Всё небо заволокли тёмные грозные тучи. Вдалеке доносились раскаты грома. Но это не гроза. Мы, хоть ещё и маленькие, но уже твёрдо знаем, что означает это страшное слово «Война». Это грохот разрывающихся бомб, такой, что закладывает уши. Это слёзы радости наших мам, когда им приносили конвертики - письма с фронта, иногда чёрные от копоти. Но страшнее всего – маленькие листочки, после которых плачет вся наша деревня – это похоронки на чьих-то дедов, отцов, братьев…
Мы сидим в деревянной избе и старательно выводим слова, которые диктует нам учительница:
«Пусть будет мир! Нет войне!»
Вдруг в дом забежали:
- Немцы в деревне. Прячьтесь!
Учительница заторопила нас:
- Ребята, быстрее, быстрее вниз!
По крутой лестнице мы спустились в высокий погреб. Здесь же на самодельном столе, сконструированном наспех, лежат книги, учебные принадлежности, глобус, географические и исторические карты.
Узкие оконца - щёлки без стёкол в погребе едва пропускают свет. Я подхожу к такому оконцу и приседаю на корточки. Выглянув на улицу, я залюбовалась: белые ромашки покачивали своими чудесными головами в зелёной траве. Мне хочется протянуть руку и потрогать цветок, вдохнуть аромат свежей травы.
Вдруг посреди этой тишины послышались шаги, лязг автомата и громкий голос, который, как ножом, резанул по сердцу:
- Рус, виходить! Ми стрелять!
Немец прошёл совсем рядом, безжалостно ступая тяжёлыми сапогами по цветам, которые секунду назад так радовались жизни. Немцы обошли дом, заглядывая в окна. Послышался звук разбитого стекла. Потом они, выбив дверь, ворвались в избу. Мы слышали, как фашисты ходили по дому, опрокидывали мебель и ругались.
Наконец, они нашли вход в погреб и стали выбивать дверь. У меня, будто мороз пробежал по коже. Мы держали рот руками, чтобы не закричать от страха и не выдать себя. Учительница с безжизненным лицом успокаивала:
- Не надо, не надо бояться, - она обняла нас.
Наконец, дверь, не выдержав натиска, поддалась, старые доски треснули, и немец легко выбил их ногой.
Он вскинул автомат, послышалась череда выстрелов. Я видела, как учительница, а потом и ребята падали один за другим, сражённые пулями. Кровь ручейками заливала пол погреба. Вдруг меня что-то резануло в грудь, в глазах помутнело. Я из последних сил подползла ближе к окошку, что бы в последний раз вдохнуть глоток свежего воздуха и полюбоваться ромашками, которые закивали головами на прощанье.
... И проснулась. Сердце бешено билось в груди. Слёзы залили подушку. Не хватало воздуха. Сон, страшный сон, как эхо давно отгремевших боёв, был таким явным, что я долго не могла прийти в себя. Для меня – это сон, а для тех мальчишек и девчонок – их жизнь, такая короткая, их последний день, последний миг. Там на столе остались листочки, на которых детской рукой, ещё не сформировавшимся почерком, было написано:
«Пусть будет мир! Нет войне!»