Несколько слов о том, кто, где и зачем рассказывает эту историю. Сожженный роман, он же, возможно, "Запись неистребимая" Якова Голосовкера, вспомнилась мне на наших предыдущих посиделках у горящих каминов, экранов ноутбуков, окон смартфонов и т.д.
В апрельскую пасхальную ночь, в годы НЭПа, в Москве, из Психейного дома таинственно исчез один из самых загадочных психейно-больных, записанный в домовой книге под именем Исус.
КТО - Яков Эммануилович Голосовкер (1890–1967) родился. как и Михаил Афанасьевич Булгаков в Киеве в семье врача и после окончания классической гимназии поступил в Киевский университет.
Но дальше совпадения заканчиваются, Голосовкер стал философом, директором гимназии в Москве и работал в Наркомпросе под руководством Луначарского. Побыл в дружественной тоггда Германии (1923-25), где укрепил свои познания в немецкой философии. Читал лекции во 2-м МГУ, на Высших литературных курсах и в Высшем литературно-художественном институте Брюсова.
Занимался переводами Ницше, Граббе, Гёльдерлина, работает с такими поэтами как Борис Пастернак и Арсений Тарковский. То есть в отличие от Булгакова всё в русле власти. Но директором издательства Академия, в котором появились работы Голосовкера, был товарищ Каменев, из-за чего большинство сотрудников к 1936 году стали „троцкистами” и были арестованы. Голосовкер получил сравнительно короткий срок: три года.
Где и зачем рассказывает он эту историю
Все его основные литературные труды арестом были уничтожены. Сам Яков Голосовкер в своей автобиографии 1940 года «Миф моей жизни» пишет: В первый год моей каторги — 1937 — инфернальный художник, хранитель моих рукописей, собственноручно сжёг их перед смертью. Безумие ли, страх или опьянение алкоголика, или мстительное отчаяние, та присущая погибающим злоба — ненависть к созданному другими, или же просто ад тёмной души руководили им — итог один: вершинные творения, в которых выражены главные фазы единого мифа моей жизни, погибли".
Ещё один момент - его Маргарита - не названная, но - Голосовкер считает гибель рукописей разрушением этого мифа-жизни. Это сделало его жизнь „неоправданной”. Он остался „бездетным”, хотя и „пожертвовал всем, за что борются люди”, в том числе и любимой женщиной.
Кто эта женщина - пока загадка.
В 1934−1935 гг. Голосовкер перевёл роман Фридриха Ницше “Так говорил Заратустра”. Как вам этот вариант перевода?
А нет ли чего-то знакомого в описании встречи Мастера и Маргариты?
Голосовкер дожил до 1967 года, попытался восстановить сожженный роман, однако сам считает, что дважды в ту же реку войти не удалось. Думаю, потому что в 37 лет и в 77 лет любят по-разному. Но, может быть, я ошибаюсь.
Дело не в том. У нас с вами, уважаемые, Булгаковские посиделки, нас волнует сходство судеб безымянного Мастера из "Рукописи не горят" и героя (автора?) "Записи Неистребимой".
Или различия - это, пророй, более существенно, ведь у Булгакова всё на антитезах, все события перевёрнуты, вопреки традициям библейского историзма, принципам строительства социализма, да даже неписаным правилам любовного катаклизма, чёрт побери!
Первое различие - Психейный Юродом Голосовкера ну совсем не похож на ужасную психбольницу Булгакова.
И, я Вам скажу, у Голосовкера лучше и по-моему точнее.
Психейно-больные Юродома, ....были людьми особого порядка, отчасти человеками бывшего искусства, или, лучше сказать, человеками бывшей возвышенной мысли: поэты, философы и прочие мудреные писатели, именуемые исключительно для вечности, то символистами, то мистиками, то иными, некогда возвышенными, а ныне не совсем приличными словами, каким, например, являлось в те годы слово «дух». Потому-то жильцы Юродома и числились, как психейно-больные, под рубрикой «духовидцы».
