1
Пустая детская площадка в воскресенье.
Качели, лавочки, горки, столик, песочница. На солнце снаряды лакомые, облитые светом, яркие. И все на своих местах. Как монпансье в жестяной коробочке в кармане моей весенней куртки. А где она? Озираюсь в комнате. Белые стены со следами моих ладоней. В прихожей голые крючки. Забываю или не хочу держать в голове, верхняя одежда уже упакована и отправлена с другими вещами в платную камеру хранения по скидочному купону. А у меня еще месяц-два с вымершим видом из окна.
Такое лето невозможно представить в большом городе. А я тем временем в огромном городе. С населением в 11,5 миллионов, если быть точным. Но граждане теперь живут в других домах. Этот под снос. Те, кто спешат жить, переселились. Кто-то уехал в отпуск. Я давно там не был и здесь не задержусь. Подготовлю, сдам отчётности за второй квартал по всем предприятиям, которые веду, и перееду в район похуже. Надо выплачивать кредиты. Жилье с консьержем и уборщицей, именитыми соседями, дорогим автопарком у бордюров - на это никогда не хватало моей бухгалтерской зарплаты. Амбициями не расплатишься.
Пододвигаю единственный не вывезенный стул к подоконнику. То, что я вижу, красиво, как последний день сотворения мира.
Симметрия. Большая малозагроможденная площадь. Ничего лишнего или неровного. Ни кособоких старух, ни сутулых подростков, ни виляющих собак на кривых поводках.
Математический точный, выверенный пейзаж. Порядок вещей.
Такой же, как на столе: заточенный карандаш, мягкий белый ластик, шариковая ручка с круглой крышечкой и деревянная линейка лежат по регламенту.
У меня все всегда верно расположено. Даже когда ничего не осталось.
И стол, и окно внушают мне спокойствие. Если бы не этот стук. Я не знаю, что это, я проверял исправность газовой печи, труб, выходил к лестнице. Звуки отвлекают меня. Еще неделю назад их было много: шаги, чавканье, мяуканье, голоса, кашель, хлопанье дверьми, шуршание пакетами, клацанье кнопками. Может, и этот был. Но теперь он навязчив. Как неловкое молчание. Вроде ничего никто не говорит, но слышно. И держит в напряжении, не дает собраться.
Один мой коллега в обеденный перерыв сказал мне, что заполняет документы под джаз. Это было десять лет назад, а может, и больше. Но я помню эти его слова и до сих пор не понимаю, как можно делать дела не в тишине. Музыка - это шум.
И эти удары наверху тоже мешающая трескотня.
2
Сердце стучит. У меня приступ. В темноте щупаю пол, где-то тут таблетки. Я их всегда держу справа от подушки. Где бы я не спал.
Ускоряется. Глубоко дышу. Вдох носом, медленный выдох ртом. Вдох носом, медленный выдох. Вдох, выдох.
Слабость. Немеет левая сторона. Никак не попадается под пальцы лекарство.
Главное – не нервничать. Ложусь ровно на спину, кладу правую руку над ребрами. Не вздымается. Ритм фатальный. Это не из моей груди.
Проверяю левое плечо. Левый локоть. Левое запястье. Все чувствительно. Включаю свет. Случайно наступаю пяткой на упаковку капсул. Перекладываю их ближе к спальному месту.
Это тахикардия. Может, мне она снится. Поэтому я слышу ее, но не ощущаю, не мучаюсь одышкой, головокружением.
В квартире нет часов. Уже вывез. Крадусь напуганный отдающимся от стен и потолка недугом к раскрытой форточке. Если судить по небу, до рассвета точно больше часа.
Ложусь обратно. Биение такое же учащенное. Считаю удары. На слух около 70 в минуту. Но без секундомера за цифру не ручаюсь.
За что я вообще готов ответить? У меня нет ничего такого, что я бы стал доказывать, как свою гипотезу.
Глупо было думать, что это у меня боли. Я давно ни о чем не волнуюсь. Моя мышца - мерный стаканчик. Льет кровь из пустого в порожнее строго дозировано.
Незаметно для себя киваю в такт.
Может, это знак? Все эти помехи в сердце или не в нем?
Предположение необразованного человека. Знак - это что-то с известным и постоянным в толковании значением. Как плюс или минус. А это неорганизованный в систему гул.
Слышу, как открывается со скрипом дверь подъезда. Шарканье. Раскат воды по ступенькам, лязг железной ручки ведра. Значит, уже шесть.
