В конце 50-ых годов прошлого века в руках исследователей оказался очень интересный документ - старый стенографический дневник жены Достоевского, расшифрованный и представленный в первоначальном виде. Без редакторских исправлений, ретуширующих многие тяжелые сюжеты и смягчающих описания ссор и конфликтов. Исправления и корректуры вносила сама Анна Григорьевна Достоевская, уже в очень зрелом возрасте расшифровывавшая и переписывавшая свои стенографические записи далекого 1867 года.
Когда-то молодая и неопытная женщина, только-только ставшая женой будущего великого писателя, почти ежедневно старательно записывала в тетрадке впечатления от заграничного путешествия, первого в ее жизни: прогулки по городу и городским паркам, посещения галерей и выставок, разговоры с квартирной хозяйкой, споры с официантами из-за счета... Еще в дневнике описывались ссоры и примирения с мужем, тревоги и беспокойство за завтрашний день. Анна была уверена, что никто не прочтет ее записи, так как владела стенографией, которую почти никто не знал, да еще и дополнительно шифровала текст, придумав свой код.
Тридцать лет спустя старые тетради, засунутые куда-то в ящик среди прочих бумаг, попались ей на глаза, картины из прошлой жизни ожили. Она начала расшифровывать текст, но это оказалось тяжело. Много раз она бросала работу, половину дневника расшифровала, а на оставшиеся нерасшифрованными записи в конце концов махнула рукой. То, что удалось расшифровать, было оставлено для потомства, вошло в готовившиеся для печати "Воспоминания", стало достоянием историков и литературоведов.
А сами оригиналы, то есть, тетрадки с шифром, Анна Григорьевна завещала уничтожить. Но в вихрях революций и переустройства мира завещание ее не было выполнено (она умерла в 1918 году). Тетради затерялись среди бумаг в архивах. В 1954 году на них почти случайно наткнулись (во время переписи творческого наследия Достоевского) и с большим трудом сумели расшифровать. Когда исследователи смогли прочитать записи перед ними неожиданно встали две версии событий 100-летней давности.
Версия немолодой женщины, утомленной жизненными испытаниями вдовы великого писателя, которая предпринимала большие и плодотворные усилия для сохранения его творческого наследия и доброго имени.
И версия молодой, еще очень неопытной, порывистой и совершающей необдуманные поступки женщины, плохо подготовленной к тем ударам, которые на нее (вместе с мужем) обрушивала судьба. Первая версия принадлежала 50-летней Анне Григорьевне Достоевской, вторая - ей же, но 30 лет назад. В том далеком 1867 году, когда когда они повлеклись за границу почти без денег и заложив ее приданое, спасаясь от преследований кредиторов. Анна Григорьевна ещё спасалась от недоброжелательности и наглости пасынка, живущего с ними в одной квартире; и от того, что работа, хлопоты, вечная толчея «чужой родни» в доме так и не дали ей по настоящему найти общий язык с мужем и стать близкими людьми. Эта «вторая версия», очищенная от всех последующих исправлений и вставок, развеивает несколько иллюзий.
Дело в том, что брак Достоевского был действительно плодотворным, надёжным и крепким браком. Литературоведы и биографы долго ставили его в пример многим другим русским литераторам (чьи семейные отношения были или скандальны, или ненадёжны). Анна Григорьевна была не просто женой и матерью детей Фёдора Михайловича, но и верным помощником, стенографисткой, и даже издателем; а после его смерти - хранителем творческого наследия и популяризатором его произведений. Но редко, когда что-то хорошее бывает идеально хорошим и без оборотной стороны. И не всякому браку удаётся стать удачным с самого начала.
