Мельников-Печерский не входит в школьную программу, не числится в первых рядах русских классиков, но верные читатели и почитатели у него есть до сих пор. А просто берешься за книжку – и не оторваться.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Он сам долго не считал себя писателем. Замолкал на десятилетия. Один из своих романов, когда его вернули из журнала с требованием переделать, «переделал на фидибусы», как он сам писал своему брату – то есть на бумажки, которыми раскуривают трубки. Критик и историк литературы Семен Венгеров писал, что Мельников «не сознавал ни свойств, ни размеров своего таланта». Как и многие его современники, он был государственным чиновником, но службой не тяготился, служил ревностно. Литература для него была, скорее, формой досуга и способом заработка в отставке. Талант, кажется, был больше его самого – и требовал свободы, и стремился размахнуться во всю свою мощь. А сам он был умным, честолюбивым и исполнительным чиновником. И не сказать чтобы эти две его ипостаси так уж раздирали его пополам: чиновник Мельников и писатель Печерский вполне уживались в одном человеке.
Павел Мельников происходил из древнего, но бедного и ничем не знаменитого дворянского рода. Отец писателя, Иван Иванович, был сыном отставного секунд-майора и поповны, служил начальником жандармской команды при Нижегородском гарнизонном батальоне. В 1818 году он женился на дочери нижегородского надворного советника, исправника Павла Сергеева. О своем дедушке Павел Мельников, названный в его честь, писал, что тот учился на медные деньги, но «образовал себя чтением» и, хотя не знал иностранных языков, покупал хорошие переводы и собрал большую библиотеку: «…по смерти его, половина ее досталась моей матери, и я с раннего детства с ней ознакомился; тут были переводы греческих и римских классиков, исторические сочинения, переведенные с французского путешествия, все новиковские и академические издания, сочинения всех русских писателей от Кантемира и Ломоносова до Карамзина и Жуковского».
Павел родился 25 октября (6 ноября) 1819 года в Нижнем Новгороде. Мама его, Анна Павловна, старалась приохотить к чтению детей, дать им образование, наняла француза-гувернера и учителя французского языка. Мельников писал в автобиографии (в третьем лице): «Еще у десятилетнего ребенка были у него толстые тетради, в которых по линейкам переписывал он Пушкина, Дельвига, Баратынского и Жуковского. Двенадцати лет он знал наизусть всю «Полтаву», много отрывков из «Онегина» – многие из мелких стихотворений Пушкина он знал наизусть еще прежде. Будучи в гимназии, а потом и в университете, он посвятил себя изучению истории».
Семья все это время жила в Нижегородской губернии: сначала в Лукоянове, где служил отец, затем в Балахне, где дедушка купил дом. После смерти дедушки в 1824 году Мельниковы переехали в Семенов, в материнское имение.
МИР МЫСЛИ
Когда Павлуше исполнилось 10 лет, его отдали в Нижегородскую гимназию, где помимо обычных школьных предметов преподавались «философия и изящные науки», «коммерческие науки», статистика, чистая и прикладная логика.
Нижегородские гимназисты увлекались театром и даже устроили свой театр в заброшенной Часовой башне городского кремля. Ставили они в основном пьесы трагика XVIII века Владислава Озерова. Командир местного батальона, желая занять башню под склад обмундирования, обнаружил в ней гимназическую художественную самодеятельность – и отправил актеров к директору гимназии под конвоем. В городе пошли слухи: театр, основанный 11–12-летними гимназистами, стал казаться страшным заговором «для ниспровержения существующего порядка», вспоминал писатель. Всю труппу наказали, но юноши не бросили театр, а перенесли постановки домой к одному из товарищей. Мальчики сами писали пьесы: в трагедии, написанной одноклассником, Павлуша Мельников сыграл византийскую царицу Ирину. А сам написал для театра трагедию «Вильгельм Оранский» в пяти действиях, как того требовали правила классицизма: современная литература в гимназию пока не проникала.
