***
Книги делились на свои и чужие. Свои — это те, которые были в нашей семейной библиотеке. Мне их хватало, и не было желания искать что-то на стороне. Всегда можно было порыться на полках и отыскать что-то, ещё не прочитанное. Некоторые книги так и не дождались своего часа — Фейхтвангера, например, я так и не читал, хотя, кажется, пробовал. Это как с людьми — знаешь, что есть где-то люди интересные, умные, содержательные, но они — чужие, они на расстоянии. Так же и с книгами. Свои не хотелось отдавать в чужие руки — потом, после того, как они побывали в чужих рука, они сами становились немного чужими, как будто нарушалась какая-то интимная связь с ними.
В разговорах со сверстниками частенько всплывали авторы и книги, которых у нас не было в семейной библиотеке, и их хотелось почитать — но я не помню, чтобы брал у кого-то. Хотя хотелось. Помню, одна одноклассница говорила, что у нее есть книги Юрия Германа. Мне было бы интересно почитать, имя это было на слуху — но нет, не попросил, и Юрий Герман так и остался нечитанным. Так же, как и Беляев, например. И многие другие авторы и книги. Книгоманом я никогда не был. Было понимание, что нельзя объять необъятное. И готовность довольствоваться тем, что имеешь.
Настоящего книгомана я встречал одни раз, был у него в гостях. Для книг у него была выделена одна комната в хрущёвке — и они там лежали стопкам, где по колено высотой, а где по пояс. Занимали они всю комнату, и кое-где были узенькие тропки, по которым можно было пробираться среди всего этого богатства. Это был преподаватель философии, и книги были философские. Хотя, может быть, и не все. Он предлагал мне взять почитать, рекомендовал то, это. Я отказался. Нельзя объять необъятного!
Вернусь к воспоминаниям о книгах и авторах, которые я читал в мои школьные годы, и которые произвели сильное впечатление — или наоборот, не произвели, в чем иногда даже стыдно признаться. Например, мне никогда не нравился Чехов. Нехватало тонкости душевной организации и гуманитарного образования, видимо. Да и откуда было ему взяться? Я рос в семье научно-технической интеллигенции, учился в политехнической школе №13, и даже не помышлял о нетехнической профессии.
Мир коммунистического будущего, описанный в книгах Стругацких под заголовком «Полдень. XXI век», завораживал. Тогда время было такое — мы верили в светлое коммунистическое будущее, в технологии, в освоение космоса. До сих пор помнится эпизод, в котором космонавт, убивший на дальней планете какой-то существо, переживает из-за того, что понимает, что это существо было разумным. И много чего помнится: фатальное ныряние в кольца Сатурна в погоне за чужеземным звездолётом, эпизоды освоения солнечной системы — «Стажёры». Мир, в котором бандерлогам — людям с потребительской психологией — предоставлена возможность спокойно жить и развлекаться. Остальные — которых, конечно же, большинство — строят счастливое будущее, готовятся проникнуть в большой Космос, осваивают океанские глубины, строят оранжереи на Венере, города на Марсе и охотятся там за летающими пиявками. Особняком стоит «Трудно быть богом», в которой авторы развивали идею прогрессорства. Дон Румата — это был, конечно, герой из героев. И страшное общество серых, царивших на планете, вселяло ужас и так резко контрастировало с коммунистическим обществом землян.
Фантастика была моим кумиром в те времена. Научная, конечно, как и полагается школьнику, учившемуся в политехнической школе. Но не только та, которая устремлена в будущее. Историческая тоже. Совершенно очаровала книга «На краю Ойкумены» Ефремова. Кроме всего прочего, тем, что там затронута тема искусства. Обожаю, когда в книгах затрагиваются вопросы живописи, скульптуры, музыки.
После окончания одного из старших классов мы отправились в поход. Впервые без взрослых сопровождающих. В одну из ночей четверо мальчишек — я, двое Вовок и один Валерка, вдохновленные тёплой летней ночью, отправились ночевать в стогу, благо стогов было в изобилии и совсем недалеко от лагеря, на колхозном поле.
С немалым трудом взобравшись на вершину сенной горы, при этом изрядно обвалив её склоны, мы предались тому, чему и положено предаваться, лежа на вершине соломенного стога и глядя в звёздное небо —деревенское, яркое, близкое. Мы начали говорить о возвышенном. Уж не помню почти ничего из этих разговоров — только одно. Один из Вовок начал восторженно рассказывать о книгах одного писателя. Опять же не помню, что именно — но глаза его воодушевленно светились в темноте. И автора я запомнил. Помню, что слушал снисходительно — с высоты моего увлечения фантастикой.
А потом, через некоторое время, я обнаружил дома на книжной полке шеститомник этого писателя. Александра Степановича Грина. То ли он только что появился, то ли я его раньше не замечал — не знаю. И я начал любопытствовать — и убедился, что Вовка не врал. Рассказы и повести был просто замечательные — уникальная атмосфера загадочных стран, яркие, добрые и сильные герои — рука не поднимается назвать их персонажами. Отважные мужчины, и их отважные, весёлые и верные подруги. До сих пор в памяти хранятся строки из разных произведений: «Рано или поздно, под старость или в расцвете сил, Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ?», «Лонгрен, матрос Ориона, крепкого трёхсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери…» — ну что тут особенного, вроде бы? А помнится… «Умирая, одинокий, он скажет те же, полные нежной веры и грусти, твёрдые большие слова: «Я — приду!.. Он счастлив — не мы».
Поразило «Хождение по мукам». Все, в целом и в частностях. А начальные страницы перечитывал несколько раз. Как там виртуозно выражался Сапожков: «Мужчина лжёт при помощи искусства, а женщина лжёт самим фактом своего существования». Каково?
Были у нас в семейной библиотеке и необычные, с моей сегодняшней точки зрения, книги. Например, дилогия «Заговорщики» и «Поджигатели» Николая Шпанова. Наверно, кто-то скажет, что это была заказная работа, пропагандистская. Может быть, но свою функцию она выполнила. Я читал ее, и мои коммунистические кулачки сжимались от ненависти к этим поджигателям и заговорщикам. А ведь они на самом деле были! И есть…
Ну что же, о приключениях пока ни слова — в те времена на литературный мир я смотрел со стороны, как читатель, и никогда не интересовался тем, как писатель создает этот мир, каких трудов это стоит — или наоборот, как с такой лёгкостью он это делает. Как рождается вдохновение, и как рождаются книги, мир которых не кажется придуманным — а существующим где-то, и именно таким, как он описан — будь это хоть Солнечный город, в котором жил Незнайка.
***
Продолжение следует...