…ПРОДОЛЖЕНИЕ
МАХНО
Пропавшая выставка
Часть II
Иисус сказал:
« …Ищите, и обрящете,
толците, и отверзется…»
КАЛЫМА
1951-1953 года
II
Преодолев многокилометровой путь ВСЕСОЮЗНОЙ пересылки, закончившийся железнодорожным тупиком, колонна зеков, из нашего «столыпина», устало брела к самому отдаленному причалу порта Ванино, где стоял теплоход «Минск».
Это было грузовое судно, специально оборудованное для перевозки заключенных с материка на Колыму, от порта Ванино до бухты Нагаево.
Перед посадкой на судно была проведена еще одна очередная тщательнейшая проверка зеков по всей положенной форме.
На полпути к порту Ванино колонна была остановлена, и всем было приказано сесть на землю в окружении конвоя с собаками.
В середине лагеря появился длинный стол, за которыми сидели офицеры внутренних войск и разбирали документы, проверяя соответствие записанных в них данных с личностью зеков и распределяя осужденных по лагерям.
После многочисленных проверок и перестроек этапников, наступило, наконец, время посадки. По дощатым мосткам мы поднимались на борт «Минска» и исчезали в его огромных трюмах.
Где-то, в глубине трюмов звучала, щемяще-печальная песня, впоследствии «признанная гимном колымских заключенных:
«Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы....
Над морем сгущался туман,
Ревела стихия морская...
Стоял впереди Магадан -
«Столица колымского края».
…
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Сойдешь поневоле с ума -
Отсюда возврата уж нету...»
Наш этап был крайним в 1951 году. А первый рейс «Минска», был печально известен, и остался в истории, как «Большой колымский трамвай». Тогда охрана решила переправить с материка одним рейсом и мужской, и женский этапы. Зеки мужчины, ломами пробили переборку из мужского трюма, в женский. И начался беспредел. Женщин насиловали, издевались над ними, мучили, резали, душили и убивали, на протяжении всех десяти дней, пока длился рейс. Тросами их трупы поднимали с двойного второго дна наверх и бросали за борт в Охотское море. Острозубые хищницы окружали легкую добычу.
На женщин, вызволенных, наконец, из трюма, нельзя было смотреть без боли. Воистину, это были мученицы, прошедшие все девять кругов ада. Ещё долго наблюдались отголоски «Большого колымского трамвая», суицидами, венерическими болезнями, рождением детей-уродов, и прочими последствиями этого жутчайшего инцидента.
Наконец мы причалили в бухте Нагаево. Окоченевшие, голодные, измученные, мы несколько часов простояли на причале. Нас долго держали на пристани, тщательнейшим образом, в который уже раз, скрупулезно проверяя и пересчитывая. Этап не двигался.
Вечером нас погнали в сторону Магадана. Люди молчали, и только окрики и мат конвоиров да злобный лай служебных овчарок оглушали бухту.
Мы вступали в страну узаконенного бесправия, где на сто человек, девяносто девять плакало, и только один смеялся, и то потому, что сошёл сума…
Будь ты проклята, Колыма!
Конвой солдат МГБ с собаками встретил нас на выходе из порта, и после получасового хода привел к основанию холма на втором километре, сам же центральный транзитный лагерь № 19 находился выше, на сопке, в четырех километрах от Магадана. Вот в это отделение нас и этапировали.
Ещё в августе 1948 года была утверждена дислокация особого лагеря № 5 «Береговой», специально организованного для содержания особо опасных преступников, в простонародии прозванном «Берлагом», состоящее из 15 лагерных подразделений, и 20 лагпунктов, включая центральную больницу, а также два лаготделений в самом Магадане, причем одно отделение, транзитно-пересыльное.
«Береговой» комплектовался из государственных преступников, к которым относились осужденные по политическим мотивам или как тогда называлось «каэровы», осужденные за контрреволюционную деятельность. Вместе с особым контингентом в «Берлаг», попадали и те, кто должен был находиться по статейным признакам в общих лагерях. Первоначально, при формировании лагеря, в него попадали не только контрреволюционеры, но и особо опасные воры рецидивисты и каторжане. Различные проверки и уточнения происходили бесконечно. рокировкам заключённых не было конца, от них окончательно избавились только в 1953 году.
