Глава 5
Премьера
— Пап, вот сюда садись, здесь свободно. — Взгляд Гали по касательной оценил помятое лицо и несвежую рубашку отца. Ничего, сейчас выключат освещение в зале и папу будет не видно. Жаль, что запах не улетучивается вместе со светом.
“Папка…” Галя постаралась не думать про отца. Жалость подавляет чувства, а ей сейчас надо сосредоточиться на роли. Но чем упорнее она старалась упорядочить мысли, тем настойчивее они цеплялись за воспоминания.
Папа, мама... брат… Галя так скучает по ним, по тому времени, когда они были вместе. Слезы обиды и жалости, прорываясь из сердца к глазам, застряли в горле. Дальше Галка их не пустила. “Соберись. Не думай об этом. Ну соберись же!”
— Что с тобой? Ты в порядке? — Режиссер заглядывал в глаза актрисе и понимал, что она его не видит. — Черт! Твой выход!
Лев Борисович толкнул Галю на сцену.
***
— Ты что, институт прогуляла? Я с тобой разговариваю! — Света редко переступала порог комнаты дочери. Все воспитательные монологи обычно велись от двери.
— Мам, мне так плохо... Я провалила роль. Я бездарная актриса. Мне так плохо, мам…
— Ты только сейчас это узнала? А вот если бы слушала меня, то и время не пришлось бы тратить на всю эту муть. — Света так возбудилась, что не заметила, как сделала шаг в комнату.
— Обманула, значит мать? Обещала взяться за ум, а сама что! Опять в этот свой дурацкий театр побежала! Ну вот что тебя туда тянет? Тебе в жизни не хватает этого лицедейства?
— Давай садись и делай уроки. — Мама хотела еще что-то добавить, но все мысли вдруг разом покинули ее голову.
Света потопталась возле двери и вышла с ощущением, что забыла сказать что-то важное.
***
— Удачная премьера это редкость, но и настолько провальная тоже. — Режиссер подчеркнуто не смотрел в сторону Гали.
Исполнительница главной роли сидела в сторонке, боясь поднять глаза.
Разбор премьеры закончился. Все разошлись. Галя осталась.
— Лев...Борисович...я… — Девушка заплакала, по-детски вытирая слезы ладонями.
— Ну иди сюда, пожалею.
Мужчина целовал мокрое от слез лицо, медленно расстегивая пуговки на Галином платье. Под его уверенной рукой испуганной птичкой трепыхалось сердце неудавшейся актрисы.
***
— Любовь! — Галя снова и снова прислушивалась к звучанию слова. Нет, никакие слова не могут выразить то, что она чувствует.
Галка продолжала играть Маргариту. Все следующие ее выходы были превосходны. Вживаться в образ героини помогала любовь. Теперь она есть у нее, теперь Галя знает, что это такое.
— Я обещала маме, что брошу театр. — Галя сидела на коленях Льва Борисовича, положив голову ему на плечо. Мужчина гладил девушку по волосам, накручивая на пальцы локоны и думал о своем.
— Я должна вам...тебе... кое-что сказать. — Галка заглядывала ему в глаза.
Страх, вопрос, счастье — чего только не увидел Лев в ее взгляде.
Мужчина посмотрел на часы.
— До завтра не потерпит? Галюш, ну правда, бежать надо. — Лев Борисович встал, стряхнув с колен девушку, поцеловал ее в щеку и умчался, артистично махнув рукой.
Завтра он не появился, послезавтра тоже.
— Паш, ты помогал Льву Борисовичу с переездом. Адрес помнишь?
— Помню. А тебе зачем? — Паша (Коровьев) прищурился на Маргариту.
— Да хочу ему открытку с днем рождения отправить. — Актриса слегка переиграла равнодушную интонацию.
— А… У него вообще-то в ноябре день рождения.
Паша играл в театре давно. Сколько таких Галь было у Льва, он уже и не помнит.
***
Галка поднималась на седьмой этаж пешком. На площадке между шестым и седьмым этажом она остановилась перевести дух. На седьмом этаже щелкнул замок открывающейся двери.
— Про вечер ты помнишь? Папа не любит, когда опаздывают. — Женские каблуки гулко застучали в сторону лифта. — Аня, давай руку, пошли.
— Пока, пап.
— Пока, моя хорошая. Слушайся маму. — Лев Борисович, а это, совершенно точно, был его голос, поцеловал дочку и негромко сказал что-то еще. Галя не расслышала последние слова.
Женщина с девочкой зашли в лифт. Дверь в квартиру режиссера закрылась.
Галка стояла на лестничной площадке, прислонившись спиной к холодной стене. Напротив, на синем фоне масляной краски белый мел сообщал о том, что В+С=Л. Под полустершимися буквами, уверенным гвоздем размашисто красовалось вездесущее: ХYЙ.
Спустя много лет, предъявляя Льва Борисовича, Галкина память высвечивала именно эту синюю стену, расписанную мелом и гвоздем.