В эту же ночь (1 сентября) главнокомандующий написал Ф.В. Ростопчину о необходимости присылки с его адъютантом Монтрезором сколько возможно полицейских, чтобы провести армию разными путями на Рязанскую дорогу. Отрядив к Кутузову требуемых полицейских
офицеров, он приказал начальнику гарнизона и полицмейстеру немедленно выезжать со всеми командами и пожарным обозом, состоявшим из 64 пожарных труб. Затем отправил московскому архиепископу Высочайшее повеление немедленно выехать из Москвы и взять с собой две иконы Божией Матери. Но как было Иверскую икону? Часовня, несмотря на поздний час, была ярко освещена и наполнена народом. Тогда игумен Перервинского монастыря, снаряженный за иконой, прибег к хитрости. Он приказал иеромонаху, жившему при часовне, облачиться священником, нести перед иконой зажженные свечи и объявить, что несет икону к болящему. Тогда толпа пропустила их. Всю ночь город был в беспрестанном движении, а зарево со стороны Можайска освещало половину неба, так что на улицах было светло. В 2 часа утра преосвященный Августин выехал из Москвы с чудотворными иконами и на 14 подводах увез из города все, что удалось собрать второпях. Но громадное количество церковных сокровищ все же осталось в Москве на милость неприятеля... На случай вывоза раненых Ростопчин заготовил 5 000 подвод за одной из городских застав на лугу. На них разместилось около 25 000 человек. Многие раненые следовали за ними пешком. В 6 часов утра 2 сентября все они направлялись в Коломну и Рязань, где их ждали барки и необходимая помощь. Одни только тяжелораненые остались в городе, чтобы ждать там милости неприятеля или смерти. По подсчетам Ростопчина их оставалось 2 000, по другим данным - 10 000 человек. По возвращении в Москву он нашел из них в живых только 300 человек. По словам Ростопчина число жителей, оставшихся в Москве к моменту прихода французов, простиралось до 50 тыс. человек. Сделаю оговорку к вышесказанному. По воспоминаниям самого Ф.В. Ростопчина, когда 1-го сентября в 6 часов утра он пробирался через ряды повозок с ранеными к Поклонной горе, по докладу коменданта Москвы, в городе уже насчитывалось 36 000 человек раненых. Но на других страницах он же говорит о 31 000 человек. Поэтому можно считать, что основная масса жителей покинула город. Дворяне выехали в основном все, остались лишь исключения: чиновник Вотчинного департамента А.Д. Бестужев-Рюмин, Главный надзиратель Воспитательного дома, в котором кроме раненых находились грудные младенцы, малолетние дети и няньки, И.В. Тутолмин, поэт князь П.И. Шаликов, отец Герцена И.А. Яковлев, отставной генерал-майор С.И. Мосолов, граф В.А. Перовский, купцы Жданов, Находкин и многие другие, имена которых есть в Бумагах Щукина т.2.
Небольшие заметки из воспоминаний В.И. Левенштерна: " Я просил разрешения съездить в Москву как для того, чтобы раздобыть кое-какие припасы и кое-что из одежды, так и для того, чтобы повидаться со своими знакомыми; но я не мог никого увидеть. Все покинули эту столицу. Город был уже пустынен, постоялые дворы еще изрядно заполнены; но порядок и дисциплина, царившие в армии, были таковы, что я могу утверждать, что не встречал ни одного солдата на улицах, хотя мы находились от города всего на две версты." Воспоминания П.С. Пущина: " Получив разрешение отправиться в Москву, которую я никогда не видел, я отправился туда обедать. Город был почти пуст. Осталось только немного простонародья. Дядя мой тоже выехал, поэтому я не мог получить сведения о положении брата Николая. Пообедав очень скверно в Лондонском трактире на Тверской, одной из главных улиц Москвы, я возвратился в лагерь через Дорогомиловскую заставу." Последними уходили чиновники учреждений и простой люд. Как я уже упоминал, 1 сентября были выпущены некоторые лица из "Ямы" и Губернской тюрьмы, наводившие ужас на оставшихся жителей. "В эту ночь весь город находился в беспрестанном движении, и зарево со стороны Можайска освещало половину неба так, что от него было светло", - так вспоминал очевидец ту роковую для москвичей ночь с субботы 1 на воскресенье 2 сентября 1812 года. Этой же ночью через город к Рогожской заставе потянулся обоз русской армии. Ермолов сообщает, что армия должна была выступить двумя колоннами в 10 часов вечера 1 сентября. Одна колонна пол командованием Уварова вместе с Кутузовым двигалась к Дорогомиловскому мосту. Другая пол командой Дохтурова проходила Замоскворечье на Каменный мост. Троицкий пишет, что в 3 часа утра 2 сентября среди ночной темноты у Дорогомиловской заставы показался авангард армии, состоящий из конницы. П.