При изучении вопроса мне удалось ещё в 80-е годы прошлого века посетить стационар НИИ неврологии и психиатрии, где содержались именно утомлённые наукой и культурой прекрасной души люди.
Жильцы Юродома пользовались полной — и не относительной, а даже абсолютной свободой — в пределах ограды, но за ограду, т. е. за пределы автономной республики, выход для них открывался только в почетную урну. (имеется в виду кремация тела)
Скажу вам больше - сегодня для такого типа лечащихся свободен и вход и выход.
Вышел на сайт бывшей Кащенко.
Так там оказалось безумно интересно, простите за неуместный, может быть, эпитет! В больничке свободный вход и выход, ограниченный только карантином. По части творчества сейчас есть даже своя газета "Нить Ариадны",
А недавно открыли радио "Зазеркалье" - вперёд мастера!
Попробуем и мы заглянуть в Зазеркалье, если получится. С Яковом Голосовкером это будет довольно трудно сделать, так как зеркало его намеренно затемнено, мысли витиевато перепутаны, многофакторны не в меру. Если не забыли, то роман-поэма Якова Эммануиловича начинается с эпизода:
В апрельскую пасхальную ночь, в годы НЭПа, в Москве, из Психейного дома таинственно исчез один из самых загадочных психейно-больных, записанный в домовой книге под именем Исус.
И только к концу подробного описания Психейного заведения действие начинает некоторое движение;
Однако во всем этом загадочном происшествии с бегством из алтарной палаты было одно обстоятельство, которое будто должно было полностью раскрыть тайну исчезновения жильца и которое как раз особенно запутывало и сбивало с толку всех обитателей Юродома, как самых ясновидящих, так и самых здравомыслящих, так сказать, логиков. К их числу по-видимому принадлежал и знаменитый психиатр, возглавляющий Юродом. Обстоятельство это состояло в том, что на столе алтарной палаты после взлома двери была найдена рукопись под крупным заголовком, написанным ярко-красным карандашом:
«ВИДЕНИЕ ОТРЕКАЮЩЕГОСЯ»
Очевидно, автором рукописи был исчезнувший жилец. И в Рукописи (будем писать это слово с прописной буквы) один из двух ее центральных героев, некий Орам, был представлен, как обитатель той самой алтарной палаты, в которой проживал ее автор, и по ходу фабулы романа герой романа тоже исчезал из этого же Юродома и при этом потайным ходом, точно указанным в Рукописи и тем не менее не найденным в действительности. События поэзии и действительности совпали. Для проверки действительности пришлось бы ломать капитальную каменную стену верхнего алтаря, — теперь палаты-одиночки, — ту самую, на которую рукой какого-то старинного замечательного мастера, несомненно, опасного еретика или сектанта, была написана фреска, дышущая всей прелестью итальянской школы, с изображением Явления воскресшего Христа ученикам, которое отнюдь, не отвечало каноническому Евангелию.
Конечно, исчезновение героя романа могло быть выдумкой бредового воображения психейно-больного или же обычной творческой выдумкой автора фантастического романа, так сказать, поэтическим вкладом воображения, на что автор, особенно если он жилец Юродома, имел полное право. На последнем положении, на выдумке творческой, поэтической, убедительно настаивали «духовидцы», жильцы дома, на первой же догадке, т. е. на бредовом воображении, настаивал знаменитый психиатр, как бы там ни было, но мысль разбить для проверки стену, т. е. фреску, вызвала общий протест юродомовцев. Исключение составлял только Друг, бурый пес, считавший в данном случае гипотезу — истиной, а поэзию — действительностью.
Стену не разбили, по она все же подпала под подозрение, так как образ Исуса, написанный на стене, играл решающую роль в оставленной автором Рукописи.
Вот так. Совсем не так, как у Булгакова. Рукопись представлена на всеобщее обозрение. Сожжение, либо просто исчезновение её произойдёт потом.
На наших следующих посиделках.