Свежий ветер в преподавание принес новый учитель словесности, Александр Васильевич Савельев. Мельников вспоминал, что тот говорил живым языком и ввел учеников «в новый мир, мир мысли»: «Он первый показал нам, что между учителем и учеником могут существовать иные, более человеческие отношения, чем грубые, сопровождаемые площадными ругательствами, розгами, потасовками, да карцером, – отношения прежних наших наставников». Савельев заставлял учеников читать современную литературу и писать сочинения.
В июле 1834 года 15-летний Мельников окончил гимназию. Савельев специально приезжал к родителям самых способных учеников и уговаривал их отдать детей учиться в Казанский университет. В Казань Мельников и два его соученика отправились в сопровождении Савельева на крытом дощанике – большой лодке, путешествие на которой занимало трое суток. По дороге Савельев рассказывал об университетском студенческом братстве и выучил с ними Gaudeamus igitur, который юноши и спели в сумерках над волжскими водами.
Павел сдал математику на три, а историю и географию – «блистательно». Приняли его своекоштным студентом; для родителей это было серьезным финансовым бременем, но они согласились его нести. С 1835 года студента Мельникова перевели на казенный кошт.
Среди преподавателей Мельников особо выделял Суровцева, который вел словесность и эстетику. Он научил студентов любить древних авторов, говорил с ними о русском живом языке, о необходимости стремиться к простоте и естественности. Он приохотил своих воспитанников к чтению Пушкина. Однажды Суровцев пришел в аудиторию и потребовал: «Встаньте!» – а когда студенты встали, сообщил о смерти Пушкина.
Мельников изучал философию, естественное право и метафизику, с интересом общался с калмыками, бурятами, киргизами с отделения восточных языков, которых готовили в переводчики. В июне 1837 года Мельников окончил университет кандидатом. Родители его умерли – отец в 1835 году, мать в 1837-м. Ему досталось небольшое имение от матери. Казеннокоштные студенты должны были отслужить несколько лет в учебных заведениях. Мельников, однако, окончил университет с отличием, так что его оставили при университете и собирались послать за границу. Но он так отличился во время одной студенческой попойки, что его выслали в Пермскую губернию – уездным учителем в Шадринск.
ЛЮБОВЬ К АРХИВАМ
В Перми ему, однако, позволили остаться в гимназии – учителем истории и статистики. Через два года он стал преподавать еще и французский. О своем учительском опыте он писал: «Для массы учеников я был плохой учитель, но для тех немногих, которые хотели учиться, я был полезен. Дело в том, что мне скучно было биться с шаловливыми и невнимательными мальчиками, и за их невнимание к предмету я сам оставлял их без внимания». Двое из его учеников, Ешевский и Бестужев-Рюмин, стали известными историками.
Ему, едва 20-летнему, не сиделось на месте: он объехал Пермский край, посещал заводы, описал свое путешествие в «Дорожных заметках», опубликованных в 1839 году в «Отечественных записках». В 1840 году в «Литературной газете» вышел его рассказ «О том, кто такой был Елпидифор Перфильевич и какие приготовления делались в городе Чернограде к его именинам» – многословное подражание Гоголю. Повесть «Звезда Троеславля» он послал издателю Андрею Краевскому, тот ее вернул на переделку; именно ей-то и пришлось стать теми «фидибусами». После этого он двенадцать лет не писал художественных текстов – хотя продолжал публиковать результаты своих изысканий и исследований, а в 1845 году специально ездил в столицу – знакомиться с литературным миром.
В 1841-м он женился на небогатой помещице Лидии Белокопытовой – дочери хозяев дома, где снимал квартиру. Скоро появились дети, но все умирали во младенчестве. А в 1848 году умерла и жена. Он снова остался один.
Учительство его не особенно привлекало. Его больше интересовали старинные книги и рукописи, сидение в архивах над документами, которые до него никто не изучал. Он посылал свои находки в Археографическую комиссию и в 1841 году был утвержден ее корреспондентом. Ему поручили разобрать нижегородские архивы; он оставил преподавание и с головой ушел в изучение документов. Результаты изысканий он помещал в «Нижегородских губернских ведомостях», неофициальную часть которых редактировал по поручению губернатора Урусова с 1845 по 1850 год. Именно в этой газете впервые появился псевдоним Печерский – как принято считать, взятый по названию Печерской улицы, где он тогда жил. Но, конечно, за псевдонимом встают тени древних русских святых, Антония и Феодосия Печерских; за ним видится старая Русь с ее благочестием, монастырями и скитами, пещерами и чащобами.
