А што, жаланны вы мои, в городу-то у вас на водицу-то шопчут? Слыхали про то, али нет? Наговорная та водица прозывается, и во кака целевна та вода-матушка! Ото всево помогает. Да вот постойко, погоди — не далеко ходить — про себя скажу, как мни-ка эиака-то водица помогла. Да вить как помогла-то. Лучше не надобно. Да вот послушайте-ко, как дело-то было...
Это я со стариком-то со своим смолоду-то жисть куды как ладно прожила. А вот под старость-ту и приключились с ним што-то неладное — такой поперечной старикашка стал — не приведи господи. Ты есу так, а ен те этак. Ты есу слово, а ен те — два... Ну, да уж и я-то, родны вы мои, удала была — ен два — а я пять, ен пять, а я десять... Так и такой-то вихорь у нас, бывало завьетца — хоть святых вон выноси... А разбиратца начнём — виноватово нет!
— Да с чево бы это у нас, старуха. А?!
— Да вить все ты, неладной, поперешной...всё ты!..
— Да полно-ко! я ли?!! Не ты ли?! с долгим-то языком.
— Не я, да ты...
— Ты, да не я.
Да и упять пошло-завилось, по всем углам шарахает. И до тово дошодцы было, жаланны вы мои, как это утречком старик с печи ноги-тл спущает, и пошло... и пошло...хоть из избы вон беги.
Да спасибо — одна старушоночка надоумила. Так бобылочка, этак изобочки через три от нас жила... Слухала эта еда, слушала, да и говорит:
— Маремьянушка, што это у тебя со стариком-то всё нелады да нелады? Да сходила бы ты, матушка, к старцу-то на гору. На водицу старец шопчет... людям-то помогает...Быват, и тебе поможет.
«А и впрямь, — думаю, — пойду-ко схожу, никто, как Господь...»
Пошла этта я к старцу-то. Гляжу — стоит келейка однооконненька. Я этим в оконышко-то постукотала, и вышел старец-то. Низенький этакой... щупленький, седа бородушка клинушком...
— Што, грит, раба, надобно?..
— Да вот, — говорю, батюшко, помоги... Этаки-то у нас нелады со стариком...
— А пожди, — говорит, маленько...
И вынес он, матушки вы мои, водицы в ковшичке, да при мне на эту водицу-то и пошопотал... Вот с места не сойтить, не лгу... Хрест наложил, вылил водицу в стекляницу, да и говорит:
— Вот, раба как домой-то придёшь, да зашебаршит у тебя старик-то, а ты водицы-то и хлебни, да не плюнь, не глотки а с Исусовой-то молитвой и держи во рту-то, Победы он не угомонитца... всё ладно и будет...
Поклонилась я старцу, скляницу-то взяла, да домой. Только это ноженьку-то за порог занесла, а старик мой и себя не помнит. А он у меня, покойник, куды как охоч до чаю был. Уж не пропусти с самоваром ни минуточки, а я у старца-то и позапозднилась... Вот этта ен с печи-то...
— Уж эти мне бабы, стрекотухи проклятушшии!.. пойдут, да и провалятца...
А я, матушки вы мои, водицы-то и хлебнула, да как старец-то сказывал — не плюну, не глону, с молитвой-то Исусовой и держу ею в роту-то... Гляжу — замолчал мой старик-то! Это слава тебе Господи — водица-то кака целевная. Это я стекляницу-то за божницу, а сама за самовар, да и загреми трубой. А у старика-то глазы на лоб полезли, себя не помнит:
— Это неладная-то... не тыим концом руки-то воткнуть...
А я упять за водицу... хлебнула... держу... замолчал, вить, старик-то мой...
Да што ты скажешь, родимый вы мои, и пошла у нас тишь да гладь, да божья благодать!.. Ен за ругань, а я за водицу... Да и слава те Господи! Все пошло, как по-писанному...
Так это, жаланны вы мои, што водица-то делает... А старик-то мой, покойник, коса сажень в плечах, росту сипашеннрво... Вот эфту притолочину лбом-то вышиб бы... И этаконький-то глоток такую-то махинищу сдярживал...
Вон оно, сила-то кака в водице-то энтой самой, на говорной.