Навстречу нам шли непрерывные колонны с зэками, которые двигались по трассе круглосуточно. Вновь прибывшие этапировались, в транзитный лагерь, а оттуда отправлялись на вновь открытые прииски и месторождения. Лагпункты располагались через каждые 10, 15 километров. Всего, с 1932 по 1953 годы в лагеря Колымы было завезено 740 434 человек.
Тучи комаров облепляли наши лица. Без сетки было нельзя сделать и шагу. Всё вокруг было окружено напитанным испарениями болот, разряженным воздухом тайги. Сопки были покрыты болотным покровом, и только лысины безлесных сопок сверкали голым известняком, отполированным бурями и ветрами. Нога, при ходьбе, тонула в топком мхе, и редко, когда, даже за летний день ноги оставались сухими. Здоровый деревенский воздух остался за морем. Летом воздух был слишком тяжел для сердечников, а зимой, вообще невыносим. В большие морозы люди дышали тяжело и прерывисто. Никто здесь не передвигался бегом, только самые молодые могли быстро ходить, и то не бегом, а как-то вприпрыжку.
Ко всему этому нужно добавить почти поголовную цингу, уносившую тысячи жизней. Большой проблемой была и дизентерия, потому что, ели всё, стремясь хоть чем-то наполнить вечно пустой желудок, собирая и кухонные остатки, густо покрытые навозными мухами. Болели и пеллагрой, этот недуг называли болезнью бедняков, а по-простому истощением, при котором кожа на ладонях и стопах слезала с человека, как перчатки, а всё тело шелушилась крупными круглыми лепестками.
Первым делом нас повели в баню, где весь волосяной покров был начисто сбрит. После помывки нам выдали одежду, состоящую из исподнего, робы, бушлата, шапки и валенок. И уже «обмундированными», нас завели в сам распределитель, и пока рассортировали по баракам, мы находились в «локалке».
В барак, который нам определили, нас попало двадцать человек из вагона, в котором мы прибыли. Нары были в четыре яруса, и почти все были заполнены сидельцами. Мы кое-как разместились, но почти у самого входа, где температура была почти как на улице. К вечеру ко мне подошел блатной, и сказал, что старшие хотят со мной поговорить. Не ожидая ничего хорошего от этого приглашения, я пошёл за ним. В дальнем углу барака, за шторкой сидел смотрящий по бараку в окружении своей «кодлы». Мужчина был не высокого роста, коренастый, с черными волосами, и смуглой, как у цыгана, кожей. Карие глаза зло посверкивали из под густых чёрных бровей. Нос был не большой, но с горбинкой, губы тонкие. Щёки ввалены внутрь, но под глазами нет тёмных кругов, характерных для голодающих.
На пальцах его были «перстни», из которых я определил, что передо мной солидный сиделец.
- Обзовись, кто будешь? -, спокойно, но властно произнёс он.
Я представился, кто, по какой статье, какой срок, в общем, всё то, что в таких случаях говорят.
- А откуда сам будешь родом? -, продолжал он расспросы.
Я и это рассказал, но немного напрягся внутри. Такие вопросы из любопытства не задают.
- А батька Махно, тебе, случайно, родственником не приходится? -, продолжил цыган, как я его для себя «окрестил».
- Он мой двоюродный дядька -, немного обескуражено ответил я.
- Вотька, а ведь это я, Мурат -, вдруг улыбнувшись, сказал вор.
От неожиданности, я потерял дар речи, и стоял соляным столбом. Немного придя в себя, хотел было сделал движение в сторону Мурата, но на полушаге остановился, не зная как на это отреагирует смотрящий. А Мурат, всё так же, совершенно спокойно, предложил мне присесть и испить чифир.
Я, когда очередь дошла до меня, сделал из кружки с чифиром два глотка, как полагалось, и мы продолжили наш разговор. Проговорили почти всю ночь. Сначала я ему свою «сагу о Форсайтах» рассказал, затем он своими «Хождениями по мукам» поделился.
Пацаном он попал в банду не безызвестных братьев Лукьяненко. Первый срок получил в 13 лет, а там, понеслось. Одним словом, лагеря стали его родным домом, воли он с тех пор не видел.
Уже под утро мы разошлись, а после утреннего построения, меня опять позвали к смотрящему.
- Володя, на днях подписали дислокацию на новое ЛО № 15, получившее название рудник имени Матросова, кстати, кто такой, не знаешь? -, спросил Мурат.
