Прежде всего, уясните: живое всегда воспевает живое. Наши коллеги, чиновники различных ведомств, а также просто интересующиеся граждане часто задаются поколенческими вопросами: “что этой молодежи нужно, чтобы не быть поганой”. Порой такие разговоры ограничиваются скучными монологами скучных сорокалетних стариков. Порой на арену, якобы для плюрализма, для приличия, допускают очередного скучного двадцатилетнего старика, и он рассказывает о ценах на яйца, комендантском часе, банковских транзакциях. Осмысленный диалог в таких условиях невозможен.
И если диалог невозможен, если молодость лишают человеческих слов (“кто он такой чтоб тут гавкать как собака”, — мне недавно предъявляли такое), то по всему Донбассу будет звучать собачий лай моего поколения. Я не буду говорить ни от лица жителей столицы, ни от лица жителей провинции; ни от мажоров, ни от нуждающихся; ни от военных, ни от гражданских; ни от местных, ни от лица политически мотивированных переселенцев. Я не буду говорить от лица студентов — образование у нас паскудное, ничему не учит — скорее вредит. Я буду говорить от лица тех, чьи души сформировала Анна Ахматова. “Мы знаем, что ныне лежит на весах, и что совершается ныне”. Помните?
Так вот, мы знаем, что ныне лежит на весах — наши жизни, жизни наших друзей, старших и младших братьев и сестёр, отцов и матерей, которые будут убиты или поражены в правах в случае, если республики Донбасса падут. Мы знаем, что совершается ныне — героическая оборона русского фронтира упирается в ряд объективных и не зависящих от нас факторов, буксует из-за этого, и более не генерируют иных смыслов борьбы, кроме банального выживания нескольких миллионов не самых плохих людей. Растёт соблазн эмиграции — паспортизация позволяет. После эмиграции — лучше оплачиваемая работа, ночная жизнь, доступ ко всем возможным услугам, не милитаризированная правовая среда. Совершенно иной мир — но всё-таки наш, русских, мир.
Но, знаете, пожалуй, мы откажемся. Восьмой год войны — половина жизни шестнадцатилетних абитуриентов, треть жизни выпускников магистратуры — самые старшие из погибших детей Донбасса могли бы сейчас праздновать свой выпуск и идти работать на благо Донбасса и России. Огромный срок не только для живых, но и мёртвых: тридцать пять лет должно было исполниться работавшему на благо Донбасса и России Всеволоду Петровскому, но теперь ему вечно двадцать восемь. И речь здесь не о влиянии войны, не о посттравматическом расстройстве поколения, а в том, что республика наша рождалась в национально-демократическом порыве Русской Весны и в вооруженной борьбе с Украиной. Так и не завершенной Русской Весне и вооруженной борьбе — которые мы наблюдали, в которых мы по мере сил своих участвовали. Которые повлияли на нас в самый важный момент становления личности.
В итоге появились мы — те, кто не хочет просто конца всего этого кошмара, хочет не просто собрать всех за одним столом, как того хотел погибший Александр Захарченко. Мы не можем просто так отказаться от большей части своей сознательной жизни, низведя её до “памяти” разной степени вульгарности (вы ведь видели водку в георгиевских цветах — вот и не говорите, что “память” не может быть вульгарной). Мы — или дети, или ублюдки Русской Весны и мы останемся ими до тех пор, пока нас не сожрёт быт, муж или жена, борьба за тёплое место. Но до тех пор мы живём и грезим ею, говорим на её языке, зависим от неё.
И если так, мы требуем уважения. Не к себе: уважение проявляется не предоставлением каких-либо благ или, прости Господи, доступа к кормушке. Уважение проявляется искренностью. Мы требуем искренности, а не тоталитарного диктата причудливо тасуемой колоды аппаратных схваток, рождающей всё новых и новых героев, всё новые и новые смыслы — и которые забываются при следующей сдаче карт. Радикальная искренность, а не диктат однодневных симулякров.
Симулякр — это когда на памятном мероприятии в честь Олеся Бузины собирается толпа юных бюджетников, которым велят не улыбаться на камеру, возлагать цветы с поклоном и скорбной мордой. А потом на мероприятие приезжает Большой Человек в спортивном костюме — на поминках! — и даёт комментарий о том, как нам всем не хватает Олеся Бузины.
Это не вам, а нам не хватает Олеся Бузины, это мы выросли на его книгах и колонках, это мы можем цитировать его речь у Соловьёва в феврале 2014 года. И нам тошнотворно смотреть на то как память об Олесе превращается в пунктик в календарном плане мероприятий, а скорбь — в тему для отчётов о выполненной работе. Сакральное для нас — рутина для вас, и эта рутина взяла над вами вверх, превратив в нелепую массу.
