Пядь четвёртая. Прогулка с Шихбабаевичем

В нашей группе учился Фазир Джаферов – молодой аварский поэт. На семинаре он держался в тени, был скромным, даже застенчивым, в споры – горячие поэтические споры! – не вступал, мнение его мы могли услышать только, если мастер – Владимир Дмитриевич Цыбин – спросит его персонально. Тогда, помню, все поворачивались в Фазирову сторону: он всегда отвечал коротко и умно. Мастеру отвечал. А нам – чаще улыбался и старался отмолчаться: ведь словами можно ранить, можно обидеть.

Не таковы были наши уральцы да вологжане: вот кто резал правду-матку о конкретных стихах и о поэзии в целом! Ну, на них-то как раз никто не обижался, а Фазира тихо уважали: он не только писал философские стихи по-аварски и по-русски (не читая их никому!), но и переводил на аварский кого-то из великих немцев: то ли Гёте, то ли Гейне. Переводов этих мы тоже в глаза не видели, но, как это водится, группа всё про всех наиточнейшим образом знала.

А так как априори мы ведали про глубокомысленные переводы и априори же перед этим делом преклонялись, то тратить время на прослушивание умных виршей никто не собирался. Не собирался и Фазир тратить личное время на чтение своих сокровищ для публики: ведь в Москве столько интересно-важного для каждого!

Всякий раз, выходя из института, мы с Аллой Фёдоровой, поэтессой из Саратова, знали, как потратим бесценное время. Скорей на метро, потом быстрым шагом от станции Дмитровской до общежития – всё это быстрей, чем ждать «третий» троллейбус у Ленкома! – потом час на перекус и отдых, потом – в театр!

А в тот день, когда в дверях института к нам присоседился Фазир, мы собрались не в театр,  а в ЦДЛ, на вечер Константина Ваншенкина, автора знаменитого стихотворения «Я люблю тебя, жизнь!» Как можно  не пойти? Это было важнее Брехта в «Сатириконе», «Кота домашнего средней пушистости» в Современнике и «Укрощения строптивой» с Гаркалиным в главной роли в театре Сатиры. Потому что мы – студенты-поэты, а в нашем ЦДЛ-е выступает такой поэт!

И когда Фазир сказал: «Девчонки, я студенческий в общаге забыл, я с вами поеду в метро», – мы не сразу поняли, при чём здесь студенческий билет, мы и метро. Если бы он хотел прогуляться именно с нами – пожалуйста, но он не очень любил болтливые компании.

– Ко мне милиция прицепится, – пояснил он с тихой улыбкой, – а вы свои билеты покажете.

Мы не поверили насчёт милиции (всё-таки на дворе был самый разгул демократии), посмеялись, но двинулись к метро втроём.

В вестибюле «Пушкинской» Алла пошла к оконцу за жетончиком, я продолжала ей что-то говорить о Ваншенкине, а Фазира уже держали за рукав двое в форме. И тут мы поняли, что товарища надо спасать!

Это было так неожиданно…

Если бы мы ожидали этой ситуации, то, может, говорили бы со стражами порядка спокойно, либо убеждающе, либо заискивающе…

А мы – напали, как две фурии!

– Как вы можете? Куда вы его тащите? Зачем вы его держите? – кричала Алла с одной стороны.

– Он из нашего семинара! Он же из нашего семинара! Из Цыбинского, из Цыбинского! – кричала я с другой стороны.

– Воров, воров поймали! – возвещала бабуля из-за милиционерской спины.

– Наконец-то! Стали отлавливать! – ликовал кто-то ещё.

– На Баррикадной у меня в прошлом месяце сумку порезали, – вот такие же  вот мерзавки! – толковала тётка слева уже про нас с Аллой, так как мы впились Фазиру в другую руку и представляли собой теперь одну сплочённую «преступную» группировку.

Милиционер, что постарше и покрупнее, отцепился от Фазирова рукава и отодвинулся на пару шагов. Никто ведь никого никуда не тащил, доблестные стражи, вероятно, даже не успели спросить про документы, да и теперь молчали, вникая в суть свалившегося на них бедлама.

А мы с Аллой воодушевились: наша брала! За рукав надежду аварской поэзии Фазира Шихбабаевича  Джаферова держал только молодой да худенький. Мы видели: в скорости – наша сила! В скорости и в громкости.

– Мы – поэты! – завопила артистичная Алла, будто старалась перекричать всё многолюдье  своей родной средневолжской пристани. – Это – поэт! Мы выступаем сегодня в ЦДЛ-е!

Народ с интересом роился вокруг нас.

– Нам надо на выступление в ЦДЛ! Мы из-за вас можем опоздать в Центральный Дом Литераторов! Мы  литераторы! – заорала я, как не орывали работницы в цехах текстильных фабрик моего родимого Верхневолжья.

 Шумный  вестибюль  меня  услышал: подземная чёрная людская река на миг замерла, и толпа вокруг стала гуще.

И хотя мой вопль был на порядок скромнее по содержанию, слова «ЦДЛ» и «литераторы» попали в сердце обступившего нас народа, как тучные зёрна в унавоженную почву.

–  Жиды! Распотрошили всю Москву! Всё перепродали!

–  Жидов, жидов поймали!

–  В ЦДЛ им надо, антихристам!

– Чего, кого поймали?

– Кого, кого, – перекупщиков!

– Плюнуть на вас некому!

Старший, что потолще, вгляделся в нас. Видимо, сложив восточноокого Фазира, темнокудрую Аллу и горбоносенькую меня в один неутешительный фоторобот, он прошипел на молодого одними глазами: «Кого ты подцепил? Пош-шли!» – и двинулся в сторону. Молодой испарился, так и не проронив ни слова.   

 Орать нам с Аллой стало не на кого. Мгновение мы с нашим неожиданно спасённым товарищем смотрели друг на друга.

И пошли на эскалатор, так как жетончики Алла себе купила, а у нас были проездные карточки по Москве.

На целый месяц.