Непонятный человек — лысый Акимыч. Вроде бы не до шуток, а он ухмыляется.
— Человека, — говорит, — легче всего по шапке понять. Всегда он шапчонку по мыслям себе подбирает. Иному легонькая нужна, чтоб носить ее с лихостью, набекрень. Потому что мысли у него тоже легонькие и набекрень. А другой — еще и козырек на лоб надвинет, чтоб мрачность рассуждений прикрыть.
Будилка почти не слушает. Холодно ему и жутко.
У Акимыча все на полу. У окна зевает жандармский офицер. Сплюснутое лицо и седые его усы кажутся зелеными. Это оттого, что солнце не может пробиться сквозь густую черемуху за окном. Два сыщика в полосатых брюках перевернули кровать и взрезают матрац. У двери топчется и мнет фуражку сосед Акимыча — Баюшкин.
— Вот у Баюшки, — говорит Акимыч, — вечный страх перед начальством. Он кепчонку издали сдергивает, а с ней и всякие рассуждения, чтоб в дерзости не заподозрили.
— Ну, а про мои мысли что скажешь? — смеется жандарм.
— Казенные они у вас, с кокардой.
Жандарм хмыкнул, побагровел, лицо от зеленых отсветов сделалось фиолетовым.
Будилка сидит на столе, вцепившись пальцами в столешницу. Так его сыщик посадил, когда обыскивал.
— Испугался, — подмигнул парнишке Акимыч. Шагнул к нему, приподнял и, будто целуя, шепнул в самое ухо: — Скажи Севрюгину, чтоб завтра начинали. Завтра. — И оттолкнул от себя. — Понял, что у людей под шапками?
Будилка закивал.
— У рабочего человека, парень, понятия тем крепки, что потом просолены и у печей прожарены.
Будилка вдруг скорчился от резкой боли. Это сыщик завернул ему ухо.
— Скажи-ка, мальчик, что шепнул тебе этот дядя?
Голосоку сыщика ласковый, зубы мелкие и острые.
— Ничего! — кричит Будилка. — Про шапки!
Акимыч бледен. Жандарм морщится:
— Оставь.
И вот ведут Будилку в участок. Сыщик придерживает его за локоть. Жандарм с другим сыщиком остался у Акимыча — караулить, не зайдет ли к нему кто поважней мальчишки.
— В кармане у меня пистолетик, — ласково говорит сыщик Будилке, — на тот случай, если ты побежишь. В рукаве свисток, чтоб городового на подмогу позвать... Как зовут-то тебя, сорванец?
— Будилка.
Он спохватился, подумал вдруг, что давно отвык от собственного имени. Уже два года, как он просто будилка — посыльный в мартеновском цехе. У сталеваров смена не мерена. Полдня печь загружают— пудовые болванки швыряют в нее, как арбузы, а потом по домам. Только дежурный да он, Будилка, у печи остаются, ждут, пока сталь начнет закипать. Вот и бежит Будилка, в метель иль глухую ночь, будить рабочих, скликать сталь выпускать. И к Акимычу сегодня примчался, чтоб на плавку звать. А ему за калиткой руки выкрутили — ив дом: рассказывай, кто такой и откуда.
Смекнул он сразу, зачем у Акимыча жандармы. Лысый Акимыч — у мартена третий подручный, а по соображению — первый. В Сибири был за политику.
Знает Будилка, почему взбунтовался недавно завод—все работу бросили и двинулись к дому управителя. Тот на балкон вышел — борода холеная, на стороны, а глаза, как у совы, круглые и холодные. Ему говорят: смена полсуток, а платят гроши, штрафами едят, мастера, как бульдоги. А тот одно заладил:
— Не могу, не могу.
Тогда Акимыч и говорит:
— Вы не можете, министры не могут, царь не может. Так к чертовой бабушке и вас и царя. Так не уйдете — силой выгоним!
Управитель испугался и на попятную: мол, обдумает все, что рабочие требуют, а потом даст ответ.
Вот оно — ответ. Арестовывать людей начали.
...Летит с тополей ленивый пух. Дремлют гуси в пыли на дороге.
— А по имени-то как? — переспрашивает сыщик.
— Никак! Будилка — и все!
Готов он сквозь землю провалиться от обиды и бессилия. Доверил ему Акимыч тайну. И жжет она его, эта тайна. А что, если он не передаст Севрюгину про «завтра»? И про Акимыча? Что-то важное не будет сделано, очень важное. Думай, Будилка, думай!
— Между прочим, в участке никто не запирается, — говорит сыщик. — И зачем? Как запустят тебе иглу под ноготь — не до упрямства. Лучше сразу признаться. И никто не узнает — мы тайны умеем хранить.
Они спускаются по кривой улочке к пруду. Если броситься в пруд — далеко не уплывешь. А если и вправду пытать начнут? И он струсит? Столько бы ему силы, как у Акимыча. Ох, и хороший он мужик! И добрый. Сперва Будилка, как и всякий новичок, три месяца бесплатно работал. Так Акимыч всегда случай находил, чтоб его покормить. Ведь он, Будилка, тоже гордый, подачку не возьмет...
Не может Будилка не выполнить поручение такого человека. А как выполнить?
У пруда на развилке дорог стоит покосившийся домик. На нем зеленая вывеска: «Павилиён Сенкина Радость».
