Мы живем в нестабильном мире. И это многих заставляет искать какие-то ответы на важные жизненные вопросы в древних учениях. Философские школы эллинизма, детально разрабатывавшие этику, в этом плане звучат весьма актуально. О том, как и чему учили бы сегодня школы стоиков, скептиков, эпикурейцев я и предлагаю порассуждать.
В первой части этого цикла я хочу обратить внимание на то, почему вообще философские школы Древней Греции и Рима, до сих пор звучат довольно актуально. И более того, именно в последние годы сходства условий жизни заставляют искать аналогии и в мысли той эпохи.
Современный мир порой представляется огромным и сложным. Как заметил один из теоретиков медиа: мы не перегружены, мы запутались. Это вызывает призывы «остановиться», «замедлить ритм жизни», чтобы хоть что-то понять и успеть пожить. Вместе с этим еще до пандемии в последние два десятка лет обращения к стоицизму, Эпикуру, кинической традиции становились все более популярными, что явно неслучайно. Многие явления нашего мира (те же медиа) в той или иной мере напоминали о распространении вирусов, а временами ощущались и как радикальный разрыв с привычным ходом жизни. Аналогии в истории – вещь спорная, но в этике эллинизма ощутим след эпохи – отзвуки имперского и глобализированного мира, идейно-политических кризисов и индивидуалистической культуры. По-своему это близко и нам.
Важно помнить, что этику того времени называют пессимистичной и ориентированной на индивидуализм. Частично это связывают с политическими изменениями: полис с демократией пал, индивид в большой империи ничего не решает и поэтому не верит в свои силы, предпочитая разные формы бегства от реальности. Не стоит забывать и о том, что многие мыслители жили в периоды, когда «нормальная жизнь» рушилась прямо на глазах. И виной тому гражданские войны, климатические и эпидемиологические катаклизмы.
Проблемы жителей Рима были серьезными. Позволю себе небольшой исторический экскурс. В 1985 году историк Александр Демандт составил перечень причин падения Римской империи, предложенных предшественниками (список немаленький – 210 причин). С тех пор, благодаря усилиям ученых, все более популярными становились медико-эпидемиологическая и климатическая концепции. Завершение римского климатического оптимума вело к неумолимому ухудшению жизни: на смену теплому и влажному климату шел холодный и сухой из-за чего разросшиеся города с каждым годом все больше страдали от нехватки еды или бедного рациона. Отсюда растущее социальное напряжение и чехарда в управлении.
Кроме того, римляне в последние пять-шесть веков много болели: memento mori стало не просто напоминанием о важности жизни, но в некоторые периоды приобретало сверхактуальное звучание (в Юстинанову чуму люди порой гибли в течении суток, так что все важные дела не стоило откладывать в долгий ящик). Большие города, развитая сеть дорог, активная торговля с Азией и Африкой делали государство практически беззащитными перед любой высоко-контагиозной болезнью. Новая эра обернулась регулярными волнами эпидемий: «чума Антонина» (она же «чума Галена») в 165-180 годах, «чума Киприана» в 250-270 гг. и бушевавшая почти 200 лет «Юстинианова чума» (вспышка в Константинополе 541-542 годы, а затем еще 20 волн по дальним провинциям вплоть до Туманного Альбиона и Гибернии, закончившихся только в 8-м веке).
Помимо всех этих ужасов римляне часто болели и умирали от фальципарум (малярии), паразитов, туберкулеза, лепры, регулярных волн кожно-венерических заболеваний (финикийская болезнь, гонорея, слоновья болезнь), а также из-за хронического отравления свинцом, который в больших дозах получали из воды (свинцовая посуда, фильтры, трубы в акведуках). При этом успехи римской медицины, увы, не простирались на область инфектологии. Например, малярию никто не связывал с москитами, считалось, что всему виной холодные ветра (отсюда и название mala aria – «дурной воздух»).
