О некоторых пружинах антисоветского переворота

Историк Евгений СПИЦЫН в беседе с политическим обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО

Снова и снова обращаемся сегодня к событиям 30-летней давности, ставшим роковыми для первой в мире социалистической державы. И одним из главнейших в сознании многих остаётся вопрос о том, неизбежным ли был совершённый в 1991 году антисоветский, антикоммунистический переворот.

Изначальной установкой пришедшего к власти буржуазного режима стало провозглашение нежизнеспособности, то есть обречённости социалистического строя, скорый конец которого, дескать, был предопределён. Собственно, на утверждение этого и нацелена в основном нынешняя официальная пропаганда. Но насколько её доводы соответствуют действительности?

Давайте выслушаем мнение на сей счёт авторитетного историка, который уже в течение продолжительного времени глубоко исследует данную проблему.

Обречённость социализма — это ложь!

— Если помните, Евгений Юрьевич, впервые мы коснулись темы о судьбе социализма в нашей стране около четырёх лет назад, когда беседовали в связи с отмечавшимся 100-летием Великого Октября. Вы обещали подробнее к этой теме ещё не раз вернуться, и вот сейчас, накануне круглой годовщины «чёрного августа», я вижу для того непосредственный повод. Итак, поражение социализма действительно было исторически предопределено?

— Ни в коем случае! Я говорю это твёрдо, на основании фактов. Однако вместе с тем не менее твёрдо подчёркиваю, что Советский Союз нуждался в реформах, прежде всего экономических. Потребность в них появилась не к 1991 году, а гораздо раньше, в 60 — 70-х годах прошлого века.

Но тут, замечу, необходима весьма существенная оговорка. Реформы диктовались не кризисом системы социализма, как сейчас это чаще всего преподносится, а структурным кризисом советской экономики.

— Большая разница, насколько я понимаю.

— Разумеется! И серьёзное внимание обратил на это не кто иной, как один из самых выдающихся экономистов мира — нобелевский лауреат и наш соотечественник Василий Васильевич Леонтьев. Его специально пригласили в Советский Союз, чтобы он оценил состояние социалистической экономики и дал компетентные рекомендации.

— В каком это году?

— Уже в 1987-м, когда Горбачёв под знаком «перестройки» начинал свою ломку всего и вся. Я думаю, и приглашён-то Леонтьев был с надеждой, что одобрит и поддержит перемены в капиталистическом направлении.

— А он?

— Если вкратце сказать, реакция была такая: «Что вы делаете? У вас же вполне работающая система, и вам не надо её менять. Главная проблема ваша — в структуре экономики».

— Поясните, пожалуйста.

— Структура предполагает приоритеты экономического развития по отраслям. Традиционно приоритетными в советской экономике были военно-промышленный комплекс, капитальное строительство и сельское хозяйство. То есть имелось в виду перераспределение средств между отраслями, изменение структурных пропорций с целью, скажем, большего развития потребительского рынка и т.п.

— А что конкретно свидетельствовало о структурных кризисных явлениях?

— Падение темпов роста производства. Эти темпы были очень высокими в четвёртой и пятой пятилетках 1946—1955 годов и несколько лет далее. Ну а потом начали сказываться хрущёвские «загогулины», которые преследовали не столько экономические, сколько политические цели. И поиск эффективного выхода из тупиков, в которых оказались некоторые насущные отрасли экономики, затянулся аж до середины 1980-х.

Можно сказать об этом так: не было Сталина. В результате многие из назревших преобразований, которые он начал ещё до войны и к которым вернулся после неё, затормозились. Это достаточно убедительно раскрыто в работах таких видных наших экономистов, как Григорий Ханин и Рэм Белоусов.

— Тем не менее Леонтьев не отнёс торможение в советской экономике на счёт системы социализма. Вот что самое важное, не так ли?

— Именно! Мягко говоря, не дорос Леонтьев в своём понимании до уровня такого титана экономической мысли, как Чубайс.