Что такое искренность? Искренность — это когда об Олесе Бузине скорбят те, кто знаком либо с ним самим, либо с его работами. Скорбят из-за того, что им его самого — либо его таланта — не хватает. Искренне, а не потому что так надо. Искренность всегда побеждает: не даром самой живой и устойчивой традицией являются реквиемы по убитым второго мая одесситам. Реквием уже выгнали с центральной площади, а люди — и ни одного бюджетника — собираются и будут собираться. И из спорных вещей у них будет только глоток поминальной водки на всю донецкую Одессу.
Искренность на Донбассе существует: каждый ведомственный памятник говорит «вот мы, коммунальщики, полицейские, прокуроры, судьи — десятки таких — выполняли свою работу и даже сверх неё, делали всё возможное и невозможное, но в процессе этого лишались своих коллег. Мы живы и помним их самих, их подвиг, помним, что каждый из нас может быть больше, чем просто полицейский, прокурор, судья, коммунальный работник или врач». Паспортный режим и проверки личности — не самая приятная вещь, но принимать их легче, видя историю нашего МВД. Своим мы позволяем несколько большее, нежели чужим — государственных структур это тоже касается.
Для чужих мы не готовы ограничивать себя, а для своих — можно. Например, от пиротехники можно и нужно отказаться потому что рядом с нами — пережившие обстрелы гражданские и военные. Солидаризация, осторожное обращение с чужим травмирующим опытом — благодетель. Но мы не готовы передавать право определять кто свой, а кто чужой никому. История с камнем на Аллее Ангелов в Донецке — пожалуй наиболее стыдный эпизод существования Республики. Кто-то намеренно удалил имена наших детей, погибших на занятой украинцами территории, и теперь любой некролог, любое напоминание, любая апелляция к нашим соотечественникам, живущим на той стороне — лицемерна.
И это лицемерие не исправить успехами в других отраслях. Социальная политика и экономический уровень важны: пособия участникам боевых действий и их семьям платить надо, давать потерявшим родной дом жильё давать надо. Вообще, разрешить гуманитарный кризис надо — никто не поднимал на Донбассе восстание ради того, чтобы бабушки с заколоченными фанерой и тряпьём окнами умирали в темноте. Всё это важно, но не отменяет необходимость искреннего диалога.
Это не отменяет необходимость обсуждения если не с широкой общественностью, то с ветеранами судьбы мемориала на Саур-Могиле. Александр Ходаковский заявляет, что погибшие в четырнадцатом бойцы заслуживают чести быть захороненными именно там, где они сложили головы. Они заслуживают этой чести? Или Александр Ходаковский набивает себе политические очки, спекулируя на этой теме? Нет, он не спекулирует: многими людьми много раз обосновывалась значимость мемориала именно в редакции 2014 года. Вы не вернёте прошлое, не вернёте ей вид 1967 года — с тех пор много воды утекло и много событий произошло. Неизменным осталось лишь мужество русских воинов и ужас войны — памятник образца 2014 года иллюстрировал это так, как не может ни один другой. Саур-Могила пусть и требовала разминирования и ухода, но была искренней: держащийся за свою историю и идентичность как за единую возможность спасения и победы Донбасс. Будет ли искренним новый памятник? У нас большие сомнения на этот счёт.
Критикуя, мы предлагаем. Предлагая, делаем. И будем делать до тех пор, пока не утонем в бесконечном процессе согласований и отчётов. Финансовая прозрачность и подотчётность — добродетель, но молодости не свойственна ситуация, когда оформление действия занимает сил и времени куда больше, чем само действие. Из-за этого теряется не только запал, но и уместность момента, инициатива деградирует до «реакции». Мы не можем идти — и не идём! — против правительства Республики. Оно есть — и на том спасибо: обеспечивать работу предприятий и транспорта, систем образования и здравоохранения, функционирование силового блока и сил гражданской обороны — трудно, это требует компетенции. Той компетенции, которой у нас нет. Сейчас мы говорим об обычной гуманитарной политике: как сохранить то, что нам дорого. То, ради чего мы готовы жертвовать — в том числе, если начнётся штурм Донецка. То, что превращает обычный русский город Донецк в наш родной город.
Также вам может быть интересно: «Вот вы сидите сейчас с нашивками … “Новороссия”…» — репортаж с презентации книги “Мозговой” и Информационная война по-русски или как мокнуть хохла в его нечистоты