История Л.А. : "Я предвоенный ребенок, родилась в мае 1936 и как раз самые золотые годочки моего детства пришлись на годы войны. Папа ушел на фронт в первых рядах, в нашей коммунальной квартире на три семьи на Лиговском не осталось ни одного мужчины. Жила у нас пожилая вдова с взрослой дочерью. Да еще одна семья. У соседки нашей по коммуналке ,Нины Николаевны, были муж и взрослый сын. Ну как взрослый- 18 лет, для матери еще ребенок , а для страны уже защитник и он со своим отцом в первых рядах тоже ушел на фронт. В первые же дни войны погиб муж Нины Николаевны. Она , обычно веселая и добродушная женщина вдруг как бы окаменела, сразу посерела лицом, почти перестала со всеми общаться и выходить на общую кухню. Мама старалась быть понимающей и лишний раз не беспокоила Нину Николаевну.
Потом началась блокада, я хоть и была маленькая, а очень хорошо запомнила то, как тяжко нам пришлось. Мы жили с бабушкой и мамой, бабушка перешла к нам, потому что мама настояла. Бабушка была старенькой, она и до войны была как былиночка. Мама за неё очень боялась, и маме приходилось каждый день забегать и к ней ее проведать и потом бежать со всех ног ко мне, а ведь она все время блокады работала. Да и со мной надо было посидеть и бабушка согласилась. Бабушка с каждым днем все хуже себя чувствовала, зимой 1942 года ее не стало. Я помню как плакала мамочка, прижимая к груди сухонькое тельце бабушки. Я впервые столкнулась с тем, что увидела неживым близкого человека и я умом понимала, что это моя родная бабушка, которую я очень любила и которая любила меня, но ее лицо так поменялось, что я почему-то очень боялась на нее еще раз взглянуть и прикоснуться. Я лишь только тихонько плакала.
Плакала, понимая, что больше она не погладит меня своей ладонью по голове, не прикоснется сухими губами ко лбу в таком редком, но искреннем порыве нежности. Бабушка не была из тех, что заласкают, но в те редкие минуты когда она меня ласкала вокруг меня будто все светилось и даже голод на время отступал. Иногда я плакала, видела же что происходит вокруг, как одна за одной обрывались жизни тех, кто жил по соседству. Как иногда приходилось идти по улице, а рядом под ногами лежал тот, кто уже никогда не дойдет до дома. Мне было страшно и в этом я не раз признавалась бабушке. А бабушка мне говорила: "Вот не бойся Лидочка, хуже ли лучше ли будет, рано или поздно, а все мы попадем в другой мир, и ты и я. Живи по совести и не бойся. Я первая пойду и буду за тобой приглядывать с неба. Ничего не бойся, я всегда буду с тобой" Я тогда успокаивалась и у меня снова появлялись силенки чтобы жить.
В последний путь бабушку мама нарядила сама, закутала в какие-то то ли шторы то ли покрывала. И мы понесли ее выносить из дому и везти в крематорий, который был на территории кирпичного завода. По лестнице мама несла бабушку на руках, а я тащила санки и вот мы пошли в скорбный путь. А по пути из двора повстречали нашу соседку Нину Николаевну, она посмотрела на нашу "кладь" и вдруг сказала маме: "Ты зачем же хорошую ткань извела? Ты могла бы ее обменять на продукты!" Но мама строго так сказала, что это только ее дело и мы пошли дальше. Я до сих пор помню то щемящее чувство потери, когда ты вроде и понимаешь, что все переменилось, но до конца не можешь всей её горечи осознать.