ОСОБЫЕ ПОРУЧЕНИЯ
В 1847 году Мельников получил место чиновника особых поручений при нижегородском губернаторе. Одним из первых заданий стала работа на холере: нужно было осматривать суда, плывущие на Нижегородскую ярмарку, но делать это тайно, чтобы не возбуждать слухов о холере. Мельников блистательно справился с поручением, целый месяц проведя среди бурлаков на Волге. Выполнил он еще 87 секретных поручений, в основном связанных с раскольниками. Изучение истории естественным образом привело Мельникова к раскольникам: они хранили старинные книги, рукописи и документы, которые его интересовали, и торговали ими на Нижегородской ярмарке. Кроме того, он много встречался с ними в поездках по Заволжью. Наконец, доставшееся ему от матери имение Казанцево в Семеновском уезде было населено раскольниками, про которых он писал: «Народ это был хороший».
Секретные поручения были непростыми: однажды он изъял у старообрядцев иконы, считающиеся чудотворными, в другой раз отыскал спрятанные двадцать лет назад колокола, затем разоблачил духовного вождя, оказавшегося беглым крестьянином, в конце концов даже обратил два раскольничьих скита к единоверию… Он внимательно изучал старообрядческое богословие и много времени провел в спорах с раскольниками: мог даже упрекнуть их в том, что они не знают догматов своей веры. Он задумывался, есть ли способ добиться искоренения раскола. Способы, которые ему приходили в голову, были довольно радикальны, если не сказать свирепы: скажем, он заметил, что если помещики отдают в рекруты старообрядцев и начинают с самых зажиточных, то раскол ослабевает, потому что все начинают потихоньку перебегать в православие. Другое предложение было – отдавать в кантонисты детей, рожденных от браков, которые заключены беглыми попами или в беспоповских сектах.
Министр внутренних дел граф Перовский, заметив служебное рвение нижегородского чиновника, включил его в свой штат. Возможно, министру его рекомендовал Владимир Даль, который в это время жил в Нижнем Новгороде: двое литераторов подружились и много времени проводили вместе. Авторитет Мельникова как краеведа и знатока раскола возрастал. В 1850 году, когда Нижний посетили великие князья Михаил Николаевич и Николай Николаевич, его приставили к ним «для объяснения местных достопримечательностей, как знатока их», пишет биограф писателя Павел Усов. Знаток вполне справился с задачей и получил в награду бриллиантовый перстень.
Он становился все больше известен в Петербурге – и все больше конфликтовал с местными властями. То потому, что они покрывают раскольников, то, наоборот, потому, что действуют чрезмерно радикально, рискуя вызвать народные волнения. В 1852 году Мельников снова поехал в Петербург, где был благосклонно принят графом Перовским. Этот прием необыкновенно воодушевил его, и он вернулся в Нижний, полный искреннего служебного рвения и честолюбия.
ГЕРОЙ ФОЛЬКЛОРА
В Петербурге вышла его небольшая повесть «Красильниковы» – как пишут литературоведы, едва ли не первое литературное произведение о «темном царстве». Купец Корнила Красильников рассказывает о своем горе: его вынудили разрешить сыну учиться в университете, затем сын съездил за границу, там влюбился в немку, «еретицу», тайком обвенчался с ней без отцовского благословения. Отец, узнав об этом, разъярился: «На другой день иду от ранней обедни – немка встречу. Не стерпело – зашиб: ударил маленько. Откуда ни возьмись Митька – отнимать ее... Сердце меня и взяло: его в сторону, немку за косу да оземь... Насилу отняли... Уж очень распалился я... Тяжела, видно, свекрова рука пришлась!.. Зачахла. Месяцев через восемь померла». Отец ожидал, что Митька поревет да справится, но тот запил.
