В погоне есть что-то заманчивое; удовольствие от игры. Выигрываешь ты или нет, ты все играешь, делаешь ходы и ответные маневры, полон энергии и готов действовать. Все время тебя подгоняет ощущение важности происходящего, чего нет в других занятиях. Игра есть игра… Но теперь она окончена, и, признаюсь, этого ощущения мне будет не хватать.
Хотя… Знать ужасную правду, обладать ею, удерживая, как самое ценное сокровище — ощущение, вполне сравнимое с чувством погони.
Я выиграл.
Как только я сумел восстановить душевное равновесие после галлюцинации с пациентами в коридорах, я осознал, что близок к победе. У меня в колоде появились новые карты. Неведомый противник допустил оплошность и позволил мне схватиться за слишком много ниточек клубка.
Во-первых, девушка, которой я помог сбежать — ее нигде не было. Палата была пуста, личное дело пропало. Никто из персонала не помнил ее, и… некоторым из них я поверил. Пожилая санитарка вроде Мэйбл вряд ли может быть замешана в настолько всеобъемлющем и темном заговоре. Все, что ее занимало — новые эпизоды ее любимых сериалов…
Но у меня есть мои собственные записи с упоминанием девушки, в памяти компьютера и в Интернете. Я никому не рассказывал о том, что пишу о пациентах — меня тут же уволили бы по понятным причинам.
У меня есть записи и воспоминания.
Я прекрасно знаю, что память может подводить, но записи — вещественное доказательство. К тому же я проверил присутствие остальных пациентов, одного за другим, в поисках подозрительных несоответствий. Я мог помочь ей сбежать, галлюцинируя, так что одного лишь ее отсутствия было недостаточно… но я видел, как один пациент убил другого.
И убитый на моих глазах пациент также отсутствовал.
Теперь необходимо было поразмыслить об оппоненте.
Вероятное, но не идеальное объяснение: за лабиринтом подставных владельцев, источников финансирования и акционеров стоит некая корпорация, которая планирует каким-то образом воспользоваться пациентами и их различными оттенками безумия, скорее всего для разработки информационного оружия; тщательно сформулированные идеи, которые могут заразить любого, легко распространяемые и разрушительные. Новый вид оружия, меметический вирус, способный навсегда изменить природу военных действий.
В этом случае главврач — их марионетка, и моя паранойя, галлюцинации и противоречия могут быть результатом того, что кто-то подменил мои обезболивающие, чтобы меня легче было объявить сумасшедшим, если мне все же удастся раскрыть правду.
Главный прокол в этой теории — персонал не помнит девушку. Конечно, некоторые могут лгать, Мэйбл могла слишком редко с ней общаться, некоторым было не до того, чтобы запоминать каждого отдельного пациента… Но все сразу? Здесь что-то не сходится.
Я бесцельно бродил по коридорам здания, заполненного звуком стучащего по крыше безликого ливня. Опросив способных отвечать пациентов, я выяснил, что они ее помнят. Только они и я. Это было важно…
Нет, корпорация не подходит.
Раздавшийся гром опробовал на прочность мои и так натянутые до предела нервы. Были и другие варианты.
Я мог и сам быть пациентом, и некоторые зацепки свидетельствовали в пользу этой теории. Клэр спокойно работала в клинике, причем подозреваю, что с попустительства главврача… Но ее безумие было безвредным… По крайней мере для большинства людей. Перебинтованная рука начала жутко чесаться утром — еще один раздражитель, мешающий думать.
Я часто размышлял о природе памяти и безумия. Я никак не мог опровергнуть то, что вполне мог быть таким же работающим пациентом с тщательно вплетенной в сознание иллюзией нормальной жизни за пределами клиники. Солнце казалось давним воспоминанием, а бушующий за стенами шторм делал его недостижимым и в данный момент.
У всех моих воспоминаний не было никаких оснований, никакого доказательства их правдивости, за исключением значимости, которой я сам их и наделял. Я спросил себя, важно ли это… Спросил себя, куда могут привести подобные мысли…
А привести они могут обратно к состояниям рассудка, с которых и началась эта история. Кто-то наподобие Клэр и, возможно, меня, присматривает за остальными пациентами… Это предусматривает отсутствие финансирования настолько критическое, что границы морали и этики давно перестали заботить руководство. Такое положение вещей подразумевает переполняющийся людьми мир, отчаянную борьбу за ресурсы… Темная, тоскливая и болезненная перспектива для всего человечества.
В этой ситуации не было ни победителей, ни проигравших. Люди будут страдать все больше с ростом населения, и спасение придет только в виде глобальной катастрофы или капитального пересмотра моральной основы существования.
Истории пациентов вписывались в эту теорию. Давление и жестокость общества подтолкнули их всех в этом направлении… Возможно, истинным безумцем было само общество, а эти бедняги были всего лишь самыми неудачливыми жертвами этого сумасшествия.
