И традиционная уже рубрика "Воскресное чтение". Публикую ещё один старый рассказ. Тут и гендерное и моциально-экономическое и психологическое.
Женшина-экскаватор
Катя — маленькая собачка, которая до старости щенок. У нее резкие скулы, острые плечи, талия, как ножка ликерной рюмки, — от одного взгляда можно захмелеть. А если прозаичнее, то у всех телосложение, а у нее теловычитание. В том смысле, что есть в ее силуэте и какая-то изнурительность. Таких женщин любят склонные к покровительству мужчины. Но покровительствовать ей трудно. Только попробуйте посмотреть на нее снисходительно, она в ответ испепелит.
Мы познакомились, когда я продавала участок. Она была покупательницей. Участок — кусок земли в голом поле. Сокровище для отчаявшихся. Я сама уже отчаялась его продавать. И вдруг сообщение от этой Кати. Поняв из первого письма, что она многодетная мать, я вздохнула. Подумалось, что вот женщина, наверное, мечтала о даче для своих птенцов — клубника с грядки, надувной бассейн. Ждала, наверное, участка по государственной программе, но ждать устала, согласилась взять копеечный земельный сертификат. Такие неутомимо торгуются, уговаривают подождать денег три месяца и еще упрашивают свозить их на участок, потому что на автобусах, да на перекладных, с малышами слишком уж тяжко. Но Катя ответила, что у нее наличка, что она готова выйти на сделку хоть завтра и даже землю смотреть не поедет.
И на следующий же день в банк приехала дама на десятисантиметровых шпильках в ярко-желтом пальто, перетянутом широким, на манер армейского, ремнем с массивной бляшкой.
- Катя, - протянула она руку для рукопожатия.
Я после того, как представилась в ответ, на всякий случай решила все-таки уточнить:
- Скажите, если у вас многодетная семья, вы ведь должны были получить землю или сертификат?
- Так и есть, - кивнула Катя. - Сертификат мы уже использовали.
- Но зачем вам еще?
- Участок у меня пока только один, а детей — трое.
Я ничего не поняла, но стала всерьез прикидывать перспективы признания в будущем сделки ничтожной по причине недееспособности одной из сторон.
- Но ведь они растут, дети-то — Катя, заметив мое замешательство, заговорила мягче, в голосе ее появились нотки снисходительности, вероятно, в недееспособности она стала подозревать меня. - И скоро совсем вырастут, им нужно будет где-то жить.
- В поле? - удивилась я.
- Пусть строятся, - снова жестко ответила она. - Что мне их до пенсии в своем гнезде держать, да над ними квохтать?! Меня никто не гнездил. Я ушла из дома в четырнадцать!
Я не нашлась, что ответить, меня выручило объявление о том, что подошла наша очередь. Мы двинулись к банковскому окну.
- Вы точно уверенны? - только спросила я.
- Ну вы и продавец! - усмехнулась она.
Она перевела деньги, и через пять минут мы уже направлялись в Росреестр. Мы шли по Дворцовому проспекту Ораниенбаума, утопающего в птичьих трелях и детском гомоне, шли обдуваемые пухом лдуванчиков и ядовитым ароматом черемух. И все было как-то странно. Я ни о чем Катю больше не спрашивала, а она говорила, говорила и говорила.
- Ломоносов — это ведь мой родной город. - призналась она. - Ненавижу его. Отсюда все зло моей жизни. Бежала как от чумы. А зло догоняет. Не пускает. Погрязла в судах с собственной матерью. Из-за нее развелась с мужем.
Она рубила речь короткими фразами так же, как утверждала себя в пространстве — быстрым, четким, уверенным шагом. Видно, она и правда привыкла бежать по жизни — как от чего-то, так и к чему-то. Всем врагам назло.
- А муж? Муж у меня вообще! - рассмеялась она. - Мне семнадцать было. Прохода не давал. Когда узнал, что я беременная, в ЗАГС силой возил несколько раз. Я уж потом, когда поняла, что парень родится, сдалась. Тогда не страшно стало. Расписались. Но мужа предупредила, что ему меня не сломать, жить буду, как захочу сама. И сказала, что всегда буду работать. Хрен ему, а не борщи. Потом второй сын. Потом третья беременность. УЗИ показало — девочка. Чемоданы мужу собрала. Давай до свидания. Подруги пальцем у виска крутили. Родной же отец. Не отчим какой дурной. А за мной родной в детстве с топором бегал. И это родной меня десятилетнюю...
Вдоль Финского прогрохотал товарный поезд.
- К психологу? - озвучила Катя, вероятно, сто раз задаваемый ей вопрос. - Ходила. Туфта это все. Трата времени и денег. Что было — то было. Не отменить. Это всю жизнь нести. Если мать предала — значит предала. Конечно, она мне не верила, отмахивалась. Не сочиняй, дескать, дура. И водку с ним пила, с уродом. Когда я от них свалила в девятом классе, они и не заметили. А я к мужику ушла тридцатилетнему. Бежала потом и от него, конечно. Господи, да если б моя дочка, моя плоть и кровь, — к мужику, и не то чтобы в четырнадцать, а хоть и в двадцать, я б с ума сошла, я б этому мужику яйца отрезала. Я сама с яйцами. Вот и на этот участок я сама заработала. Муж и не знает. Он против был. Узнает, будет дома громко. Но ничего.
Я посмотрела на нее вопросительно: зачем она мне все это говорит?