Повесть живо обсуждали. Редактор «Современника» Панаев позвал Мельникова-Печерского на обед, обещал ему в полтора раза больше гонораров, чем давал Погодин, редактор «Москвитянина». Автор нашумевшей повести, однако, опасался: не дознаются ли, чей это псевдоним, не посадят ли на гауптвахту за смелость в обличении нравов?
Живая наблюдательность писателя все больше вступала в конфликт с чиновничьим рвением, которое иногда казалось чрезмерным даже его современникам. Он даже стал персонажем раскольничьего фольклора: рассказывали, что когда он изымал у старообрядцев икону Казанской Божьей Матери, то ослеп, и дьявол вернул ему зрение; говорили, что дьявол же дал ему способность видеть сквозь стены.
Поручение, которое Мельников исполнял в начале 1850-х годов, было связано с подсчетом числа раскольников в волжских губерниях, особенно приверженцев «австрийской митрополии». В 1846 году на территории Австрийской империи, в селе Белая Криница (сейчас – Черновицкая область Украины), появилась старообрядческая иерархия, которую признали многие российские старообрядцы. Русское правительство опасалось, что в случае войны с Австрией они могут встать на сторону врага – поэтому нужно было их пересчитать, да так, чтобы они ни о чем не догадались. Считать старообрядцев было трудно: в отличие от православных, чьи записи о рождении и смерти содержались в приходских книгах и ревизских сказках, их данные зачастую вовсе не были нигде записаны.
Когда экспедиция Мельникова обследовала 3700 населенных пунктов, получив данные о метрических записях, торговле и промыслах, пришла новость об отставке Перовского. Новый министр внутренних дел, Бибиков, велел Мельникову свернуть исследования и немедленно представить их результаты. Мельников отправился в Петербург представляться новому начальству. Бибиков принял его хорошо и дал новое поручение. По сути, собрать больше материала о раскольниках: кто они, сколько их, кто ими руководит, «каким образом следовало поступать с ними, чтобы сделать их безвредными» – и все это опять в обстановке строгой секретности.
Над статистическим описанием раскольников в Нижегородской губернии Мельников работал весь остаток 1853-го и весь 1854 год (а затем еще год – в Казанской), при этом продолжал исполнять «особые поручения». Одно из них касалось его давнего знакомца, книготорговца Алексея Головастикова, который был признан «распространителем раскола». Его следовало арестовать, изъять у него «сектантские принадлежности раскола» и препроводить купца к начальнику губернии. Сам Головастиков был в бегах, и Мельников, прихватив с собой шестерых будочников, ночью нагрянул к нему домой с обыском. Изъяли 15 икон, в том числе две – письма Андрея Рублева. Жену Головастикова особенно разозлило то, что будочники побросали иконы в сани как дрова, а Мельников обыскал даже постель ее дочери, только что родившей ребенка, отчего у той сделалась «нервическая лихорадка». Оскорбленная Головастикова пожаловалась на Мельникова министру Бибикову, а на Бибикова в Сенат. У Мельникова дважды требовали объяснений по этому делу, но, похоже, его не наказали. Более того, 3 сентября 1854 года он получил орден Святой Анны 2-й степени за «отличную усердную службу и особые труды».
В декабре Мельников отправил в Петербург отчет. В нем он приходил к выводу, что старообрядчество процветает оттого, что народу не хватает церковного вразумления: православное духовенство далеко от народа, не уважает свою веру, «служение Богу превратило в доходное ремесло»; в монастырях и церквях служат не по уставу.
ОТКРОВЕННОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ НЕДОСТАТКОВ
1855 год стал поворотным и в судьбе страны, и в судьбе Мельникова. Умер Николай I. Новый министр внутренних дел, Ланской, призвав к себе умного и деловитого подчиненного, велел ему составить для нового императора отчет о состоянии дел в империи: «Необходимо вполне ознакомить государя с его наследием, во всей его наготе, отнюдь не скрывая язв». Мельников справился с работой. Отчет был подан императору, тот читал его с вниманием и интересом и начертал на нем благодарность за «откровенное положение всех недостатков, которые с Божиею помощью и при общем усердии, надеюсь, с каждым годом будут исправляться». Успех отчета сделал Мельникова одним из самых доверенных лиц министра.