С. Пущин пишет о 4 часах утра, когда они двинулись к Москве (офицер 3-го батальона лейб-гвардии Семеновского полка). За авангардом следовали дружины ополчения, за ними артиллерия и армейский корпуса, которые направлялись к Каменному, Москворецкому и Яузскому мостам. Солдаты, только что предавшие земле своих однополчан у Старого Дорогомиловского кладбища (большая территория, занятая жилыми кварталами между Кутузовским проспектом и набережной Тараса Шевченко), шли молча, погруженные в тяжелые раздумья. "Шествие наше продолжалось несколько часов, - вспоминал потом Н.Б. Голицын, - все казались углубленными в размышления, ничем не прерываемые: тишина и молчание царствовали в продолжение всего нашего таинственного шествия, которого цель и направление были известны одному только главнокомандующему". Колонны войск сходились у Покровской заставы (теперешняя Абельмановская застава), на юго-востоке города. Генерал А.П. Ермолов писал впоследствии: " Переправы, тесные улицы, большие за армией обозы, приближенные в ожидании сражения, резервная артиллерия и парки и, в то же время, толпами спасающиеся жители Москвы до того затруднили движение войск, что армия до самого полудня не могла выйти из города". Желая разгрузить Покровскую заставу часть войск была послана южнее, к Новоспасскому монастырю и Спасской заставе. Но перед Спасской заставой (нынешняя площадь Крестьянская застава) улица была в несколько рядов заставлена обозами. Коляски, брички, телеги ехали вместе с артиллерией по обе стороны. Тут представлялась странная смесь всякого звания людей и экипажей. Повозки были наполнены сундуками, узлами и перинами, на которых сидели служанки, а лакеи, сзади повозок вели лошадей и борзых собак. Иные повозки вытесняли одна другую из рядов. Фигнер позволял многим из них приставать к своей артиллерии до самого выезда из Москвы ("Походные записки артиллериста" И. Радожицкий ч.1 1835г.).
От Дорогомиловской заставы через Москву-реку в город вел лишь один 186-ти метровый Дорогомиловский мост шириной всего 8 метров, да и тот был деревянный, который, не выдержав тяжести проходивших по нему войск, фур и пушек, сломался и приостановил движение. Произошло замешательство, и большая масса войск столпилась у реки. (Это было видно, кстати, и частям французской армии, которые возглавлял Е. Богарне, двигавшийся по Хорошевскому шоссе. Это говорит об очень близком расположении обеих армий друг к другу). В 8 часов утра 2 сентября к мосту со своим штабом прибыл М.И. Кутузов. Отдав распоряжение о починке моста, он обратился к своей свите с вопросом: " Кто из вас знает город?" Вызвался князь А.Б. Голицын. "Проведи меня так, - сказал Кутузов, - чтобы сколько можно ни с кем не встретиться". И А.Б. Голицын провел его до Яузского моста глухими переулками, но избежать единичных прохожих не удалось. Кстати, во время этого продвижения по городу, он встретил своего родного брата Н.Б. Голицына, находившегося в Москве по ранению. Последний сразу же присоединился к свите М.И. Кутузова. Он же, Н.Б. Голицын, оставил ценные воспоминания " Офицерские записки" 1838г. Общим отступлением армии через Москву командовал Барклай де Толли. По воспоминаниям Левенштерна, ему пришлось пробыть в седле на улицах города 18 часов. Колонны пехоты и кавалерии сменяли друг друга без перерыва. " Генерал Барклай расставил своих помощников в разных районах города, чтобы следить за дезертирами. Я занял свое место напротив прекрасного дома Пашкова. У каждого из нас был казачий эскорт, чтобы выгонять солдат из кабаков и мешать им входить в дома. Тех, кто, несмотря на приказы, был найден с бутылками коньяка или ликера, арестовывали на месте, а бутылки разбивали, так что плод их неповиновения был уничтожен сразу. Они наказывались немедленно. Именно этими утомительными, но неотложными заботами генерал Барклай сумел спасти армию от неминуемого разрушения и вывел ее за город в лучшем порядке" ("Записки В.И. Левенштерна о 1812 годе" стр.283). Как раз в тот момент, когда Барклай находился у Каменного моста, ему донесли, что солдаты грабят Гостиный двор. Он немедленно отправил туда своего офицера для прекращения беспорядка. Но выяснилось, что сами купцы решили раздать свои товары, дабы не достался он врагу. Барклай все же приказал прекратить этот необычный грабеж. "В Москве было уже мало жителей и, по большей части, не имеющих пристанища в другом месте. Дома были пусты и заперты; обширные площади уподоблялись степям; в некоторых улицах не встречалось человека. В редкой из церквей не было молящихся жертв, остающихся на произвол врагов. Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. В городе Гжатске, князь Кутузов дал необдуманное повеление свозить отовсюду больных и раненых в Москву, которых она до того не видала, и более 20 000 их туда отправлено. С негодованием смотрели на это войска... Оскорбительное равнодушие столицы к бедственному состоянию солдат не охладило однако же усердия их и все готовы были на ее защиту" ("Записки А.П. Ермолова о войне 1812 г." 1863г. стр. 103).
