и передразнивать - "а, вот, смотрите, я слышал, первый-первый - я второй, вы от меня скрываете!". Выхватил из ящика рацию и стал звонить, ерничая - "первый-первый, я второй! первый-первый - я второй", но никто мне не отвечал. Абонент сразу же стал не абонент.