-Доброе утро! А что это за скрипы? - вышел из квартиры, даже не причесавшись. Не удобно.
-Полы мою – уборщица, видимо, болтать не любит. До этого утра я ее тоже не замечал.
-Не эти. Как сердечный стук.
-Да вы поэт - разгибается и смотрит с любопытством. Понимает, что не шучу и не заигрываю. -У соседа своего спросите. Или у соседки. Тут квартира одна пока не сдала ключ.
-А какая?
-Вы жалобу хотите написать? Я здесь не при чем. И управляющая организация тоже.
Она что не слышит? В подъезде тоже эти звуки. Только здесь кажется, что этажами выше разбирают мебель. На аритмию не похоже. Не могу больше. Это давит мне голову. Выхожу во двор. Не лучшее начало рабочего дня.
3
Я иду на звук, как ходят на зверя в охоту. Стараюсь не дышать, не спугнуть, выследить первым.
Делаю шаг, и кажется, он за спиной. Я оборачиваюсь - он впереди.
Если что - бежать. Но куда? Рев грохота повсюду. За закрытой дверью своей кухни я знал, что он рядом. На лестнице он еще ближе. Ступенька за ступенькой я крадусь к нему. Я на новом этаже. Это что-то громкое здесь. От напряжения у меня хрустит колено. Он меня обнаружит!
Скрежет, как лязг зубов, перемалывающих будничный день. Он не обращает на меня внимания. Храбрюсь. Выпрямляюсь. Обнаруживаю ту квартиру. Обычная дверь. Такая же, как моя. Или похожая. Стоя здесь, я понимаю, что ничего не знаю о себе или не помню. Что у меня из каких материалов, как выглядит.
У продавленного звонка стертая фамилия начинающаяся с заглавной В.
Я жму. Как на курок. Как на газ. Как во всех детских играх. За взрослую жизнь я включал только кофемашину.
На меня не бросаются. Не кидаются. Не реагируют. Не боятся.
Колочу. Изо всех сил пинаю. Эта морда продолжает свои пляски.
Мне не по себе. Даю деру.
Не задумываясь, несусь под дерево. Прячусь в его листве. Из-за укрытия высматриваю окна квартиры В.. В них нет света. Только тени.
Осознаю всю комичность своего положения. Ветки пахнут чем-то, мне неизвестным. Хорошим.
Возвращаюсь в дом, как после долгого путешествия, о котором не хочется рассказывать здравомыслящему человеку. На входе слышу трель настенного телефона. Выхватываю трубку в сбитом стуками воздухе:
-Я вышлю документацию завтра. Вы знаете, такого не бывает, чтобы я сорвал сроки. Тут сложные условия.
Мне говорят, что танцоры без ног танцуют, а я не могу написать обычный финансовый отчет для налоговой инспекции. При чем здесь они. Счет есть в хореографии и в бухгалтерии, но наш точнее. Поэтому меня так легко с него сбили.
4
Цифры скачут по строчкам, это в ярости трясется рука. Бросаю карандаш. Приглаживаю волосы. Колеблюсь у выхода. Поднимаю карандаш. Раскладываю канцелярские товары: линейку, ручку, ластик; собираю ведомость, убираю в папку.
Я скоро вернусь, и все должно быть готово для работы.
Закрываю дверь на ключ. Прячу его в задний карман брюк на молнии. Не могу больше. Ни любопытства, ни опасения, ненависть доводит меня до звонка В.
Я оглох от злости. Я больше не слышу ничего. Идет ли кто-то открывать, продолжает ли тарарам.
Не жалею кулаков. Бью в кровь. Колочу кожаную обивку, как душу выколачиваю. Выгоняю из этого дома. Как кости ломаю. Не просят прощения, не стонут, не успокаивают, не выходят. Не пожалею, ручку сейчас выверну, хватаюсь, дверь открывается под свирепым напором.
Худой, слишком худой человек в пустой белой, как моя, комнате выкаблучивает.
Прыжки. Подскоки. Перемены ног. Его стопы то низко над полом, то почти у самых подтяжек. Движения пяткой и носками быстрые, четкие, я не успеваю их фиксировать. Скорость нечеловеческая.
Черный костюм спадает с его свернутого, как ткань в валик, узкого плеча. Старомодная шляпа на голове удерживается.
Не отвлекаю, не беспокою, не прерываю. Этому нельзя мешать. Можно ли на это смотреть? Я ничего не понимаю. Я таких танцев до этого момента не знал. Аплодировать? Он справляется без зрителя. Этому артисту хлопки не нужны. Я не вижу его лица, но оно, наверное, красиво и сосредоточено.