Первая иллюзия была связана с образом молодой жены, которая, понимая, что муж намного талантливее и опытнее ее, и очень много (слишком много) пережил в своей жизни, часто признавала превосходство его суждений, редко спорила и настаивала на своём. И вообще смотрела на него скорее «сверху вниз», умея не терять при этом ни индивидуальности, ни характера. При этом мудро старается не допускать ссор и обид в их жизнь. Все это, как показывает жизнь, приходит с опытом, чаще всего с долгим опытом, и то не в полной мере. Страницы «первозданной» версии дневника испещрены знаками, описывающими частые, едва ли не ежедневные, споры, иногда переходящие в настоящие ссоры, впрочем, почти всегда быстро заканчивающиеся. На первых же страницах дневника - описание ссоры из-за того, что Достоевский на улице разбранил жену за дурные перчатки, она ответила ему колкостями, он обижается (сам же начав семейный спор) и уходит в другую сторону. Анне Григорьевне приходится гулять одной, воображая себе разные ужасы. Случай этот вошёл и в исправленный и «дописанный» спустя много лет дневник, и в тяжеловесные и хвалебные «Воспоминания». Но там Анна Григорьевна, как бы беря вину на себя, пишет, что, вспылив, ушла на улице она. А еще в конце эпизода вставляет пассаж {я с плачем и рыданием бросилась к нему... он очень испугался, увидев мои заплаканные глаза...говорил, что я ещё не знаю, как он «любит свою милую женочку»... мы помирились ... и я страшно обрадовалась»}. В первоначальной же версии написано просто «мы помирились» (и очень хорошо - они быстро мирились и прощали друг друга). С тем, чтобы довольно скоро поссориться вновь. Уже через неделю в дневнике (29 апреля) появляется запись «Федя проснулся не в духе. Сейчас же поругался со мной, я просила его не так кричать. Тогда он так рассердился, что назвал меня [проклятой гадиной] {Эти два слова вычеркнуты в стенографическом оригинале.}. Это меня ужасно рассмешило, но я показала вид, что разобиделась, и ни слова не говорила с ним…Это его, видимо, раздосадовало». Через пару часов они помирились, с тем, чтобы уже к вечеру... поссориться вновь: «В Gr J есть также тир для стрельбы из ружья. Какой-то немец стоял у прилавка и яростно стрелял. Действительно, это был очень хороший стрелок… Мы тоже подошли. Федя хотел попробовать, но я, совершенно не зная, что он когда-нибудь стрелял, сказала ему с <<насмешкой>>: "Не попадешь" {Вставлено: Этим замечанием я вовсе не хотела его обидеть, а сказала спроста.}. Это подзадорило его, и он взял ружье. Он попадал почти через раз и потом с торжеством обратился ко мне: "Что?" И прибавил, что это опять подтверждает его давнишнюю мысль, что жена есть естественный враг своего мужа…Посидев немного, мы подошли к решетке и стали смотреть закат солнца. Тут мы из-за заката и поссорились. Федя опять меня выругал, и мы очень злоб[ные] пошли домой…». Впрочем, вечером они опять быстро мирятся. Нервный муж отчасти каялся, говорил, что Анне, верно, скучно, что их жизнь слишком уединена... Спустя тридцать лет Анна Григорьевна, расшифровывая и переписывая эту сцену, добавит в дневник: { Мы дружно разговаривали, и у меня стало опять легко на сердце… Уходя спать, он будит меня, чтоб "проститься". Начинаются долгие речи, нежные слова, смех, поцелуи, и эти полчаса - час составляют самое задушевное и счастливое время нашего дня. Я рассказываю ему сны, он делится со мною своими впечатлениями за весь день, и мы страшно счастливы}. Однако по «оригинальным» дневниковым записям кажется, что в те времена такая задушевность и идиллия были частью их жизни нечасто, и, возможно, пришли они к ним уже значительно позднее. Они ссорятся из-за того, что жена не так держит зонтик и кого-то им ушибла, кричат друг на друга за чаем, упрекают друг друга в «мщении» и насмешках, громко спорят, идти или нет в тир, Федор Михайлович (уже съездив ненадолго на рулетку и сильно проигравшись) слишком часто читает жене нотации, на что она жалуется в дневнике, и заявляет, что не будет у нее «под башмаком». Супружеское согласие, умение уступать близкому человеку и не раздражать его по пустякам приходят к ним со временем и со сложным опытом ссор и потерь.