- Но мы официально уже в разводе, — успокоила меня Катя. - Да и если бы нет, муж ничего бы оспаривать не стал. Побесился бы и успокоился. Знает же, что я увечная-калеченая. Такую взял. Такую терпит. Любит меня. Разводиться тоже не хотел, но ради меня все ж согласился. Мы ведь фиктивно. Так надо мне. Надо так. У меня суды с матерью. Она вдруг очнулась, внуков требовать стала. Иск подала, чтоб ей разрешили видеться. Ей отказали — она новую телегу накатала. Чего и выдумала! Заявляет, что муж мой детей тиранит, унижает, бьет. С себя сочиняет. Тринадцатилетнюю она меня с лестницы скинула. Черепно-мозговая и перелом позвоночника.
А потом мы оказались в зале многофункционального центра. Все было тут спокойно и лакировано-серо, как в торговом центре, где играет тихая ненавязчивая музыка, раздражающая этой своей ненавязчивостью. Только здесь вместо музыки расплывался в пространстве тихий бубнеж деловых человеков. Мы тоже, как деловые, обсудили еще некоторые детали и пошли сдавать документы.
Пока операционистка что-то яростно печатала, а Катя отвечала на ее дежурные вопросы, я глядела по сторонам.
Вот через окно от нас компания: мужчина и две женщины. Одна — с ребенком, другая — в синем брючном костюме. Мужчина будто бы рассуждает вслух. Вернее сказать, интонация его такова, будто он в чем-то сам себя убеждает. Я прислушиваюсь. Понимаю, что молодая семья тоже только из банка, где оформила кредит на студию в стройке. Всех денег у них было — маткапитал.
- Годик потерпим, перекрутимся, а потом дом достроят, - уговаривает себя мужчина. - А уж там сдадим, студии у метро хорошо сдаются. Вот аренда ипотеку и перекроет. Год потерпеть. Потом сдадим. Считай квартиранты ипотеку закроют. Год — это ерунда. Потерпим.
Женщина в костюме, вероятно, представитель застройщика и агент по недвижимости, бодро кивает. Мать, качая младенца, тихонько млеет. Не она ли уговорила мужа на финансовую кабалу? Не с ее ли слов поет мужчина про то, как хорошо они пристроили маткапитал? Слишком уж тревожно он улыбается.
Я много таких мам встречала на форумах по недвижимости, пока продавала своей никчемный участок — они все торопятся пристроить хоть нечаянные сто тысяч в ипотеку на вырост. Для деточки. У деточки еще не прорезались зубы, а для нее уже покупается в кредит студия в котловане. Родители сами с деточкой будут жить в студии до деточкиного совершеннолетия, но будущее кровиночке купят, выдюжат. Мечта уставшего жить обывателя. Мечта о крыжовнике. Только уже и не для себя даже.
Из моего поколения, поколения детей девяностых, каждый второй уже к тридцати измучен и истерзан. Многие из нас, дети не вписавшихся в рынок родителей, но вписавшихся в депрессии, бессилие, алкоголизм, вышли в жизнь духовными оборванцами, бросились наверстывать, устраиваться, зарабатывать. Многие из нас не спешили рожать (плодить нищету), но когда природа брала свое, клялись, что у ребенка будет иная судьба, что уж ему-то не придется тащить себя за волосы из беспросветности. Иные все это замаскировали еще каким-то цинизмом. Это, дескать, не из патологичной любви к потомству — вот еще, мы все тут здоровые эгоисты, никто никому ничего не должен — это как бы все для себя же, чтоб отправить потом детей по своим клетушкам и наконец зажить: начать путешествовать, танцевать румбу, лепить из глины, играть на лютне. И жевать, жевать, жевать этот невыносимо кислый крыжовник!
Играть на лютне... Можно ли выдумать что-то абсурднее, чтоб оправдать бегство от жизни?
- Ну вот и все! - слышу я довольный Катин голос. - Можем друг друга поздравить! Через пару недель можно забирать документы.
Я смотрю на нее, на ее тени под глазами, на ее сжатые, упрямые губы, и мне делается неловко за свои досужие размышления. Почему, я не знаю. Может быть, Катина злая схватка с миром, как она сама это чувствует, — ее единственный способ жить и чувствовать себя живой? Может. Но я не знаю.
Потом мы шли обратно, шли к той остановке, на которой встретились. И снова в нос, в глаза, в уши попадал пух одуванчиков (нашествие какое-то в этом году), и снова кружил голову запах черемух. И Катя опять говорила, говорила и говорила. Сама себя и всю свою жизнь заговаривая.
- Да нет, конечно, я помогу детям потом построиться. Я все же мать, не мачеха. Не какая-то злая баба. Накопится что-то еще. Разделится. Моя мать меня оставила без всего. Без ничего. Я не как она. Да и энергии у меня — ух! Я активная. Маленькая, но мне бы все горы сворачивать. Женщина-экскаватор. Я и на митингах разных волонтерских. Я за благотворительность. А вот я на приеме у нашего депутата, - она запускает видео на смартфоне, протягивает мне, меня не спрашивая. - Мы тут обсуждаем акцию «Подари жизнь». Ой, вон маршрутка ваша приехала, я вам ролик в личку брошу, у нас там еще петиция...
Я уехала. И со мной мое застывшее удивление этой женщиной.
А Катя и правда мне потом писала, вернее, кидала в сообщения разное, все вперемешку: то объявление о каком-нибудь благотворительном сборе, то приглашение сыграть в онлайн-игру, то ссылку на какую-нибудь петицию, то купоны на скидку в парк аттракционов. Со временем перестала. Изредка только мелькала в ленте. Вот они ставят с мужем на участке забор. Вот поставили — очень собой довольные, ведь их жизнь стала еще прочнее, еще защищеннее. Вот в честь этой новой победы над хаосом — ароматный шашлык на решетке. А потом Катя пропала совсем. Наверное, у нее все хорошо.
Рассказ опубликован в газете "Моя семья", 5 июля 2019 года