То, что он делает с паркетом и со мной, так хорошо, как безлюдье, тишина, запах от деревьев и вкус монпансье. Это даже лучше. Это несладко и непредсказуемо.
Я спускаюсь, не дыша, слегка прищелкивая поврежденными в столкновении с открытой дверью соседа большим и указательным. Уши по прежнему ничего не воспринимают. Но я чувствую ритм пальцами, я несу его к себе в квартиру.
5
Ужасный прекрасный звук. Как его не узнать? Это тот человек. Глазок двери подтверждает мою догадку. Он, не держась за перила, не опираясь даже на свой шаг, спрыгивает музыкально вниз по ступенькам. «Раз - два-три, четыре - пять-шесть семь восемь». «Раз - два - три - четыре - пять - шесть семь восемь». Не успеваю за ним считать.
Проверяю прическу. Переодеваюсь в рубашку. Думаю, уместна ли двойка. Мужчина в жару вышел на улицу в черном пиджаке. Наверное, это хороший, а не дурной тон. Примеряю жилет. Вроде сидит, это должно произвести надежное впечатление. Я доволен тем, что предусмотрительно не упаковал раньше времени рабочую форму.
У окна сжимаю спинку стула. Так можно и вспотеть. Стараюсь следить за локтями, не прижимать их. На хлопчатобумажной ткани могут быть заметны пятна. Я так не усердствовал на последнем школьном вальсе. Хотя тогда крутился, а сегодня по первой позиции стою.
Детская площадка такая же, как вчера, позавчера, как пробудет все это лето. Мало в ней движения. Прямо подошел бы и раскрутил подвешенную на звякающие при ветре цепочки качель. Но это ребячливо. Не с этого начинают знакомство. Прислушался. Ни дуновения.
Ладони мокреют от ожидания. Я взволнован. Я рад.
Как тихо. Как не кстати. Может, заполнить декларацию?
Заточенный карандаш, мягкий белый ластик, шариковая ручка с круглой крышечкой и деревянная линейка на месте. На столе. Тяну руку, одергиваю, прищелкиваю.
Выхожу навстречу. Вдруг сумки из продуктового нужно будет помочь поднять, может, поднести зажигалку к сигарете. У одиноко живущего человека и поговорить наверняка есть желание.
А я поддержу любую беседу. О недвижимости, о городе, о финансовом кризисе, о гастрономии.
Возвращаюсь за листом в клетку. Чтобы обменяться номерами телефона. Или попрошу его автограф. Я не знаю его росписи и полной фамилии, но у него они точеные.
Жду на ступеньках. Не могу больше стоять. Без часов тяжело понять что-то о времени. Но его до ночи пара делений циферблата.
Было бы правильным спланировать свою реплику, но я думаю, мы обратимся друг к другу синхронно.
Жара спала. В подъезде зажегся плафон. Рубашка сухая. Я следил за руками, за позой, за выражением лица.
Пиликанье домофона. Какая у него изможденная кожа, тусклые глаза. Не здоровается. Это заносчивость. Высокомерие. У него острый закинутый нос.
Проходит в чечетке задев меня подкованным железом ботинком.
6
Стук становится укором. Он совершенствуется. Он бьется, делает. Не останавливается. Я от раннего подъема за письменным столом. Ничего не сходится. Не состыковывается. Не получается.
Двое в доме под снос.
Он сутками танцует. А я не чую под собой от усталости ног. Я утомлен своими годами, одинаковостью их, собственной бездарностью.
Почему он каждый день по мне топчется? На моих костях пляшет? Кто дал ему право тарабанить меня по голове? Я и сам знаю, что в ней сломанный калькулятор. Мои резонаторы - эхо его таланту.
Во мне впечатывается завистью каждый шаг. Если бы я мог вытворять пятками такое, разве я бы переезжал в район хуже этого, жил бы холостяком, сидел бы сутками над чужими доходами?
Поправляю ластик. Он не ровно лежит по отношению к заточенному карандашу.
Поднимаюсь, чтобы все выяснить. Бросаю взгляд за окно, на стол. Порядок меня не утешает. Обычная последовательность действий и событий потеряла обоснованность. Я хочу быть из ряда вон. Быть бесконечностью. Неисчислимостью.
Дверь соседа опять открыта. Я его окрикиваю. Танцует. Касаюсь сваленого на грудь плеча – танцует.
Ударяю его стопкой кассовых книг в темечко. Мне кажется, я попал в такт.