Те жители, которые еще остались в городе, не сразу все узнали об оставлении города. В связи с тем, что армия отступала через Москву двумя колоннами, эта весть распространялась прежде всего по тем улицам и частям города, где проходили войска. А в некоторых узнали об этом после того, как Москва уже была занята французами. Многим самое движение войск через город казалось совершенно не понятным. Некоторые выбегали из домов бледные, отчаянные и суетились, сами не понимая о чем: все в глазах их разрушалось и казалось приближением антихриста, светопредставлением. Некоторые даже вечером 2 сентября, видя своих отъезжающих знакомых, спрашивали у них, куда они едут. И когда им отвечали, что бегут от французов, они наивно отвечали: "Какие французы? Это англичане пришли к нам на помощь." И этим последним наивным москвичам была уготована участь оказаться заложниками предстоящих событий.
В то время, когда войска шли по Москве, в 10 часов утра 2 сентября в доме губернатора на Лубянке графа Ф.В. Ростопчина все было готово к отъезду. Единственное, что его задержало, так это казнь купеческого сына М. Верещагина. После расправы над ним, еще трепещущее тело Михаила толпа привязала к хвосту лошади и под крики озверевшей, пьяной черни она понесла его по улицам города (показания драгунского офицера Гаврилова, адъютанта Ростопчина). Толпа забыла и про Три Горы, и про Ростопчина. У нее появилось дело. Сначала тело Верещагина потащили вниз по Кузнецкому мосту, повернули направо, на Петровку, потом по Столешникову переулку на Тверскую, оттуда на рынок (Охотный ряд) и, наконец, тело приволокли на Софийку (Пушечную улицу). Там оно было брошено за ограду небольшой церкви (храм Софии Премудрости Божией у Пушечного двора), позади Кузнецкого моста, а затем похоронено. Уже позже тело Верещагина было найдено, оно было вполне сохранившимся, народ изумился, и многие, считая этого несчастного мучеником, снова похоронили его на другом месте.
И Ермолов и Левенштерн в своих записках говорят о постоянных арьергардных, утомительных боях. Наша кавалерия покрыла себя славой и постоянно держала силы противника на почтительном расстоянии... Особо отличились Васильчиков и Корфф. Так они пишут. Мало того, В.И. Левенштерн на стр. 320 упоминает, что покинув поле боя 27 августа в 6 часов утра, наш арьергард был передан генералу Коновницину, потом его сменили генералами Розеном, Платовым и Ермоловым. И лишь потом только Милорадовичем. Но вот у А. Попова в книге "Французы в Москве в 1812 году" на стр. 12 можно обнаружить иное мнение, более логичное на мой взгляд. После Бородинского сражения Наполеон ночевал в деревне Криушино и его "тревожила еще мысль о том, что может предпринять Русский главнокомандующий. Он не ожидал, чтобы неразбитое им войско решилось без нового боя впустить его в древнюю столицу империи... На другой день, переехав в деревню Татарки, он поручил маршалу Бертье написать Мюрату, что его тревожит неимение сведений о неприятеле. "Если неприятель не находится перед нами, писал он, то надо опасаться, не перешел ли он в право от вас, на Калужскую дорогу. В таком случае очень возможно, что он бросится на наш тыл. Неизвестно, что делает Понятовский... Прикажите ему двинуть свою конницу на Калужскую дорогу. Император остановил здесь корпус Даву и Нея до тех пор, пока не получит от вас известий о том, где находится неприятель. ..." Это письмо, написанное по поручению Наполеона, начальником его главного штаба к главнокомандующему авангардом, за день до вступления в Москву, беспорно, доказывает, что Наполеон не преследовал отступающего неприятеля, но ощупью шел за ним, наблюдая за его движениями и недоумевая о дальнейших его намерениях". О делах арьергарда я расскажу в следующей главе.
От Бородино до Можайска 13 км, которые пешком можно покрыть за 2час.40мин. Наполеон делает остановку в Криушино, не доходя Можайска. От Можайска до деревни Татарки около 59 км, которые пешком можно преодолеть за 11час.51мин. Здесь Наполеон делает еще одну остановку. От деревни Татарки до Москвы остается 58 км, которые пешком преодолеваются за 11час.37мин. (маршруты по Яндекс-картам).
По воспоминаниям Н. Муравьева-Карского на стр.348: "В Москве оставалось много наших мародеров. Во всех действующих войсках наших, по выступлении из столицы, состояло только 55 000 человек под ружьем. В том числе считался и небольшой отряд с Белорусским гусарским полком, посланный по Петербургской дороге под командою генерала Винценгероде к городу Клину, где ему назначалось, соединившись с Тверским ополчением, прикрывать Тверь. Французы недавно подвинулись по сей дороге, и Винценгероде оставался в Клину во все время пребывания неприятеля в Москве".
Арьергард. От Бородино до Москвы.