Это казалось более вероятным; но, если я безумен, общество должно быть на грани краха. С другой стороны, если общество само по себе на грани краха, это не значит, что я безумен.
Эти размышления полностью поглотили мое расследование, но история последнего пациента предоставила мне третью альтернативу. Она была полна обмана и контроля над разумом и не на шутку встревожила меня. Меня прервали, когда я записывал ее, но… Чем больше я о ней думал… тем больше все сходилось.
Ливень внезапно усилился, и громкий шум напомнил мне кое о чем…
Я уже читал его историю.
Я видел ее в интернете [отсылка к раннему произведению автора «Психоз» — прим. переводчика].
В архиве не было его личного дела… Кто-то прочел его, выложил историю в сеть и уничтожил? Или это его собственные записи, его хроника сумасшествия? Подобные тонкости уже, скорее всего, затеряны во времени, так что пытаться их выяснить — дело пропащее. Общая картина была гораздо важнее.
Допустим… реальность представляет собой нечто большее, чем мы привыкли думать. Допустим, что костяной монстр действительно существовал и, если верить пациенту, боролся с чем-то худшим, чем даже он сам.
Может ли быть так, что мой оппонент и был той силой, которой он противостоял? Если так, то как сюда вписываюсь я, клиника и остальные пациенты? Никаких признаков влияния извне я не замечал…
Помню, как застыл, придя к умозаключению. Стоя в коридоре напротив окна, в тени повисших на окне капель дождя, отчетливо осознавая, что наткнулся на первую йоту правды.
Зацепки были обманом! Он старательно сводил меня с верного пути.
Неспособный четко сформировать масштабную идею, медленно рождающуюся в моей голове, я поспешил к палате слепой девушки. Она сменила угол, но писать не перестала. Стоило мне войти, как зуд в руке стал невыносимым, и вернулась головная боль.
— Почему ты не хочешь со мной поговорить? — спросил я. — Я подозревал, что причиной может быть то, что я так же безумен, как и остальные, просто не осознаю этого… Но теперь мне кажется, что ты знаешь, что здесь происходит, и это — мера предосторожности, защита.
Гуляющая по бумаге ручка остановилась, балансируя на листе:
— Как ты сумел задать этот вопрос?
— Что? Мне что, нельзя задавать вопросы?
— Такие — нельзя…
Я опустился перед ней на одно колено:
— Почему?
Она таращилась на меня своими слепыми глазами.
Мои собственные глаза широко раскрылись:
— Ты говоришь только с теми, кто…
Я начал лихорадочно ощупывать свои виски. Водя пальцами вокруг головы, я искал какие-либо отклонения… Результат привел меня в замешательство. Мои ощущения были… двойственными. Мозг будто воспринимал два конфликтующих сигнала.
Виски были гладкими. Мягкая, нормальная кожа.
В области висков были странные малозаметные неравномерные линии, похожие на вздувшиеся вены, но больше…
— Что за чертовщина? — выдохнул я, дернувшись от особенно мучительного приступа головной боли. — Они есть, и их нет…
— Мне жаль… — шепотом произнесла она.
— Что это? Какого черта? — сумел выдавить я, корча гримасы в борьбе с все растущей болью в голове, от которой я был готов потерять сознание. Трудно было дышать, все становилось размытым, перед глазами замелькали огоньки. — Сколько людей… у скольких есть такие же?
Словно в ответ на мои болезненные стоны, ее губа дрогнула:
— … у всех… кроме пациентов…
Неимоверными усилиями сопротивляясь боли, я вывалился из палаты и побежал в операционную. С силой распахнув дверь, я направился к шкафчику с инструментами.
Стоя перед зеркалом, я силился разглядеть их в своем расплывающемся отражении… Я видел их! Небольшие, но легко различимые выступы, протянувшиеся вдоль висков от глаз к затылку, как будто шрам от неудачной лоботомии…
Я вскрыл виски скальпелем. Пошла кровь, но мне было все равно; я осторожно взялся за один из них пинцетом.
Перед глазами плясали огни.
Я не сдавался и потянул… Боль была настолько сильной, что я не смог сдержать крика… медленно, болезненно медленно, я вытянул длинное, жилистое волокно. Я знал, что держал пинцетом свисающий из окровавленного виска ключ к разгадке. Или, по меньшей мере, его часть. Я поверил в невозможное… и оказался прав.
Отрезав чужеродную ткань как можно ближе к коже, я почувствовал облегчение — головная боль тут же ослабла. Немного еще осталось, в области глаз и на затылке… Но начало было положено. Держа ее перед собой, я пытался понять, на что смотрю.