Вторая иллюзия была связана с образом жены, почти не сожалевшей о тех испытаниях, которые обрушила на них жизнь, и о тех многочисленных ограничениях, которые налагала на них в первые годы бедность (почти нищета), долги, неуверенность в завтрашнем дне. Писателям, да и многим мужчинам, наверно, приятно думать, что на свете существуют такие жены (пусть и не рядом, пусть и на расстоянии в пространстве и времени). В литературной среде как-то принято писать, что раз Анна Григорьевна воспитывалась в небогатой дворянской семье, простой и без изысков, она не только не приставала к мужу с жалобами на отсутствие нарядов и возможности принимать гостей (как Марья Дмитриевна), ездить в интересные места и делать знакомства с интересными детьми (как Аполлинария), но и не думала особенно о том, чего лишена. И. например, ей скорее даже хватало богатства литературного мира, которым щедро делился с ней муж (за первые несколько месяцев за границей они перечли несколько длинных книжных полок -Герцен, Гюго, Флобер, Бальзак, Диккенс, Жорж Санд и многие другие). Страницы и обычного, и уж тем более "первоначального" дневника говорят: нет, временами и жалко себя, и обидно, и горько. Она до рыданий сожалеет о своей мантилье, которую они по бедности постоянно носят закладывать, о заложенных, да так и невыкупленных в игорном Бадене драгоценных брошке и серьгах (подарке Достоевского перед свадьбой, он больше ничего такого не подарит ей много лет). Расстроена и завидует из-за того, что в Бадене ходят разряженные барыни, а она в своем старом черном, уже порванном и починенном платье выглядит едва ли не хуже всех. «Ведь денег ...нет, чтобы купить.... мое синее (платье) совершенно вышло из моды. Носят такие только одни кухарки, а вот и я принуждена за неимением денег носить такую же дрянь», «Мне сегодня припомнились его постоянные замечания о том, что у меня дурное платье; подумал он, кто из нас тут виноват, ведь, уж, конечно, не я... да и какой может быть вид, ведь я его уж так давно ношу, что, право, и пора ему состариться. Как я уж сказала, мне было очень грустно» - этих и других таких же жалоб много на страницах дневника за сентябрь-декабрь 1867 года, который впервые расшифровали исследователи. И даже уже в большой внутренней полемике c мужем пишет она в сентябре «Я думаю, авось он сам догадается, авось сам скажет, что вот надо и тебе купить платьев летних, они же здесь ведь так недорого стоят. Ведь о себе он позаботился и купил в Берлине, и в Дрездене заказал платье, а у него тогда не хватило заботы о том, что и мне следовало бы себе сделать.. ».
Обиды Анна Григорьевны очень хорошо можно понять – полгода назад, желая вывести мужа за границу, она сама приняла решение заложить не только мебель и рояль, но и хорошие платья и несколько драгоценностей (все, на что потрачены были деньги на приданое). Тогда ее воодушевляла мечта. Она хотела увезти мужа от проблем в Петербурге и неприятной ей родни, заботиться о нем - ведь он так много пережил в жизни!, ухаживать, украсить ему жизнь. В Женеве, куда они переехали после рулеточного Бадена, где проигрались дотла и пережили одни из самых тяжелых минут в своей жизни, беременная (и на изрядном сроке) Анна Григорьевна будет вспоминать и описывать в дневнике недолгий счастливый период жениховства Достоевского, когда он приносил ей подарки, дарил цветы, делал комплименты, рассказывал о своей жизни, похожей на авантюрный, но страшный роман. Тогда она мечтала о том, как наладит жизнь своему мужу, и, наверно, о том, что он будет писать еще лучше. За год окружающая действительность радикально изменилась, теперь она описывала безденежье, частые ссоры, споры из-за родственников с обоих сторон, его маниакальное стремление выиграть на рулетке (иллюзии о том, что это как у других, ее скоро покинули), частые эпилептические припадки мужа, которые доставляли ей столько страха и горя. А мечты? Вспоминала ли она о их мечтах? Федор Михайлович, заметим в скобках, мечтал не о том, чтоб наладить ей жизнь, а о том, чтобы стать счастливым (конечно, вместе с женой). Наверно, мало вспоминала – все это осталось очень далеко, а от воспоминаний хотелось просто «погреться» в вечно плохо отапливаемой комнате в Женеве.
Интересно, что думала Анна Григоревна о своих юношеских мечтах, когда 30 лет спустя «расшифровывала» один из самых тяжелых и сложных периодов в своей жизни? Наверно, о том, что они сбылись. Но какой ценой… Думать об этом ей было неприятно, вот она и решила, как и многие в ее положении, приукрасить и смягчить историю. Жаль, ведь мечтают многие. Но немногие до сих пор знают, что за воплощение мечты жизнь приходится дорого (иногда очень дорого) платить и проявлять незаурядное упорство в том, чтобы ей следовать.
А Дневники на самом деле очень интересные. И даже утешают тех, кому кажется, что у них наступила «черная полоса». Кто знает – может быть, потом из нее выйдет большой писатель или хорошая семья или закаленные жизнью и не падающие духом люди?