- Знаю, Герой Советского Союза, совершил такой же подвиг, как и я. Но я чисто случайно поскользнулся, а он осознанно закрыл собой огневую точку фашистов -, ответил я.
- Так ты у нас, ещё и герой! -, хмыкнул грек.
- Короче, бригадиром в один из отрядов, на этот золотой рудник, назначен я. Ты будешь дневальным бригады. Это всё, что я пока могу для тебя сделать, но и это, для тебя как манна небесная, и есть шанс, что выживешь -, закончил он.
В этом был свой резон, поскольку бригады, начинающие золотой сезон, не сохраняют к концу его ни одного человека из тех, кто этот сезон начал, кроме самого бригадира, дневального бригады и кого-либо ещё из личных друзей бригадира. Остальной состав бригады меняется за лето несколько раз. Золотой забой беспрерывно выбрасывает отходы производства в больницы, в так называемые оздоровительные команды, в инвалидные городки и на братские кладбища.
ЛО № 15, являл собой просто палаточный город, окружённый колючей проволокой. Вдоль трассы, ведущей к нему, от сопок к дороге были проложены дощатые дорожки, по которым двигались тысячи тачек, в одну сторону гружёные песком и гравием, а обратно к сопкам уже пустые.
Сам рудник, вернее один из его забоев, куда была определена наша бригада, находился в тайге на расстоянии пяти километров от основного лагеря. Рабочий день на прииске был шестнадцатичасовой, и нормы были рассчитаны на шестнадцать часов. Если считать, что подъём, завтрак, и развод на работу, с ходьбой до места, занимали полтора часа минимум, на обед и ужин отводился ровно час, а вместе со сборами ко сну, полтора, то, на сон после тяжелой работы, оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться. Были индивидуумы, которые умудрялись спать на ходу или стоя. Недостаток сна отнимал больше сил, чем голод. Невыполнение норм наказывалось штрафом. Штраф заключался в том, что дневная пайка составляла только триста граммов хлеба без баланды.
При таком режиме, здоровый молодой человек, в золотом забое, превращался в доходягу, в срок, по меньшей мере, от двадцати до тридцати дней. При систематическом голоде, рваной одежде и ночевке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, сроки эти могли сокращаться. Побои десятников, старост из блатарей, а кроме того и конвоя, эти сроки то же существенно корректировали.
Но были и обнадёживающие моменты. В лагерях, особо отдаленных, находящихся в тяжёлых природных и климатических условиях, применялся сверхударный зачёт, то есть, за один день работы списывалось 2 дня срока, то есть за один календарный год сидельцу шло в зачёт два года.
Наш отряд вёл добычу золота в закрытой шахте, но от этого легче не было, через месяц работы, сменилось больше половины первоначального состава. Мне повезло, я в забое не махал кайлом, а был при Мурате. Поддерживал огонь в буржуйке, приносил из ручья воду, и кипятил. Кроме меня с Муратом, в наспех сколоченном у забоя шалаше, находились его приближённые, они же десятники «Штык», «Палёный» и «Лентяй», но они в основном были в забое и наблюдали за зеками, а если требовалось, то и подгоняли или выдавали тумаков. Кроме них, привилегированной особой был старик-якут, который откликался на «Шамана». Якут этот почти ни с кем не разговаривал, а если и говорил, то только с Муратом, но о чём они говорили, никто не знал. Но, как-то «Шаман», вдруг заговорил.
- Однако, медведь не спит -, не обращаясь ни к кому сказал он.
- Что ты там бубнишь? -, спросил Мурат
- Медведь в тайга ходит -, опять сказал он, и замолчал.
К вечеру его беспокойство усилилось.
- Мурат, скажи охрана, в тайге злой медведь шатун ходит -, опять разговорился он, на что грек только хмыкнул.
Только опасения якута были не безосновательными. Когда наш отряд вернулся в ЛО, то тут же была объявлена тревога. Дело в том, что не досчитались одного из конвойных. Нас всех согнали в центре лагеря, и поставили под собак и автоматчиков, а поисковая группа, направилась в тайгу. Поиски были не долгие, буквально в полукилометре от лагеря нашли шапку, автомат, один сапог, и кровавые следы, уходящие в лес. Группа двинулась по следам, и через пару километров нашла останки бойца. Он был буквально разорван на куски. От увиденного, желание преследовать по темноте зверя ни у кого не возникло.