Его отношение к раскольникам изменилось: в «Записке о расколе», составленной для министерства в 1857 году, он утверждал, что старообрядцы – это верные подданные государя, только придерживаются другой веры. Их не надо преследовать, к ним надо относиться с уважением и вести среди них серьезную проповедь православия.
В 1853 году Павел Мельников во второй раз женился. Его избранницей стала 16-летняя сирота Елена Рубинская, с которой он познакомился на маскараде. Репутация темпераментного чиновника в Нижнем была подпорчена, как он сам писал невесте, «клубными похождениями»; девушку даже отправили в монастырь, чтобы образумилась. Она не образумилась, и вскоре молодую пару обвенчал священник Александр Добролюбов, отец будущего знаменитого критика.
Елене Андреевне принадлежало имение Ляхово, где Мельников полюбил отдыхать. Там он снова взялся за перо: в 1857–1858 годах опубликовал в «Русском вестнике» несколько рассказов, принесших ему писательскую славу. Это были «Поярков», «Дедушка Поликарп», «Медвежий угол» и другие. Все рассказы вышли с цензурного разрешения, однако, когда автор решил издать их отдельной книгой, цензура ее не пропустила из-за обличительного направления. В этих рассказах, написанных живо и со знанием дела, перед читателем предстала картина типичных российских безобразий: чиновники берут взятки, инженеры крадут казну на строительстве, крестьяне страдают. Цепкая память и наблюдательность Мельникова позволили ему вместо обличительных рассуждений зарисовать живых людей – узнаваемых и типичных. Чернышевский приветствовал яркий талант. Современники ставили рассказы Мельникова-Печерского рядом с «Губернскими очерками» Салтыкова-Щедрина. А сам он писал в автобиографии: «Не столько служебные занятия, сколько неуверенность в своих силах отклоняли его от печатания своих рассказов. Много было у него начатых работ, немало и конченых, но написав что-нибудь, он по обыкновению прятал написанное на полгода или и более и потом перечитывал; если ему не нравилась работа, он по обыкновению бросал ее в огонь...» В итоге вместо того, чтобы писать прозу, он взялся за исследование догматических вопросов раскола.
В 1859 году он пытался издавать газету под названием «Русский дневник», однако издание не получило разрешения на освещение зарубежных новостей, имело мало подписчиков и принесло большие убытки. Поскольку сам Мельников, редактор и издатель, был чиновником министерства, газету стали считать официальным органом, а все задетые газетными статьями – жаловаться министру. В конце концов Ланской вызвал Мельникова и предложил ему выбор между государственной службой и редактированием газеты. Мельников выбрал службу. Газета закрылась, и из жалованья неудачливого редактора еще долго высчитывали министерскую субсидию на ее издание.
Конец 1850-х и 1860-е годы были в русской литературе временем острой схватки идей. Писателям приходилось определяться с гражданской позицией, но писатель-обличитель Печерский и чиновник-монархист Мельников, кажется, должны были занять позиции по разные стороны баррикад. Однако слава гонителя раскольников, заработанная чиновником Мельниковым, досталась и писателю Печерскому, тем более что тот в своих произведениях обличал и раскольников тоже, а гнать гонимых в русской литературе всегда считалось неприличным. Герцен съехидничал, что чиновник Мельников собирается издать книгу «о своих апостольских подвигах». В литературных кругах писателя Печерского не принимали. Салтыков-Щедрин писал: «Если он и подлец, то подлец не злостный, а по приказанью».
Положение чиновника Мельникова тоже осложнилось, когда начал публиковать свои исследования раскола казанский религиовед Афанасий Щапов. Он опирался на ранние труды Мельникова и считал раскольничество вредной и опасной средой, при этом доказывал, что корень раскола – не религиозные расхождения, а протест против произвола властей. Щапов так развил идеи Мельникова, что они стали казаться пропагандой революции, и писатель оказался скомпрометированным. На это наложились внутренние министерские интриги, сложные отношения с новым министром, Валуевым. В 1866 году Мельников был уволен с должности чиновника особых поручений.