Над буквами нарисована улыбающаяся козлиная морда с папиросой. Это самая знаменитая пивная в Мотовилихе. Потому что под её крыльцом живет старый пьяница — козел Сенька. Из-за него здесь всегда толкутся мастеровые, потешаются, водкой козла поят, хохочут, когда он плясать начнет. А хитрому торгашу — доход. И козлиную вывеску он прибил для большего соблазну. Будилке не раз приходилось отливать водой перепившихся цеховых и волочить на себе к заводу.
Может, и сейчас там знакомые есть?
— Дяденька сыщик, а за что Акимыча забрали?
— Не называй меня так! Сам знаешь.
— Вот те крест — не знаю. Да мне что, мне он не дядька, не мамка. Вчера такой шелобан вкатил — до сих пор шишка на затылке. Во — смотри.
Будилка глядит на сыщика чистыми глазами.
— Жарко, попить бы. Вы, наверно, тоже сегодня устали, — подмазывается он, соображая, как бы заманить сыщика в «Сенькину Радость». — Здесь козел живет занятный. Водку пьет, стаканы на рогах носит, под гармошку пляшет. Вот те крест. А баб не любит — страсть. Те от него, подобрав подолы, носятся, а то спасаются на заборах. Не веришь?
Сыщик пожевал губами. Он раскраснелся, на носу блестят бисеринки пота. И верно, духотища, и с утра маковой росинки во рту не было. А пацан разболтался. Он на доброту должен клюнуть. Не баловали его добротой и лаской.
Сыщик потрепал льняные Будилкины волосы.
— Сирота, видать?
— Угу.
— Раков хочешь? И сыру? А может, и шкалик, а? Пошли?
— Пошли!
В кабаке потешались над козлом несколько мастеровых. Сенька был грязен, бока ввалились, шерсть в репьях.
— Сенечка, открой пасть.
Козел открыл. Ему плеснули водки, он проглотил и фыркнул.
— Теперь дыхни, — приказал ему дядька, похожий на цыгана.
Козел захрипел. Под общий хохот ему сунули в рот громадную самокрутку. Он запыхтел и, обжигаясь и давясь дымом, сжевал ее.
Знакомых нет. Хоть бы кто-нибудь...
Приказчик поставил перед Будилкой целую тарелку пунцовых, только что вынутых из кипятка раков. Сыщик подмигнул:
— Ешь.
— Господин сыщик, а Акимыча долго не выпустят?
— Не называй меня так, — прохрипел сыщик. Торопливо выпил шкалик, нюхнул, сморщившись, кусочек сыра и кивнул:
— Ешь быстрей и пошли!
Будилка стал разламывать рачью клешню. По тому, как сразу притихли мастеровые, он понял, что его услышали.
— Сенечка, новенькие пожаловали.
Козла подталкивали к их столику.
— С новеньких выкуп требуется.
Будилка напружинился, ждал. Не заметил, что жует клешню вместе с панцирем.
Глаза козла налиты кровью. Он пьян. Обнюхал штанину сыщика и открыл рот. Сыщик оттолкнул его каблуком.
— Не уважают Сенечку. Он может обидеться! — сказал, подходя, дядька, похожий на цыгана.
Козел склонил рог и смотрел одним глазом сыщику в рот. Вокруг столпились мастеровые. Будилка с радостью понял, что его хотят оттеснить.
— Уберите эту тварь! Эй, хозяин!
Сенька зацепил рогом стул и начал поднимать. Сыщик отскочил. Козел ринулся на него и вдавил бы в бревенчатую стену, не увернись тот и не вскочи на стол. Только клок полосатой штанины остался на кривом роге.
Крики, звон разбитой посуды, хозяин колотит шваброй козла, а тот рогами поднимает край стола, на котором пляшет сыщик, — это все, что успел заметить Будилка. Он выскочил из «Сенькиной Радости», перемахнул через забор и бежал прямо по морковным грядкам. В пивной звенела трель полицейского свистка. Из двери выскакивали и разбегались мастеровые.
Глухо хлопнул выстрел. Будилка показал кукиш и помчался к заводу.
После он узнал, что козел Сенька убит, а хозяина пивной всю ночь продержали в полицейском участке и оштрафовали «за содержание недозволенной скотины в присутственном месте».
А назавтра Мотовилиха объявила забастовку. Горному инженеру Крапивину, которого все ненавидели, натянули на белый китель рогожный куль, надели лапти и под свист и хохот вывезли с завода на тачке. И следы замели метлой. Рабочие требовали, чтобы освободили Акимыча и других арестованных.
Будилка бегал по цехам в замасленной выцветшей кепчонке и не мог сдержать улыбки. Его распирала гордость. Он носил в себе тайну. Никто не знает, что он, белобрысый парнишка с веснушками на носу, тоже не последняя спица в колеснице. Ведь, может быть, судьба этой забастовки зависела от одного слова «завтра», которое он принес Севрюгину от Акимыча.
Когда знакомый слесарь окликнул парнишку: «Эй, Будилка!» — он выпятил худую грудь и важно произнес:
— Между прочим, меня Петькой зовут. Петром Ивановичем.
Рассказ опубликован в сборнике "Горизонт-72" (Пермь,1972).