Попытки этических школ эллинизма найти счастье в самом себе или в чем-то простом и доступном, а также их огромная популярность – становятся более понятными, если представить себе человека, воочию видевшего сотни умерших, брошенных в мор на улицах города или наблюдавшего как плодородная провинция за одно поколение превратилась в пустыню. И это еще не все: Рим сотрясали войны, императорские перевороты и гражданские междоусобицы. Начиная с I века по V, их было около 30, то есть в среднем каждые 10-15 лет; а затем этот процесс стал перманентным и перешел в постепенный распад империи. Наверняка в таких условиях задумаешься: есть ли какое-то рациональное средство если не исправить мир, то хотя бы адаптироваться к нему, оставаясь при этом моральным, но не несчастным существом?
Подавляющее большинство современных людей (за исключением тех, кто живет в «горячих точках») подобное еще не коснулось. Но важна не только реальность, но и то как мы ее мыслим. Природные катаклизмы и пандемия ковид-19, усиленные рупором медиа – очень сильный фактор для тревоги. Если вы сохранили способность к логическому рассуждению, то понимаете, что любая болезнь или стихия – что-то вроде лотереи. Мало кому понравится идея, что ваша жизнь сильно зависит от случайности, причем на которую вы очень ограниченно можете повлиять. Кроме того, даже скромные карантинные меры, как показала практика, воспринимаются как прерывание привычного образа жизни, что имеет свою цену для психики человека. И это приводит многих к поискам ответов и в области «как правильно?», и в части «как лучше (приятнее/комфортнее/естественнее и т.д.) для меня?».
Философские школы той эпохи активно взялись за разработку этического учения во многом потому, что у всякой этики есть психотерапевтическая функция. Отвечая на задевающие людей вопросы, этика снижает меру неопределенности и снимает тревогу. Этика эллинизма следовала в русле античной классики и поэтому основным средством оставалось разумное самоограничение, подкрепленное знанием. Однако в части понимания цели произошел ощутимый перелом: эвтюмия и эвдемония сменились атараксией, апонией и апатией. Первые означали радость и процветание, душевно-телесное блаженство, которых достигает мудрый через разумную жизнь – по своей сути это позитивные ценности. Во времена стоиков и эпикурейцев негативные ценности оказались более актуальны: их цель – невозмутимость души, отсутствие телесной боли и бесчувственное безразличие. Учитывая эти цели, к познанию эллинистические школы добавили разнообразные практики – от гимнастики и диеты до аутосуггестии и своеобразной медитации.
Здесь можно обратить внимание на то, что по сути ключевой спор школ того времени, особенно эпикурейцев и стоиков, очень сильно напоминает одно из фундаментальных расхождений внутри современных психотерапевтических школ. В обоих случаях принципиальный концептуальный выбор (определяющий и теорию, и практику) идет по линии «свобода выбора/детерминация» и по акценту на «смысл или удовольствие».
В связи с этим я решил порассуждать о том, на что сегодня обратили бы (или уже обратили в работах «новых стоиков», «современных эпикурейцев», и др.) внимание эти концепции? Как они бы выстроили свою этическую нотацию и какие аспекты современности подверглись бы нравственному порицанию?
Я буду говорить о стоиках, эпикурейцах и немного о скептиках. Насколько я понимаю, общий дух этих этических систем позволяет судить о том, что они бы легко вписались в актуальное сегодня. Все эти школы спокойно отнеслись бы к обществу потребления и современным государствам, с симпатией приняли идею равенства полов и свободы слова, аборты и культурный космополитизм, существование интернета, виртуальности и порнографии (хотя в римскую эпоху откровенные изображения воспринимались совсем по-другому). Однако они весьма вероятно предпочли бы меритократию, а не современную демократию, и безмятежно приняли бы (а порой и оправдывали бы) многие формы дискриминации.
Здесь важно обратить внимание на разницу школ в отношении того, что мы сегодня называем «нормой». Стоики верят в норму, причем объективную, установленную природой, а не человеческими договоренностями, в то время как эпикурейцы относятся к ней более гибко, а скептики и вовсе отрицают (правда, не ее существование, а нашу возможность обнаружить ее). Эта разница как раз и позволит нащупать ту специфику оценки современности, которую могут дать эти направления.