КОГДА ПОЯВИЛОСЬ ВРЕМЯ
Еще в 1861 году Мельников-Печерский сопровождал цесаревича Николая Александровича в поездке по Волге – и именно тогда молодой великий князь, впечатленный его рассказами, сказал: «Что бы вам, Павел Иванович, все это написать – изобразить поверья, предания, весь быт заволжского народа». Мельников-Печерский отговорился тем, что ему не хватает времени при обилии его служебных обязанностей, – а теперь это время у него появилось.
Жалованья он больше не получал, литературные гонорары стали возможностью прокормить семью, в которой уже было шестеро детей. Мельников стал печататься в солидном «Русском вестнике» Михаила Каткова, но публиковал не беллетристику, а этнографические «Очерки мордвы» и историческое расследование «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская». После этого он опять взял паузу: исследовал по просьбе нижегородского земства, где лучше прокладывать железную дорогу. Приходилось много ездить, в том числе по тем самым лесам Заволжья, о которых его некогда просил рассказать наследник Николай Александрович (цесаревич к этому времени уже умер). Мельников-Печерский делал заметки, записывал истории – все это стало подготовительной работой для самого крупного и самого интересного произведения писателя – романа «В лесах».
«Русский вестник» начал печатать роман в 1871 году. Читатели приняли его с восторгом: роман открывал им совершенно неизвестный, колоритный мир русского старообрядчества – с его незаурядными характерами, точно описанным бытом и выразительным, фольклорно-певучим языком. Те самые старообрядцы, которых чиновник Мельников преследовал, под пером писателя Печерского превращались в живых людей. Романы эти и сейчас читаются легко и с удовольствием – и не потому, что у них какой-то особо закрученный сюжет. Наоборот, сюжет у Мельникова-Печерского почти всегда слаб: когда он писал роман, он даже не знал, куда повернет повествование и чем закончит.
Но в его роман войдешь – и пропадаешь в узорчатой стихии языка, в подробностях старинного быта, среди незаурядных персонажей, сильных и страстных, смиренных и гордых. Это настоящая Русь – древняя, загадочная, седая, озорная и сметливая. Здесь нет и следа того оцепенения, в котором пребывает гончаровская Обломовка – это совсем другой национальный характер. Недаром в центре внимания Мельникова-Печерского – купцы-«тысячники», а то и «миллионщики», люди незаурядные, умные и оборотистые. Но раз за разом мы видим, как этих людей и тех, кто вокруг них, калечит стремление к деньгам и власти. И домостроевская идиллия оборачивается трагедией, оскорбленной любовью, изломанными судьбами. На вопрос «кто виноват?» у писателя был свой ответ. Он нигде не прописывал свою программу, а просто рассказывал, что видел и что знает, но виноватыми оказывались и раскольники, и православная церковь, и купечество, и буржуазия – словом, весь уклад российской жизни. Так что издателю Каткову пришлось при публикации текста исключать из него целые куски, непроходимые для цензуры.
Читательский успех был таков, что после выхода романа к Мельникову-Печерскому приехал основатель Третьяковской галереи Павел Третьяков – тоже, кстати, выходец из купцов-старообрядцев. Он предложил писателю позировать художнику Крамскому для портрета; портрет находится сейчас в Третьяковской галерее. Роман понравился царю Александру II и новому наследнику престола, будущему Александру III; ему-то Печерский и посвятил книгу. Римский-Корсаков вдохновился рассказанной в романе легендой о граде Китеже и создал оперу. Мусоргский придал пушкинскому Варлааму из «Бориса Годунова» черты Варлаама из романа «На горах», чтобы сделать облик этого персонажа в опере более объемным.
Писатель построил на гонорары двухэтажный дом в Ляхове и сел там писать вторую часть дилогии – роман «На горах». Читателям он тоже понравился. Этот роман Мельников-Печерский дописывал уже тяжело больным, диктовал некоторые части жене.
В 1883 году он умер, не закончив работу над историческим романом «Царица Настасья». Его собрания сочинений прочно заняли свое место на библиотечных полках – во втором ряду. Но их берут, их читают, их любят – за возможность услышать эту речь, за возможность пожить в той России, которая уже строит железные дороги, но еще сохраняет черты легендарного Китежа.