— Или Егор Гайдар. Они же вместе с другими «чикагскими мальчиками» и стали непосредственными «прорабами» по трансформации социалистической экономики в капиталистическую.

— Да, это теперь вовсю циркулирующее утверждение, будто система социализма для жизни вообще непригодна и, стало быть, обречена как утопия. В общем, да здравствует явившийся к нам капитализм!

— А каким видится вам это явление капитализма?

— Конечно, делом отнюдь не естественным, а вполне рукотворным. Ради этого и планировался, готовился, осуществлялся ельцинский переворот, прологом которого стала горбачёвская «перестройка».

О том, как всё это происходило, уже много сказано и написано. Потому я сегодня выделю лишь некоторые пружины, чьё коварное действие до сих пор остаётся в массовом сознании неочевидным. Между тем они-то и начали подрывать основы социализма, что привело в итоге к его катастрофе.

Покушение на основы

— Нашим читателям, конечно, интересна конкретика.

— А вот, скажем, отмена государственной монополии на внешнюю торговлю, произошедшая вскоре после прихода к власти Горбачёва. Много ли шума было по этому поводу? Возникло ли серьёзное противодействие? Ничего подобного. Прошло это тогда, в 1987-м, почти незамеченным.

Но стоило бы вспомнить, как яростно боролся против такого решения Ленин в самые последние месяцы своей работы. А почему? Понимал, какую угрозу это создаст самому существованию социализма. И не допустил, сумел убедить своих соратников.

— Значит, пренебрёг Горбачёв ленинским уроком?

— Да не одним, вот в чём беда! Вообще, уничтожение социализма и развал великой Советской страны в значительной мере явились результатом того, что руководство СССР перестало по-настоящему опираться на опыт Ленина и Сталина.

— Ещё до Горбачёва?

— Конечно. Известно, сколько дров наломал Хрущёв так называемой борьбой с «культом личности» и своими лихими экспромтными «реформами». Но и Брежнев, возвращаясь к здравому смыслу, например, не смог восстановить сталинскую модель работы с кадрами, от чего в первую очередь зависело качество управления.

— Что вы имеете в виду?

— А давайте вспомним, как происходило назначение управленцев при Сталине. Человек, получивший высшее образование, если это был толковый, подающий надежды специалист, направлялся на производство. Здесь ему предстояло сполна проявить не только свои знания, но и организаторские способности, умение руководить людьми. И, если такое умение у человека отмечалось, его не мурыжили подолгу на каких-то второстепенных низовых должностях, а как можно скорее доверяли более ответственный и масштабный участок работы. Таким образом он своевременно и заслуженно шёл дальше и выше.

— Вплоть до наркома?

— Именно о сталинских наркомах, то есть будущих министрах, я особенно и хотел сказать. Кто ими стал перед войной? Как правило, люди, получившие высшее образование в первой половине 1930-х. Им было всего по 30—35 лет. Напомню: Байбаков, Малышев, Тевосян, Ломако, Косыгин, Устинов... И так далее.

Они вытащили на своих плечах огромные тяготы войны и восстановление экономики в послевоенный период. Потому что у каждого из них было сочетание молодости, опыта и эффективности.

— Сталин ведь руководителям отраслей придавал особое значение?

— Да. И подчёркивал, что это тяжелейшая, «мужицкая» работа, требующая молодых сил. Он даже пятидесятилетним Молотову и Микояну говорил, что они уже старики и не годятся для этой работы. А что бы он сказал, например, Славскому, который стал министром в 1965-м, а уходил с этого поста, когда ему было аж 88?

— Отсутствие необходимой ротации кадров, как хозяйственных, так и партийных, чревато было и обрастанием всякого рода связями, кумовством, «блатом» и т.п.

— Мало того, нельзя было закрывать глаза на самое настоящее разложение части руководителей, проникшее даже в партийный аппарат высшего уровня. При Сталине моральный облик коммуниста имел важнейшее значение. Вот почему так поражён был Дмитрий Трофимович Шепилов (тот самый, «примкнувший к ним»), когда побывал в гостях у Ильичёва, который при Хрущёве возглавит Идеологическую комиссию ЦК КПСС, то есть станет главным идеологом партии.