На следующий день работы приостановили, и с рассветом, усиленная поисковая группа отправилась в тайгу.
- Медведь хитрый, они его не найдут -, опять разговорился «Шаман».
И действительно, уже поздно ночью группа вернулась без положительных результатов. Работы были продолжены, а уже через неделю, сиделец, отошел за валун, чтобы справить нужду, и пропал. А на том месте осталась только лужа крови, да рукав от бушлата. Ещё дней через десять пропал очередной заключённый, спустился к ручью, до которого было не больше двадцати метров, и как в воду канул. Это было уже ЧП. Лагерь начал роптать, нормы выработки упали.
Как-то вечером «Шаман» подошёл к Мурату, и о чём-то коротко с ним поговорил. Мурат внимательно посмотрел на якута, потом коротко бросил,
- Жди -.
На самом деле якут был по национальности нанайцем из деревни Гёльды, от которой образовалась подгруппа нанайцев, гольды. Был он низкорослый, косолапый, сутулый и в добавок хромой. Но при ходьбе по тайге, он мог дать фору любому долговязому мужчине. Хоть он и был тихий с виду сиделец, но при нем всегда был нож, с которым он никогда не расставался. Ножом его можно было назвать с явной натяжкой. Маленький, с узким, изогнутым у кончика клинка лезвием, имевший своё собственное название, «хусэней кучэни». Длина лезвия у этих ножей была всего 6 сантиметров, и использовались они в, основном, при еде, для подрезания мяса. Один конец куска зажимался зубами, а с другого конца, ножиком хусэней, мясо подрезалось возле самых губ, что позволяло проще прожевать целый кусок мяса. На вид почти безобидный перочинный ножик, но, некоторые зеки видели, что стало со здоровенным битюгом, который попытался забрать пайку у «Шамана». Не успел амбал донести пайку до рта, как его рука безвольно повисла, и зафонтанировала кровью возле запястья, а якут на лету подхватил свою пайку, сделал ещё одно не приметное движение, и амбал с широко раскрытыми глазами, рухнул на землю, а из его горла брызнула кровь. Никто, ничего не успел заметить, и «Шаман», как ни в чём не бывало, продолжал, молча, есть свою пайку.
Прошло два дня, после того, как пошептались Мурат и «Шаман», и смотрящий, глядя своим тяжёлым взглядом прямо в раскосые глаза якута, говорил,
- Смотри «Шаман», я авторитетом своим заручился. Три дня тебе даю. Не завалишь медведя, я сам тебя на ремни порежу. А если медведь тебя завалит, то я тебя на том свете найду, и лично убью ещё раз. Возьми у «Лентяя» всё, что тебе надо, и иди. Ровно через трое суток должен быть здесь -, закончил вор.
«Шаман» взял у «Лентяя» сидор с едой, сучковатую рогатину, которую ему «подогнали» сидельцы, и своей неповторимой походкой ушел в темноту.
Его не было два дня. На третий день к обеду раздался окрик конвойного,
- Стой, стрелять буду! -.
- «Шаман», однако -, отозвался нанаец.
Его ждали, и по этой причине, все, кто был не занят на работе, двинули к «запретке». «Шаман» подошёл к Мурату, и, молча, бросил к его ногам четыре огромные медвежьи кисти с когтями, каждая из которых была размером с четыре человеческих ладони.
- Ну, живи, покуда… -, наигранно равнодушно сказал вор, а сидельцы обступили охотника, и засыпали его вопросами.
