То что мы сейчас поём, как русскую народную песню "Чёрный ворон", это романс "Под ракитой", написанный Николаем Веревкиным в 1837 году. Только всё это чушь, никакой это не романс. И Николай никаким образом ему не автор.
Он только записал, ну может, еще немножко обработал текст. Веревкин не был поэтом, он был офицером и ни одного его стиха больше до нас не дошло. Он вообще никак не засветился больше не разу ни в какой творческой деятельности. Скорее всего он услышал песню, которую поют солдаты, записал и послал в журнал. Почему я так думаю? Да потому что сюжет, в котором раненый воин просит передать послание домой, гораздо древнее 19-го века. Он настолько древний, что кроме десятков вариантов текста имеет еще несколько песен связанных с ним по смыслу. Первая это песня, в которой ворон приносит к дому женщины "руку белую с кольцом" или просто кольцо и она понимает, что её мужа расклевали вороны. Вторая песня дошла до нас в варианте "Степь, да степь кругом". Там уже умирает ямщик и просит уже не ворона, а своего товарища. У этой песни тоже есть свои "нижние слои", в которых по устаревшим словам угадывается 17-й, а то и 16-й век, когда никаких ямщиков не было. Ямщик ведь от слова "яма", а так называлась московская слобода извозчиков, теперь это Хохловка в Басманном районе. Так что строго говоря там умирать должен никакой не "ямщик", а тоже воин. Если вы скажете: "почему не купец?", то раньше 16 века разницы в принципе нет. Все, кто ходил торговать были самыми настоящими вояками. Третья песня это "Как на грозный Терек". На первый взгляд связь трудно установить. Но в одном из вариантов песни о принесенной вороном руке, жена молит Бога. чтобы появился "милосердный человек", который бы похоронил останки любимого. А потом этот "сердобольный человек" появляется в Тереке.
То есть перед нами куски, какой-то довольно старой песенной франшизы, про которую мы только можем сказать, что в ней было не меньше двух серий. Ну еще можно сказать, что это точно времена христианства, раз речь идет о закапывании в землю.
С сюжетом все ясно. Человек получил тяжелое ранение, он бредит. Видит ворона, который прилетел его жрать. Сознание его путается, поэтому он то понимает, что перед ним птица, то начинает с ним разговаривать, как с человеком, и просить ворона передать весточку домой. Причём просит он рассказать не о его смерти, а о том, что он женился "на другой". И тут мы понимаем, что мужик пошел скорее всего не в поход на наступающего врага. Потому что в таком походе как бы трудно жениться. Медсестричек еще не было и маркитантки в обозе за армиями по Руси не таскались. Бабы дома сидели. И если воевали, - а они воевали, конечно - то обороняли населенные пункты. А ратью ходили исключительно мужчины. Скорее всего это был все-таки человек ушедший в далекий поход на чужбину. Об этом поет и женщина из песни о принесенном кольце: "он убитый, лежит не зарытый в чужедальней стороне".
С чего вообще взялся мотив "женитьбы на другой"? Ради красивости? Вряд ли. Дело в том, что в тексте есть "ракитов куст", а он, кстати, вообще довольно часто появляется в русских народных песнях. Помните, волчок, который ухватит за бочок, он куда тащит ребеночка? "И утащит во лесок, под ракитовый кусток". На раките мы остановимся подробнее, потому что она помогает нам датировать самый старый "археологический слой" этой песни.
Ракита это дикая ива. И что самое интересное, под ракитами именно женились. И не во всех случаях, а только в тех, когда уже была одна жена, венчанная по-христианскому обряду. Разводиться церковь не давала и поэтому все разведенные второй брак совершали по языческому обряду. А по языческому надо было именно вокруг ивы несколько раз обойти. Память об этом явлении сохранилась в поговорке "венчаться под ракитой", про которую можно почитать в "Большом словаре русских поговорок" историков Мокиенко и Никитиной.
Кстати, это будет уж совсем отступление, но я всё-таки скажу. Где-то раньше я писала о том, что по-моему, славяне были ближе всего к кельтам и приводила такой пример, когда славянское племя венедов упоминается у Прокопия Кесарийского, как входящее в племенной союз славянских племен "анты и венеды", а потом спустя три века уже обнаруживается в кельтском союзе под именем "венетов". Кто их знает, может ушли, может разделились и часть ушла к кельтам, а может быть вообще случайно возникли два племени с одним названием. Может например слово "венед" означало какой-нибудь "храбрец". И называть своё племя таким именем было очень даже круто. Но факт остается фактом, языки были тогда, на рубеже 4-5 веков нашей эры, такими близкими, что ничего не стоило уйти чуть-чуть на запад и из будущих славян стать будущими кельтами. Так вот культ деревьев был именно у кельтов. И у славян он тоже явно был, раз уж даже было специальное дерево, отвечавшее за бракосочетание. Кстати, такие обряды ни в 19, ни в 18 веках уже точно не совершались. Значит, сюжет реально старый.
Лично мне кажется, что упоминание женитьбы это горькая ирония мужика, который понимает, что из под этого куста он уже не встанет. Он видит, что над ним куст ивы и думает: вот прикол, я как будто собрался жениться, а не сдохнуть. Но есть и другое мнение. Историк Александр Нестеров двинул следующую смелую теорию: умирающий реально хочет, чтобы жене сказали, будто он не умер, а женился в далеких краях и остался там. Ну мы помним, что он говорит с вороном, но на самом-то деле его, конечно, слышит какой-то соратник (иначе кто описал это событие, не ворон же). Почему?
Вот в этом варианте текста есть ответ: "Да скажи, чтоб не тужила.
