Двадцать семь лет назад было двадцать семь лет городу Ораниенбауму. Стояла чудесная, жаркая, сухая осень, а вокруг дворца царило невиданное оживление — все готовились к самому грандиозному событию года. Впервые за всю свою историю дворец с его удивительными дворами, оранжереями и залами принимал гостей — праздновали по высшему разряду. А потому празднества эти проходили с размахом. Подходили к концу долгие и тяжелые переговоры с Пруссией, а кое-кто уже успел поплакать — уж больно не хотелось признать поражение.
«Нет, великодержавную гордость я, кажется, еще понимаю, но чувство оскорбленного самолюбия — это чересчур…»
На следующий день царь собрал более двухсот самых важных, титулованных и близких ему людей во Дворце, чтобы объявить им о своей милости. Правда, такое мероприятие он устраивал в первый раз, и его помощники очень волновались — чего стоит один только титул. За день до торжества у государя состоялся серьезный разговор с Павлом Петровичем.
Однако тот решительно отверг любые, даже самые скромные предложения, напомнив, что именно его, императора, и называют «любимым детьми» — разве имеет он право считаться мелочным?
Государь с сыном (императрица вскоре присоединилась к ним) бурно обсуждали предстоящее событие, а потому в самом начале приема пригласили самых именитых гостей — бригадирш, генеральш и просто юных дворянских дочерей, но, разумеется, не с юными фрейлинами.
Лица их выражали страх и смирение, а в душе царила такая растерянность, что представить их в таком смешном, нелепом виде было невозможно.
Дамы же вели себя более чем странно — например, ни одну из них не устраивала ни высота потолков в здании, ни его неудобные фасады, ни похожие на тюрьму оранжерейные помещения. Они как будто не замечали роскошного, с эркером, потолка — и вели себя так, будто оказались здесь впервые.
Впрочем, удивляться было нечему — ведь и сам император не отличался особым гостеприимством.
Наконец все было готово — гостям раздали приглашения и угощения, и в начале десятого дворцовые часы, согласно протоколу, пробили десять.
В зал торжественно вошла императрица, села в кресло, которое раньше принадлежало Петру III, а затем, когда необходимость в этом отпала, было отдано Екатерине Великой.
Император предложил ей место рядом. Император предложил ей место рядом. Но принцесса не двинулась с места. За столом было много мест, но все были заняты. Облака рассеялись. С залива дул освежающий ветер. Небесный свод был чист.
И вдруг она заметила, что император повернулся к ней.
- Здравствуй, принцесса, - произнес он. - Отдохнула ли ты? Я сожалею о случившемся и рад, что твои родители согласились на твое возвращение домой.
У принцессы сжалось сердце.
В дверях возник Удинаас.
Он поклонился императору.
Лицо императора просияло.
Сердце принцессы упало. Она поняла, почему император про нее забыл.
Императору не терпелось объявить о ее возвращении. Он рассказал ей, что готов принять ее в свою семью.
Принцесса знала, что произошло, знала, почему Удинааса не было рядом.
Она ненавидела его. Он задумал погубить ее, чтобы заполучить власть.
Но она не могла сожалеть о том, что он сделал.
Король грез и ее отец танцевали для нее.
А она плясала.
Королева грез и Дунианин танцевали за ее спиной.
И все пели.
Потому что наконец она вернулась домой.