В вольном изложении это звучало примерно так. На второй день поисков, нанаец обнаружил лёжку медведя-шатуна. Соблюдая все меры предосторожности, «Шаман» устроил засаду, и стал ждать медведя. Однако зверь был матёрый, и перехитрил охотника. Он появился сзади внезапно и неслышно. Но и охотник был опытный, он быстро среагировал, и выставил рогатину впереди себя, надеясь воткнуть её в живот медведю. Но, когда животное встало на задние лапы, то сразу стало понятно, что этот приём не сработает. Медведь был больше и выше, нанайца в два раза. За доли секунды «Шаман» вспомнил, как его мать убила почти голыми руками медведицу, которая напала на неё. И тогда охотник положил рогатину, выпрямился во весь рост, и бодрой походкой двинулся на эту гору звериных мышц. Медведь, в замешательстве даже перестал рычать, а только удивлённо смотрел на человека. Воспользовавшись замешательством зверя, нанаец одним движением сорвал с головы шапку, и бросил её в морду медведя. Зверь инстинктивно сконцентрировал внимание на шапке, и схватил её. В ту же секунду «Шаман» прыгнул в сторону зверя, нацелившись проскочить между нижних лап, одновременно с этим приёмом гольд выхватил свой «хусэней кучэни», и на отмах резанул медведя в области паха. Проскочив между лап медведя, охотник отскочил в сторону, а медведь, почувствовав резкую жгучую боль в паху, которая больше раздражала, чем реально болела, стал расчёсывать когтями рану, тем самым всё больше разрывая её. Чем больше он её расчёсывал, тем больше он её реально разрывал. Ему было уже не до охотника, боль из жгучей превратилась в невыносимую, а рана становилась всё огромнее. Медведь дико взвыл, и, упав, стал крутиться на земле, ужасно рыча и воя. «Шаман» воспользовался ситуацией, схватил рогатину, и вонзил её медведю в сердце, со стороны спины. Животное вздрогнуло в последней конвульсии и замерло навсегда.
Вот такой «Дерсу Узала» образовался в нашем ЛО. Но он был еще и продуманный. Медведя он освежевал, и частями перетащил ближе к тропе, по которой мы ежедневно ходили на работу. Таким способом мы пополняли наши продовольственные запасы, конечно, поделившись с конвоем.
Но вскоре голод наступил реальный. Зима 1952 года была не только лютая, но и голодная. Сидельцы отправлялись в «третий архив» десятками, а порой и сотнями. На фоне голода, цинги, ранений в лёгкое, у меня образовалась чахотка, от которой я начал молниеносно худеть. К лету я весил около 40 килограмм. Благодаря Мурату, меня удалось отправить на материк в больничку, где я провалялся почти полгода. По правде говоря, врачи сразу списали меня со счетов, но «подгоны» Мурата, и его связи с лагерными «лепилами» не дали мне «уйти под сопку».
В больничке я опять встретился с «Дядей Мишей». Он всё так же балагурил, собирая вокруг себя десятки зевак. Попал он сюда с уранового рудника. На этот рудник посылали тех, кто уже не подлежал перевоспитанию, но «Дядя Миша» был рубаха-парень, и кому он «насолил» было не понятно. Тем не менее, на руднике он окончательно подорвал здоровье, и букет его болезней был не совместим с дальнейшим пребыванием на этой грешной земле. Но, видимо, на небесах не торопились принять его, и он продолжал бороться за жизнь. Нас не пускали в общие палаты, и мы были лишены возможности слышать его байки.
Однажды, он, проходя по нашему туберкулёзному продолу, заглянул к нам в палату.
- Привет, «Малой» -, сказал он, обращаясь ко мне, - ты по ночам не ходи на «дальняк», а то при ходьбе. бренчанием своих костей всю больницу будишь -, пошутил он.
- Говорят, на вашем прииске «Шаман» завалил медведя? -, спросил он.
- Было дело -, сказал я.
- Расскажи, а то все байки, которые знал уже закончились -, попросил он.
Я не стал себя уговаривать, и рассказал, как мог, что знал.
- Бездушный ваш нанаец. А вот мы с медведями дружно жили, и даже один раз рыбачили вместе -, начал он очередную байку.
- В конце лета, пошёл на нерест лосось. Наш бугор перетер со старшим конвоя, и договорился, чтобы нас с Митяем, отпустили до конца дня на рыбалку. К речке мы вышли как раз возле переката. Но наше место было уже занято. Там рыбачил медведь. Митяя это обстоятельство даже обрадовало.
Медведь рыбачил весьма забавным способом. Он на лету хватал лосося, который пытался запрыгнуть на перекат, что бы плыть дальше, вверх по течению, и выбрасывал того себе за спину, на берег. Определив место, куда медведь закидывал рыбу, мы скрытно подползли, и. собрав весь медвежий улов, быстренько ретировались, и затаились.
Медведь, подумав, что уже достаточно наловил рыбы, подошёл к этому месту, и недовольно заурчал. Он предполагал, что наловил достаточное количество, а там было всего пара рыб.