Я женился на другой". Чтоб не тужила.
На самом деле логично. Если женщина будет думать, что муж точно погиб, она, может быть, от горя сломается, а то и руки на себя наложит. Что во-первых непростительный грех, а во-вторых почти гарантировано означает гибель детей и стариков из этой семьи. А злость на мужа наоборот придаст ей сил. И если она выйдет замуж второй раз, то детям хоть какое-то существование будет обеспечено. Технически измена обеспечивала ей полное право на второй брак, точно так же как и вдовство. Представляете, такие вот моральные выборы делать на пороге смерти.
Но уже сказав: передай, что я женился, он начинает приводить подробности про "востра шашка была свашка, конь буланный был сватом", что автоматически развенчивает обман и показывает, что он умер на поле боя. Может это горькая предсмертная шутка такая, а может, тут отражается спутанное сознание - мужику всё хуже, он уже забыл, чем начал фразу. А может в последний момент своей жизни ему всё-таки стало как-то очень хреново от того, что жена будет считать его предателем...
В общем следить за невеселыми мыслями умирающего человека очень мучительно. И возникает вопрос, а для чего вообще пели такие песни?
Причём, именно у русских есть такой жанр абсолютно душервательных песен. Вспомните "Не для тебя придет весна" или "В чистом поле при раздолье". Это не грустные баллады англичан, не героические сказания вроде алыптыг-нымахов у хакасов. Иногда есть сюжет, иногда его нет, а есть только одни мысли вслух. Главная жанровая особенность этих песен - рассмотрение смерти в подробностях, "вид из глаз" гибнущего человека. "А первая пуля в ногу ранила коня, а вторая пуля в сердце ранила меня", "я только верной пули жду", "сейчас рванет боекомплект, а жить так хочется, ребята...". Я специально провела строчку из песни Великой Отечественной, потому что традиция написания таких песен никуда со временем не девалась -"Давнюю песню" ("Я лежу на беpегу со стpелою в гоpле...") написал Евгений Лукин.
Вопрос зачем их сочиняли и пели, это вопрос отдельный и очень интересный. Даже забегая вперед скажу, что есть на этот счет две теории: одна забавная, а другая... ну очень пафосная.
Можно сказать и проще - нравилось. Вот мексиканцы любят тягомотные сериалы, а американцы фильмы про душевнобольных. А индусы обожают свой ни с чем не сравнимый болливудский жанр кино, который всему остальному миру до фонаря. Почему бы не быть у русских какому-то мазохистскому желанию попеть про собственную смерть? Вот попробуйте перевести на любой язык выражение "травить душу" - я ручаюсь, что вам надо будет сказать 5-6 фраз, и то не факт, что собеседник точно поймет, что вы хотели сказать.
Но теории всё-таки есть. И вот первая, забавная теория. Подцепила я её на форуме новосибирского универа. Якобы традиция этих песен связана с бытовавшими у русских большими общественными пьянками. Ну там свадьбами, праздниками, когда за один стол садились десятки человек. А если люди начинают пить вместе и делают это примерно с одинаковой скоростью, то высока вероятность, что стадия агрессии у них произойдет примерно в одно и то же время. И тут уже недалеко до беды. Следующая стадия - депрессивная, её наступление можно немножко ускорить. Вот сидят мужики и бабы вперемешку, кушают, употребляют, беседуют. Женщины чувствуют, разговоры стали резче, громче, нахальнее. Переглянулись и одна из них начинает "Ой, то не ре-е-еченька..." И выдает такую порцию концентрированной боли, что мужики разом притихли, головы на кулаки пороняли. И давай размазывать скупые мужские слёзы по немытым рожам. Опасность драки с потерей народонаселения миновала. Очень похоже на сценку на свадьбе из "Жил-был пёс", на восьмой минуте, где "щас спою!". Там как раз дед по столу рюмкой грохнул, типа сигнал подал: стадия агрессии началась, и сразу полилась песня.
Вторая теория, лично мне очень нравится, мне кажется, она основана на глубоком знании псхиологии стресса. Есть у историков мнение, что накануне боя устраивали тризну. Обычно садились в круг вокруг костра, опытные вояки обязательно притаскивали молодых и необстрелянных принять в этом участие. Вспоминали всяческую жесть, которой навидались в боях, а потом начинали петь о смерти. Целью было вызвать у себя, а особенно у тех молодых воинов, которые в бой еще не ходили, сильнейшую эмоциональную разрядку. Довести до слез, до рыданий. Заставить как бы оплакать самого себя. Хорошо известно, что после такого наступает откат, опустошение - голова работает хорошо, но эмоций не чувствуешь. С помощью такого нехитрого приема люди "замораживали" себя на несколько часов боя. Это позволяло наутро не бояться, не паниковать, идти в бой с холодной головой и как результат, вероятно, избежать дурацких смертельных случайностей и сделать то, что надо сделать.
Все воинственные народы вырабатывали для себя какие-то технологии борьбы со страхом. Японцы буквально каждый день тренировали отрешенность и презрение к смерти. Мы такого себе позволить не могли. Наша философия всё-таки основана на любви к жизни, а значит постоянное презрение у смерти мы испытывать просто не можем. Но можем придумать какой-то лайфхак, который на время перегружает психику и делает её малочувствительной.
Ну вот собственно и всё, что я хотела сказать. А на мысль меня натолкнула фраза с форума палеонтологов, где с нами тусовались масачусетские студенты: "Песня красивая, но текст просто ужасен!". И тут я просто словила дежавю. Потому что такое в моей жизни уже было однажды. И тогда разговор тоже шел о ментальном давлении русских песен.