Так вот, в своих мемуарах Шепилов пишет, что поразило его не только собрание картин западных живописцев, показанное ему хозяином дома, но и услышанный от Ильичёва комментарий. А смысл таков: это, дескать, несгораемое вложение капитала. И Шепилов размышляет про обуржуазивание кадров партии, которое, как мы понимаем, сыграло колоссальную роль в трагедии 1991—1993 годов.

— Захотели жить в роскоши за счёт труда других, не пряча присвоенных богатств?

— Теперь-то не очень это и скрывается. Ранее собственничество, потребительство просто маскировались громкими лозунгами о борьбе за демократию. Конечно, социалистический уклад жизни, Советская власть и партийная дисциплина сковывали хищнические стремления многих. Хотели избавиться от всего этого, и поэтому разложение партийных кадров набирало обороты.

— Что, на ваш взгляд, тому способствовало?

— Во-первых, я объясняю это тем, что в 1956 году Хрущёв своим докладом о «культе личности» внёс разброд и шатания в идеологическое состояние партии. Второе важное обстоятельство, связанное с первым, — создание в 1958 году международного журнала «Проблемы мира и социализма».

— Вы ему придаёте такое большое значение?

— Есть основания.

— Но ведь ещё при Сталине была международная газета «За прочный мир, за народную демократию». Выходила та газета в Бухаресте, а журнал — в Праге...

— О, это совсем разные издания! Дело в том, что при Сталине в редакцию международной газеты входили представители правящих коммунистических партий социалистических стран. А в редакцию журнала «Проблемы мира и социализма» вошли, причём на паритетных началах, также представители ведущих компартий капиталистических стран, в частности — Франции и Италии, которые оказывали сильное воздействие на политику журнала.

После ХХ съезда КПСС эти партии начали активно продвигать идеи так называемого еврокоммунизма. Вот они и стали тогда главным инструментом разложения нашей партийной бюрократии. Ведь через редакцию «Проблем мира и социализма» прошло более половины состава аппарата ЦК КПСС.

— Неужели так много?

— Да-да! В том числе почти полностью весь состав двух международных отделов ЦК, которыми рулили Юрий Андропов и Борис Пономарёв. Заразившись этим самым «еврокоммунизмом», они вместо большевиков-ленинцев превратились в меньшевиков. Дошло до того, что Брежнев, будучи человеком достаточно проницательным, в шутку называл их так: «Мои социал-демократы». Прямо в точку, скажу я вам!

Что же представляли собой эти «социал-демократы»

— Замечу, что некоторых из них я знал лично. Например, Фёдора Бурлацкого, который одно время работал у нас в редакции «Правды», а позднее, уже после 1991-го, был главным редактором «Литературной газеты». Кстати, из «Правды» этот очень скользкий персонаж был уволен за грубое нарушение редакционной дисциплины, а потом, к удивлению нашему, вдруг опять оказался на вершине.

— «Скользкий» — это вы верно определили. По его писаниям видно. Впрочем, они все в таком смысле похожи друг на друга, поскольку до поры им приходилось изворачиваться и ловчить, скрывая своё подлинное лицо. Но во время горбачёвской «перестройки» все вошли в когорту предателей своей партии, активно поспособствовав её разрушению: тот же Бурлацкий, Бовин, Шишлин, Черняев, Ципко и другие.

— А можно конкретизировать, что же всерьёз содержалось в шутке про «моих социал-демократов»?

— Я уже сказал: меньшевики. Как определил их в своё время Ленин? Мелкобуржуазная партия, находящаяся на службе у крупного капитала. Самое главное в том, что теперь именно эти ребята формировали запрос в руководство партии и страны не на Романова, Гришина или Щербицкого, а на Мишу Горбачёва. Он объективно стал выразителем позиции этой прогнившей партноменклатуры в аппарате ЦК.