Развернувшись, он вновь пошёл к перекату. Выбрал крупный валун, и вновь начал свою рыбалку. Но, думая, что рыба уползла обратно в реку, решил принять меры. Поймав очередную рыбину, он, не отпуская её, клал на валун, и садился рыбе на голову, раздавливая её. После этого он кидал лосося на берег. Увидев такие манипуляции, Митяй сказал, что нам здесь делать больше нечего. Но мы были не в обиде. Мишка добросовестно потрудился на нас, и мы принесли почти два десятка рыбин -, закончил он свой рассказ.
В эту же ночь, его не стало. Он не дожил двух дней до своего освобождения. Его актировали, и документы были уже готовы, и подписаны, но днём освобождения был понедельник, а умер он в субботу. До глубины души я был возмущён этой, ничем не прикрытой подлостью, этой вседозволенностью и безнаказанностью людей во власти, этой целенаправленностью системы уничтожать человека, как личность, размазывая его по полу, и стирая в порошок.
К новому году я потихоньку начал ходить. Главное, что контингент у нас подобрался душевный. Я частенько вспоминаю этот новый год. Было у нас на восемь туберкулёзников семисотка чифира из прелой соломы, и штук 6 скруток из бычков. Не подпортило праздничной атмосферы и то, что какая-то тварь, в честь праздника, приготовила нам «жирный» обед. В баланду налили отработанную веретёнку, а во второе, добавили ружейное масло. Но, не, смотря, ни на что, в начале 1953 года, я был условно здоров.
Мурат, по своим связям устроил так. Что его, меня, и еще пару его людей, из «Берлага», удалось перевести в Свитловский ИТЛ. А 5 марта 1953 года умер «вождь всех народов» Иосиф Виссарионович Сталин. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года из лагерей началось освобождение заключённых по амнистии. К середине марта 1953 года из лагерей была амнистирована первая партия заключённых общим числом 39 905 человек, среди которых насчитывалось 485 воров-рецидивистов. В их число попали и мы с Муратом.
IV
Амнистия, которую объявили толи по случаю траура, то ли на радостях, вызвала немало последствий. Одним из таких, мало известных эпизодов, стала осада уголовниками города Улан-Удэ.
Уже в июне 1953 года, в Улан-Удэ стали прибывать бывшие уголовники. Сначала это были заключенные исправительно-трудовых лагерей, приехавшие из соседних поселков Стеклозавод и Мелькомбинат. Но совсем скоро к ним на «подкрепление» стали прибывать амнистированные с других лагерей, поскольку город был первым, на дорожной развязке вглубь страны, он-же стал и центром криминального мира. Как- никак, на свободу после амнистии вышло более одного миллиона человек.
Многие, такие, как я, останавливались здесь всего на пару дней, с целью дождаться нужного поезда, другие решали остаться надолго.
Кто оседал, стали создавать бандитские группировки, которым нужно было чем-то питаться, развлекать себя и в целом выживать. Те, кто хотел выжить, были вынуждены учиться жить по тюремным законам, задвигая в себе все человеческое на самое дно.
Одну из таких группировок организовал и Мурат, объяснив, что с пустыми руками возвращаться на родину «за падло».
Улицы заполнили бывшие зеки без жилья, без работы, но имеющие желание жить красиво, согласно представлениям своей тюремной идеологии. К тому же, душа, за «энное» количество лет закрытого содержания истосковалась по кутежам, алкоголю, женщинам…
Всё, что им было нужно, они брали силой. Амнистированные уголовники, на свободе вели себя как в лагере. К тому же, для многих из них амнистия была чем-то вроде веселого приключения, способом повеселиться на воле и вернуться обратно на привычные нары.
Преступники, заполонившие улицы города, стали представлять реальную опасность. Особенно амнистированныеиз Колымы, но самые страшные были бывшие сидельцы из Внутренней Монголии. Они толпами бродили по городу, в поисках жертв и наживы, жители старались лишний раз просто не выходить из дома.
Местная власть отреагировала на изменившуюся ситуацию тем, что перевела все учреждения на казарменное положение. Сотрудники не уходили домой, а спали на раскладушках, прямо на рабочем месте. Окна первых этажей укрепляли по военному типу, строили баррикады, дежурили с автоматами. Однако, положение сотрудников госорганов было не самыми сложными. Обычные горожане остались один на один с зеками и зачастую были вынуждены самостоятельно решать свои проблемы.
