После ухода отряда Пахома, Кобелеву удалось уснуть. Но что это был за сон! Не сон а падение в черную пропасть. И было это падение таким жутким и безвыходным, что атаман, собирая силы в кулак, выдергивал себя в явь. И снова проваливался. Так продолжалось до самого утра, пока лучи солнца не стали бить в глаза сквозь одряхлевшие от жизненной скачки веки.
- Тимофей Степанович, молока покушайте! - Марфа поставила крынку и присела рядом. Кобелев удивился тому как тихо подошла девушка. Вроде не спал, а не услышал.
- Ты бы Марфушка, шибко по забралу не ходила. Того гляди янычары с мушкетами появятся, палить начнут крепко. Эт тебе, девка, не татарский лук. Что там у них творится?
- Целую гору наворотили. Весь убитый скот стащили в одно место. - Марфа смело смотрела меж пик частокола на татарский лагерь.
- Я знал что так будет! - Кобелев тяжело поднялся на ноги, - Всё правильно. Горку сделают, потом землицей чуть присыпят, чтоб не муторно совсем было. Они не только скот кладут, Марфушка, но и людишек, где своих, где чужих.
- Пошто они так, Тимофей Степаныч?
- А чтобы поставить на самый верх стрелков с мушкетами, да по нам грешным палить. Ты бы шла глянула: как там у Саввы дела?
- Чего глядеть -то? И отсель можно увидеть. Вы вот чуть на пару шагов в сторону пройдите. Всю ночь монах, как заведенный пушку из кожи ладил. Рослава с им. Тоже глаз не сомкнула. Сейчас поди спят.
Атаман сделал несколько шагов по настилу и глянул из-под руки. Рядом с пушкой, обнимая ствол лежал инок. И прижавшись к его спине, положив руку на талию мужчины спала Рослава.
- Ишь ведь что война делает! - Кобелев длинно выдохнул.
- Оно може и не самое плохое иногда...
- Ты что, девка, мелешь! Он ведь инок. Человек Божий.
- Он может и служка Божий, а всё одно мужик! Бабья-то ласка да забота своё берет, хоть ты монах, хоть казак в сенях.
- А ну тя, Марфа! А твой-то Перепята где ныне?
- Убило Перепятку моего. От того и я в полон попала. Разве ж при живом мужике бабу можно сграбастать? - Марфа вслипнула, - Мой Перепятка бы один оглоблей, будь живой, всю эту нечисть по полю раздул!
- А чего с Михал Федорычем на Смоленск не пошел?
- То и не пошел сразу. Весны дожидался. Ему ведь подумать надо. А у них в роду все долго думают, только потом за дело берутся. Мы ж еще и жили-то считай в Диком поле напереди Воронежа. Как тут семью оставишь? Если нехристи идут, то сразу сперва на нас.
Кобелев почувствовал как мутный пот полез на глаза. А может и не только пот. Необходимо было сменить разговор. Негоже сейчас по убитым печаль распускать.
- Нужно потихоньку казаков подымать. Ты сама-то прилегла хоть?
- Прилегла. Да всё одно не спится. Всех будить что ли?
- Давай Гмызу и его пищальников с пушкарями. Пусть начинают оружие ладить. Остальным еще можно почивать да сил набираться. Я тут, пожалуй, останусь. Тяжело мне по лестнице вверх-вниз таскаться. Эдак силы только растрачу. Как там Инышка?
- Чего?
- Ладно, Марфушка, ступай. В помощь Авдотье Григорьевне будь. Ей с ранеными поди ж ты тоже сейчас лихо приходиться. Кричать тоже тяжко стало. Скажи Зачепе, чтобы около меня был всегда. Приказы мои по крепости передавать будет.
Кобелев отвернулся от Марфы и стал вглядываться в тесный муравейник крымского лагеря.
Уже через полчаса Гмыза расхаживал вдоль шеренги казаков, держа левую руку за спиной, а ногайкой, которую держал в правой , пощелкивал по голенищу.
- Так, ребята, дула почистить, порох еще посушить, пока время терпит. Да смотрите, чтобы у меня пуговицы блестели, как у кота яйца. Крымцы должны видеть бравых казаков и пужаться одного только виду. К деревянным пушкам, напоминаю, во время пальбы через перегородки не лезть. Разорвать их может так, что и ваши кишки через крепость повылетают!