— Судя по приведённой вами оценке Брежнева, о чём-то внутри этих людей он догадывался.

— Наверняка, но не пресёк их намерений, не остановил и в отставку не отправил.

— Почему же?

— Считал и даже говорил, что на них есть своего рода цербер — в лице Михаила Суслова. Только не учёл, что Суслов-то не вечен, он не Кощей Бессмертный, и в начале 1982-го его не стало.

Показательно, что, узнав о его уходе из жизни, ребята эти пустились в пляс. А вот когда пришёл к власти Андропов — идейно с ними одного поля ягода, такую новость встретили ещё большим ликованием. И обратите внимание: все они в своих мемуарах об Андропове пишут исключительно в восхищённых тонах.

— То есть идейная их близость к Андропову или даже родство с ним сомнений у вас не вызывает?

— Нет. Есть разные тому аргументы. Один выделю: это известная андроповская статья, опубликованная на страницах журнала «Коммунист» в мае 1983 года.

— Где он высказался, что мы не знаем общества, в котором живём?

— Она самая. Но я сейчас хочу сказать ещё об одном тезисе, который в разговоре по анализируемой теме значение имеет не меньшее. Андропов там постулировал, что в нашем движении вперёд, в деле строительства социализма, будут периоды как приливов, так и отливов.

Вот и получается: «период отлива» начался с Андропова — Горбачёва. А в той статье автор как бы давал такому периоду карт-бланш, узаконивая ожидаемое и якобы естественное его явление.

— Для чего это понадобилось?

— Чтобы оправдать отступление от социализма. Вспомните аллилуйю нэпу, которую с началом «перестройки» вовсю нагнетали уже помянутые Бурлацкий, Ципко и иже с ними. Таким образом они готовили откат от социализма как системы — вот суть.

— А как вы объясняете, что человек КГБ Андропов, призванный хранить и крепить государственную безопасность, занял такую позицию?

— Вот это глубочайшая ошибка, что Андропов был кагэбэшником. Он просто одно время на посту председателя КГБ исполнял роль своего рода надсмотрщика над спецслужбами. А был, что называется, до мозга костей партийным работником. Начинал он под руководством Отто Куусинена — активного деятеля Коминтерна, который стал фактически его политическим папой. И когда в 1957 году Андропов вернулся из Венгрии в аппарат ЦК, именно Куусинен убедил Хрущёва создать здесь «под него» второй международный отдел.

— Ну да, один-то уже был.

— Курировал его как секретарь ЦК Суслов, а возглавлял Пономарёв. За этим отделом остались связи с компартиями буржуазных стран, а проблемами стран социалистических теперь должен был заниматься новый отдел.

— Я не раз слышал от Ричарда Ивановича Косолапова, что Куусинен был сложной и в чём-то сомнительной фигурой. Это передалось и Андропову?

— Думаю, да.

— Вы всё-таки смотрите на него как на предтечу Горбачёва?

— Его действия особенно внимательно следует рассматривать в контексте периода разрядки напряжённости, который начался в конце или даже в середине 1960-х годов. А главное для наших противников на международной арене сформулировал тогда Генри Киссинджер. Он доказывал, что в создавшихся условиях извне взять Советский Союз невозможно. Война тоже невозможна, ибо в атомном огне сгорят все. Стало быть, надо активнее разлагать ведущую страну социализма изнутри, в том числе интенсивными действиями агентов влияния.

— В общем, в политике разрядки каждая из двух сторон имела свой интерес, преследовала свою цель?

— Конечно, это было так. В идеологическом плане противники наши, кроме всего прочего, делали ставку на конвергенцию, то есть на возможное, с их точки зрения, соединение в Советском Союзе социализма и капитализма. Вспомните, что о конвергенции много писал и говорил академик Сахаров, её усиленно пропагандировали и другие поборники перехода СССР на капиталистические рельсы.