Бабушку сдали в приемник крематория завода. Маме выдали какую-то бумажку, типа справки и мы молча побрели домой, потерянные и осиротевшие. Потом мама меня закрывала одну дома , уходя на работу, бабушки уже не было и она очень за меня переживала и вот однажды когда мать была на работе к нам в комнату поскреблась Нина Николаевна. Я открыла дверь и она встала в проеме двери и стала оглядывать комнату, а потом спросила: "Лидочка, ты кушать хочешь?" Я промычала в ответ нечто неразборчивое, кушать я хотела всегда, но мне было неловко в этом признаться. А Нина Николаевна достала откуда-то из за спины какую-то штучку похожую на подушечку-леденец белого цвета. Я не веря в свое счастье взяла его и прижала к груди. "Угощайся, девочка!" сказала Нина Николаевна и ушла к себе, а я обрадованная хотела сразу съесть конфету, но потом подумала, что надо поделиться с мамой и разрезала ее ножом на две половины. Конфета пахла орехами и каким-то лекарством. И так и манила к себе. Я хотела дождаться мамы чтобы разделить вкусную конфету с нею, но голод оказался сильнее, я не сдержалась и засунула свою "долю" в рот. На удивление конфета оказалась не сладкой, она была скорее пресная с горьковатым привкусом. Но я ее все равно сжевала. А потом... а потом мне стало плохо, в глазах все закружилось и я тут же отключилась...
В себя я пришла в госпитале, рядом были врачи и пациенты, и еще была мама. Потом она мне рассказала, что я выжила чудом, некоторое время была без сознания, предположили, что я отравилась, найдя и съев какую-то отраву, так как мама видела эту ополовиненную "конфету" на столе и даже принесла ее с собой в госпиталь. Я не сразу стала нормально рассуждать и говорить, был какой-то период времени, когда я восстанавливалась, у меня очень сильно болела голова и лишь некоторое время спустя я вспомнила про конфету , которую мне дала соседка и рассказала обо всём маме. Мама тогда очень сильно плакала.
А уже когда я была совсем взрослой девочкой, мне было лет 14-15, мама мне рассказала, что в тот роковой день ей на работу кто-то позвонил, причем прямо начальнику цеха и женский голос сказал, что звонит родственница мамы, что с её дочерью беда и ей срочно надо бежать домой. Начальник цеха вопреки положению того времени мать отпустил и она успела вовремя, она на руках принесла меня в ближайший госпиталь, где меня выходили.
А соседка наша Нина Николаевна в это самое время бесследно исчезла, больше ее никто не видел. У нас была еще одна соседка, она жила на втором этаже в нашей парадной и близко общалась с Ниной Николаевной и вот она рассказала моей матери, что оказывается за некоторое время до того рокового дня когда я едва не распрощалась с жизнью, Нина Николаевна получила похоронку и на сына и кажется помутилась рассудком от горя. Однажды соседка повстречалась с нею на крыльце и видела, что Нина Николаевна надела одежду сына и его зеленую войлочную шапку, она как будто что-то искала и постоянно говорила : "Илюша, Илюша, как же так? Теперь я буду Илюша?" и во взгляде ее читалось сумасшествие. Соседка пыталась было с нею поздороваться, но Нина Николаевна ее будто и не признала вовсе. А что-то невнятно бормоча , ушла. А потом, уже по весне, соседи эту приметную суконную шапку нашли в сугробе на ступенях набережной Обводного канала. Того самого, в водах которого искали мнимого спасения от голода и безысходности... Комнату ее опечатали, а после войны туда заселили других жильцов.
Мы , пока мама была жива, часто приходили на место , где стоял крематорий кирпичного завода и где теперь покоится прах моей бабушки Евдокии Васильевны. Сейчас на этом месте разбит Парк Победы. Я бы назвала его парком скорби: его прудах темная вода и в любую погоду стоит особая тень в аллеях. Если вы там побываете , то почувствуете насколько гнетущей бывает там тишина. Ведь в прудах и под ногами прах тысяч ленинградцев. А я иногда вспоминаю то непростое и страшное время и до сих пор думаю, кто же тогда позвонил моей маме на работу? Что это было: помощь свыше от бабушки или звонила соседка, поняв что натворила? Зачем Нина Николаевна дала мне эту "конфету"? Был ли это злой умысел или она в силу помутнения рассудка решила одарить несъедобной конфетой голодного ребенка в качестве последнего подарка? Этого я никогда не узнаю, но когда позволяет здоровье и я прихожу в любую церковь или часовню чтобы помянуть своих родных, близких и знакомых, то первым делом вспоминаю папу, маму, бабушку и соседку Нину Николаевну, чтоб там ни было- только Бог знает правду, а мне её не судить..."
"Тушите свет!" История про "отвод глаз". | Эффект наблюдателя | Яндекс Дзен (yandex.ru)