- Гмыза, а ты че опять расшамкался? - Буцко стоял, пытаясь выпятить грудь и подобрать арбузный живот. Как всегда с глуповатой физиономией и сонными глазами. Толстые щеки у парня напоминали два крепких яблока. И если бы не редкая рыжая щетина, то на вид он тянул не больше, чем на пятнадцать годков.
- Я те щас так расшамкаюсь! Так отбуцкаю, што ты Буцко свою фамилью забудешь! Пока ты валенок мочился, телок осочный, я уже пули зубами ловил!
- Не Буцко, а Версалий Матвеевич!
- Што, не понял? - Гмыза подошел вплотную к парню.
- Што не понял? Версалий - так во Франции-граде замок зовется. Меня батя в честь него и назвал.
- А твой батя поди был там? Мне ты рассказывать будешь какие во Франции-граде замки бывают! Твой батя был не чета тебе, валенку дырявому!
- Батя-то может и не был, но умные люди сказывали. А он с ими завсегда дружбу водил.
- Ладно тебе! - по лицу Гмызы пронеслась тень воспоминаний, - то же мне Версалий Матвеевич! Чтоб от меня не отходил, когда бой начнется, понял?
- Понял. А че тебя все только Гмызой зовут? Ты ж вроде при имени и при отчестве?
- Да то! Мой-то батя тоже с таких умников на вроде твоего. Все свободны, казачки.
Когда пищальники разошлись, Гмыза подошел к Буцко.
- Ну ты можешь себе вообразить как он меня назвал?
- Ну и как же ж?
- Бакчисраем, мать его за ногу.
- Это что ж за имя такое?
- Да не имя, а так один фонтан где-то в Азии зовется. Ему тоже какие-то умники рассказали. Вот он меня и назвал. Детей надо христианскими именами называть. А не пойми-не разбери. Но ты, паря, от меня далеко не отходи. Я ведь перед твоим погибшим батей за тя ответ держать должен. Он у меня, считай, на руках Богу душу отдал. Смешные наши отцы были. Только мой вот тебе в деды годится. А всё одно: ты Версалий Матвеевич, а я Бакчисрай Лукич.
- Есть такой Бахчисарайский фонтан. - Савва подошел так тихо, что Гмыза и Буцко от неожиданности вздрогнули.
- Во-во оно самое! - Гмыза почелал затылок, сдвинув на глаза папаху, Денек жаркий сегодня намечатся!
- На все воля Божья! Что-то пока янычар с мушкетами не видать. Значит, дядька Пахом хорошо встретил гостей.
- А я-то гляжу некоторых казаков недостает. - Гмыза прищелкнул беззубым ртом, Ай да Тимофей Степаныч. Ну-ну. Вона как решил атаман. Послал отряд казаков, задержать басурмана.
- Верно мыслишь, Гмыза. - Монах вытер рукавом рясы еще не отошедшее от сна лицо.
- А то я первый день на войне. Сам вчерась видел конников. С чего бы отправлять две или около того сотни на тяжелых конях? Явно не без надобности. Только бы я вот так не сообразил, как Степаныч.
- А ты бы как сообразил? - Буцко вмешался в разговор, всем своим грузным телом подаваясь вперед, едва не наваливаясь на собеседников.
- Да тихо ты! Задавишь ведь, бес свиной! - Гмыза выставил локоть, - Как бы я сообразил. Да вот не знаю. На то у нас атаман Тимофей Степаныч!
- А не Бахсрай Лукич! - Буцко не удержался от реплики.
- Какой Бахсрай. Туго слышишь? Бакчисрай. Понял? Полено с зенками!
Савва, не выдержав, захохотал чуть не в голос. «Экие вы дети еще малые!» - Подумал он про себя и пошел к бочке, чтобы умыться.
А Буцко с Гмызой еще долго препирались, при чем со стороны было совершенно не понятно, когда полушутливый тон переходит в рассерженный, когда они смеются и тепло подзуживают друг друга, а когда готовы схватится за дубье. К этим противоречивым отношениям двух излегощинцев все окружающие давно привыкли и никогда не вмешивались в их перепалки.