Было похоже на нервную ткань — жилистая, переплетенная, состоящая из множества меньших волокон… Именно об этом говорила слепая девушка, когда только попала сюда. Сказала, что не станет разговаривать ни с кем, у кого на висках нервное волокно…
… но это было несколько лет назад…
Я вырезал волокно с другой стороны головы. Она все еще побаливала, но я чувствовал облегчение и радость от того, что не ошибся.
Это все? Я свободен? Откуда взялось это волокно? Инфекция, какой-то паразит? Сами по себе они никак не могли бы держать меня под контролем… ткани было просто слишком мало, чтобы взаимодействовать с мозгом на таком уровне… Вообще, они больше были похожи на ткань зрительного нерва. Сенсорная ткань, предназначенная для… создания ложных ощущений?
Здесь была своя больная логика. Связи с глазами и ушами… с мозгом тоже, скорее всего, прямо через зрительный нерв… Ткани могли все это время искажать восприятие, возможно, даже стирать память и подсовывать сфабрикованные воспоминания. Как она сказала? Я не мог задать такой вопрос? Насколько глубоко проникает их влияние?
И почему теперь я мог видеть их, даже избавиться от них?
Скажу честно, мне хотелось упасть на колени и расплакаться от осознания заново обретенной свободы, радости от того, что я оказался прав. Оказалось, я так долго, возможно, годы, жил под чьим-то абсолютным контролем. Я бы так и сделал, если бы мне в голову не пришла мысль, что ткани — всего лишь инструмент в чьих-то руках, они откуда-то получали сигналы.
Мой противник…
Смыв с себя кровь, я прошелся по клинике, тайком разглядывая персонал. Мэйбл улыбнулась мне и сразу же отвернулась — на ее висках были явно заметны выступы.
Она была заражена. Я продолжал идти, продолжал смотреть — все, кого я встречал, были заражены.
Я вернулся в операционную, где мог чувствовать себя в безопасности, и головная боль начала возвращаться. В зеркале я с ужасом увидел, как у меня на висках поднимается кожа. Нервные ткани начали отрастать обратно.
Я отчетливо помню, как засмеялся, громко, с отчаянием. Это было слишком. Эта зараза регенерировала — даже если ее вырезать, что здесь вообще можно сделать?
Включилось мое медицинское образование, и я перестал смеяться.
Я продезинфицировал руки и надел перчатки, готовясь к тому, что вполне могло оказаться тем самым шагом в абсолютное безумие, границей, которую я обещал самому себе не пересекать. Да уж, как я был глуп… Я приготовил несколько зеркал.
Придется обойтись без анестезии.
Тяжело дыша, чувствуя прилив адреналина, я закрепил веки одним из инструментов так, чтобы они оставались открытыми, и приготовился к тому, что меня ждет…
Вытащить глаз оказалось легче, чем я ожидал.
Всего на пару сантиметров, так, чтобы натянулся зрительный нерв… напрягаясь от невиданной боли, я поднял скальпель и принялся осторожно отрезать чужеродную нервную ткань.
Пять вдохов… десять… двадцать… Я не спеша отделял их у самого основания. Все животные инстинкты кричали внутри меня… Я достал собственный глаз из головы, видел связки кровеносных сосудов и нервов в отражении… Я боролся с паникой, как мог.
Я вытащил оставшиеся ткани через глазницу — так было легче их достать… и, к моему удивлению, все было готово. Я осторожно взялся за глаз и вставил его обратно.
Чтобы успокоиться, проверить глаз и побороть приступ паники, у меня ушло пять минут… после чего я взялся за другой.
Когда я закончил, головная боль пропала. Ткань не регенерировала. Я вырезал ее полностью.
Я час лежал в операционной, наслаждаясь свободой, размышляя, дыша, успокаиваясь…
Откуда они взялись? Они явно являются чьим-то инструментом. Кто за этим стоит? Что за этим стоит? Рабам костяного монстра иллюзии не создавали помех — они не знали, какую цель преследуют, лишь следовали приказам под страхом смерти…
У пациентов не было тканей… Почему? Внезапно я осознал: по той же причине, по которой общество избавилось от них, засадив в клинику: карантин. Пациенты были опасны, а их безумие — еще опаснее.
Возможно, во всех моих теориях было здравое зерно: мир мрачен, общество на грани краха, из-за перенаселения появляются все более опасные и заразные виды сумасшествия…
И та сила, которая для каких-то неизвестных целей заразила всех нервными тканями, искажающими восприятие… следующий шаг очевиден. На ее месте я бы не хотел, чтобы мои создания были соединены с мозгом безумца, полным опасных и заразных идей. Не хотел бы, чтобы эти идеи транслировались по сети рабов, подключенных друг к другу волокном… эти идеи могут заразить остальных, разрушить их сознание, и они перестанут быть полезными… и, возможно, освободятся.
