В начале 90-х годов мне довелось проехать пол-России в плацкартном вагоне поезда Хабаровск-Новосибирск. То, что я видел из окна вагона и особенно то, что представало моему взору на вокзалах сибирских городов, походило на странные дикие танцы на свежей могиле Великой Страны…
Так получилось, что моя армейская служба (1992-1994 годы) пришлась на переломные годы истории страны, когда Советский Союз уже официально не существовал, а пришедшая ему на смену новая непонятная система государственной власти только-только начинала устаканиваться.
Процесс «устаканивания» был страшным. Правда, до нас, простых матросов Морских частей Погранвойск, что служили в ту пору в Петропавловске-Камчатском, доходили лишь отголоски этой политической бури.
Во время службы меня угораздило подхватить менингит, так что о событиях в Москве осенью 1993 года я узнал из телевизора, лёжа в палате окружного госпиталя.
Сначала я даже не понял, что показывают именно Москву, столицу моей страны: на экране толпы разъярённых людей окружали танки, так нелепо смотревшиеся в контексте городского пейзажа...
Много дней по ТВ только и было разговоров о штурме Белого Дома, о многочисленных убитых и раненых. Наверное, из-за не до конца ещё отступившей болезни я воспринимал эти события как-то отстранённо, словно в тумане.
Через пару месяцев я отправился в отпуск домой, в Алтайский край. Из Елизово улетел в Хабаровск. Была ночь, магазины закрыты. А я после болезни испытывал постоянный голод. Где-то в окрестностях ЖД-вокзала мне попался на глаза хлебозавод. О том, что это именно хлебозавод, я догадался по запаху. В этот момент из цеха на улицу вышла женщина, видимо, работница ночной смены. Преодолев стеснение, я подошёл к ней и попросил продать булку хлеба.
Наверное, вид я имел довольно-таки мученический – тощий болезненного вида морячок с брезентовым сидором в руках. Иначе как объяснить, что женщина даже денег не взяла за хлеб?
Купив плацкартный билет на поезд до Новосибирска и пару дешёвых книг в дорогу, я отправился в четырёхдневное путешествие по заснеженным просторам матушки-Сибири.
Не буду подробно описывать свою поездку, может, в другой раз. А рассказать хочу об одном случае, который произошёл со мной уже в Новосибирске, на железнодорожном вокзале.
Ещё в Петропавловске, Хабаровске и на вокзалах городов, на которые я заглядывал по пути следования, я приметил множество оборванных, обросших, неряшливого вида людей. Стоило развалиться Союзу, как они явились, словно ниоткуда, чтобы попрошайничать, тащить всё, что плохо лежит, драться между собой, оглашать окрестности руганью. До сих пор мне ещё не доводилось сталкиваться с бомжами, а теперь казалось, что на вокзалах их больше, чем пассажиров.
Я сторонился этих страхолюдин.
В Новосибирск я прибыл ранним морозным утром. Покинув поезд, отправился в потоке пассажиров к зданию ЖД-вокзала. У входа образовалась толкучка, и, наверное, столпотворение было бы ещё больше, если бы не бомж. Старый седой человек в ушанке и драном пальто отворил огромную вокзальную дверь на тугой пружине, и придерживал её, не давая захлопнуться, что позволяло людскому потоку непрерывно течь сквозь дверной проём в здание вокзала, не тратя секунды на борьбу с тугой дверью.
Мне бросилось в глаза, что у старика нет варежек, железную раскалившуюся на морозе ручку двери он держал голой рукой. На шее его висела старая дерматиновая сумка, на которой кривыми печатными буквами, видимо, мелом, было выведено: «Спасиба, да хранит вас Бог».
Я понял, что это у старика такой способ заработка, потому что увидел, как впереди меня идущая женщина что-то бросила в дедову сумку, а в ответ он поклонился и что-то промычал, словно немой.
В какой-то миг я тоже хотел сыпануть в дерматиновую сумку немного мелочи, но в кармане её не оказалось, а искать времени не было, сзади напирали. Так и прошёл я мимо бомжеватого старика и вступил в тёплый и шумный вокзальный рай – огромное пространство, заполненное ордой пассажиров и бесконечными рядами коммерческих ларьков…
Мне ещё предстоял путь от Новосибирска до Бийска, и я более-менее благополучно его проделал.
Уже спустя годы я написал стихотворение, в котором нашлось место старику-бомжу с его сумкой: никогда мне так и не давало покоя то, что прошёл я мимо, не бросив копеечку просящему…
Старик
Зима. Мороз. ЖД-вокзал.
У входа молча он стоял –
Седой, замерзший старичок.
Дверь на пружине на тугой
Он, отворив, держал рукой,
И мимо тёк людской поток.
Светился иней в бороде,
Устало в землю он глядел –
Бедняк, убогий наших дней.
Поверх старинного пальто
Висела сумка у него
Для мятых трёшек и рублей.
А я в потоке плыл людском,
И неожиданно на нём
Застыл мой удивленный взор.
И на бегу прочесть я смог:
«Спасиба, да хранит вас Бог»
На сумке нищенской его.
Корявым почерком, строка –
Слова немого старика,
Что он не мог произнести…
А я, влекомый суетой,
Гроша не кинул сумке той…
О старичок, прости! Прости…
Я взял билет и поезд ждал:
Я деду ничего не дал –
Неловко было перед ним.
Когда к двери я подошёл –
Его уж там я не нашел –
Исчез, растаял словно дым.
Шумел вокзал, пестрел народ,
«Комков», пивнушек хоровод –
Хлам жизни, суета-сует…
«Спасибо, да хранит вас Бог»…
Я этих слов забыть не смог,
Их вижу сквозь завесу лет.