Чтобы хоть как-то обезопасить себя, жители. наступлением темноты. спускали с цепей собак, и устраивали баррикады и ловушки около дверей.
Массовые убийства обычных людей, пустынные улицы, заколоченные окна, утренние сборы трупов, всё это стало реалиями, некогда благополучного города. Сотрудники милиции предпочитали не надевать форму и передвигались по городу вооруженными группами. Положение становилось практически военным.
Вот в таком криминальном положении город прожил несколько недель. Внутренние войска не смогли справиться с волной преступности.
К моменту нашего прибытия в город, было разграблено большинство магазинов, кафе и других объектов. Но Мурата это мало волновало. Утверждая свой авторитет, он пошёл на обострения отношений с другими группировками и стал подминать под себя одну группировку, за другой. Через неделю он схлестнулся с группировкой, прибывшей в город из Монголии. Это была самая отмороженная банда.
Зеки этой группировки осадой брали общежития и устраивали массовые изнасилования работниц промышленных предприятий. Убийства, в том числе и сотрудников милиции, погромы и грабежи, стали их нормой. Все это сходило им с рук, поскольку никто не мог им противостоять, да и милиция не справлялась с бандитами.
Возглавлял монгольскую группировку, авторитет с погонялом «Монах». Беспринципный тип, остававшийся живой лишь потому, что, когда ему объявляли приговор, то расстрел, в СССР, был отменён. На совести его и подельников были десятки «жмуров».
Схлестнулись группировки на привокзальной площади. Все были вооружены, причём, не, только пиками и перьями. Зеки, народ запасливый, и было не удивительно, что в их арсенале были и стволы, и обрезы, и даже гранаты.
Кромсалово было похлеще Куликовской битвы. Зеки, в открытую, как в рукопашном бою, шли друг на друга. Годы, проведённые в лагерях, закалили их до железобетонного состояния, и им был не ведом страх, поскольку впервые они бились не за место на нарах, а за место под солнцем.
Бойня длилась меньше получаса, но расползлась практически по всему городу, поскольку, когда Мурат, в схватке на ножах, один на один с «Монахом», завалил его, то монгольская «кодла», без вожака, дрогнула, и побежала. Зная, волчий закон, что врага нельзя оставлять в живых, зеки Мурата кинулись добивать их, и преследовали, пока последнего, из банды «Монаха», не поставили на перо. После этого Мурат стал самой авторитетной фигурой в городе, но ненадолго. Я же, вскоре уехал в Ленинград.
С разбушевавшейся преступностью пришлось справляться армии. Выровнять ситуацию получилось только после того как на подмогу подоспели войска соседних регионов. Стрелять на поражение войска не имели права, но им было дано именно такое устное распоряжение. Преступников просто отстреливали прямо на улице, как бродячих собак. В городе был введён комендантский час и всех, кто его нарушает, расстреливали на месте.
До сих пор неизвестно какое количество преступников, а может быть и не только их, было убито военными в Улан-Удэ во время этой массовой зачистки. Но, как мне рассказал очевидец этих событий «Мухомор», сиделец из нашего ЛО №15, которого я встретил на вокзале в Нижнем Тагиле, Мурату удалось благополучно исчезнуть из города.
Амнистия 1953 года, дала и другие плоды. Тюремная культура с тех пор, прочно вошла в жизнь обычных людей нашей страны. Молодежь стала подражать зекам, романтизировать лагерную жизнь, общаться на «фене».
Фуфайки с запахнутыми полами, тапочки на босу ногу, или кирзовые сапоги, с загнутыми голенищами, и кепки-Бакланки стали частью молодежных субкультур. Лирика тюремной жизни, жаргон и татуировки стали символами свободы и бунтарства.
…Продолжение истории следует.
Друзья, читайте в следующей публикации новую главу.
Если эта глава вам понравилась, оцените её большим пальцем поднятым вверх. А также делитесь моими публикациями в соцсетях и комментируйте их. Ваше мнение для меня очень важно.
Кто ещё не успел, подписывайтесь на мой канал в Дзен.
Удачи всем и здоровья.
С искренним уважением ко всем моим читателям
Никита Суровцев.