Он покойник. Открываю окно. Здесь, рядом со мной стоит запах. Как будто он умер не сразу же, а лежит здесь трупом с начала душного лета.
Наконец-то осматриваю квартиру. В ней нет ничего. Во всех комнатах. Может, зря я его остановил, он, видимо, собрался и совсем скоро бы ушел отсюда сам. Обои у нас одинаковые. Стены то единственное, что я хорошо о себе знаю. На них смотрел я большую часть жизни. Даже когда работал у окна.
Белый цвет нейтрализует напряжение, расширяет пространство. Прикладываю ладонь, точно такие же, как мои. Убираю руку. От нее остался след. Присматриваюсь, его стены были чистые. Мой отпечаток - один.
Надо вернуться к себе. Не забыть здесь кассовые книги. Быстро дописать отчётности за второй квартал. Собрать канцтовары. Начать заново. Опять поселиться у оживленной детской площадки.
Что-то меня держит. Шляпа сбилась на лицо артиста, я этому рад, не хочу смотреть ему в глаза. Сейчас это тело затихло. А слушал я его с замиранием. Он выскочившее сердце, перестановка всего тяжелого, когтистый зверь. Стук его ботинок - универсальная формула.
Примеряю его обувь. Мягкая, разношенная, еще теплая, влажная от трудового пота. Смотрю на правую туфлю. Ей он меня задел. А я его ей же пну в живот. Мое. Чем меня, тем и я. Лягаю, поддаю. Мы равны! Равны! Хоть какой ты величины танцор. Я тоже единица. У нас размер ступни одинаковый.
Танцую. Не могу остановиться. Хрустят с непривычки колени. В подскоке вижу на подошве фамилию. Не на «В». Это не его туфли! Или жилище не его. Я испуган тем, что убил. Кого я ударил кассовыми книгами? Это В или не В? Кто этот человек?
Почему я не стою. Это все обувь! Она сама чеканит ритмы. От физической нагрузки пересохло во рту. Хочу пить. Ноги танцуют, остальное в онемении. Живот, грудь, локти, шея, голова. Мне не глотнуть воды, не поесть, не присесть.
Я отдеру эти штиблеты с кожей! Я без ног останусь, но сниму! Бьюсь о паркет, о стены, пробую поймать каблук в ладонь. Бесполезно.
7
Я точно просрочил отчетность. Может быть уже осень. Или зима.
Время жаркой маяты за письменным столом, когда я не мог начать, не разложив всех инструментов, когда отвлекал любой шорох, когда каждая цифра казалась достижением, я бы сейчас хотел там оказаться даже колясочником.
Я бы насладился той пустотой, возможностью думать о своем и мелком, той опущенностью рук. Сейчас я весь такт, каданс.
Мои 40 лет до того, как я примерил эти ботинки, была ежесекундным умножением на ноль. Сколько бы и чего на мои обстоятельства не накладывалось, я сам был зеро и результат был предопределен.
А сейчас я огромен. Но меня дробит на па. Та-та-та-та. Раз - два-раз-два-раз-два-три-четыре-раз-два-три-четыре-раз-два...
Дар - наказание. Какое счастье, когда движение в тягость. Как нестерпимо существовать, когда остановка невозможна. Мужчина со шляпой на остром носу со мной согласен. Молчит убитый. Он мне должен быть благодарен, но кто избавит меня? Он, наверное, устал. Долго ждал, может, также приложил кого-нибудь. Как сдержаться, когда кто-то так хорошо танцует. Я не оправдываю себя или его, но обелю любого, кто закончит этот мой номер.
Пробую посмотреть в окно на детскую площадку, позвать сюда кого-то. Не получается разомкнуть губы, развернуться. Меня вращает, но не к раме, а вокруг себя, вокруг гения.
Я хотел бы сейчас подумать о бытии, разложить свое существование на плюсы и минусы. Пара минут паралича – вот что для этого необходимо. Ноги гудят. У меня не будет ни секунды тишины. Я сам теперь звук.
Вертеж. Дом под снос. Если придет уборщица пусть не хлопает мне, пусть убьет.
Мне терпеть только до конца жизни. Запах разложения от меня и от соседа такой же хороший, как от ветвей дерева.
Я наступаю на труп, не хотя этого. Не выбирая положения ног. Я сшибаю плечо об угол комнаты. Я божественно танцую. Я не вижу себя со стороны, но я знаю, что я - танец.
Автор: Марта Райцес
Источник: http://litclubbs.ru/writers/2727-osobyi-schet.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
