В сентябре 1787 года граф де Лаперуз сообщал послу Франции при русском дворе, что возглавляемая им экспедиция радушно принята комендантом Петропавловска. Это было одно из последних донесений Лаперуза – с января 1788 года новостей о нем больше не было. Корабли пропали!
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
Окончание. Начало см.: «Русский мир.ru» №6 за 2021 год.
Начать поиски вовремя не смогли: наступили времена Французской революции. Спасательная экспедиция вышла в море только к концу лета 1791 года, но следов Лаперуза не обнаружила. По преданию, в январе 1793-го Людовик XVI, садясь в повозку, которая должна была доставить его на эшафот, спросил палача: «Нет ли вестей о Лаперузе?» Вестей не было до 1827 года, когда ирландец Питер Диллон, а вслед за ним француз Жюль Себастьен Сезар Дюмон-Дюрвиль нашли на острове Ваникоро в гряде Соломоновых островов разбитые остовы кораблей Лаперуза. Обстоятельства гибели экспедиции так и остаются невыясненными. В мае 2005 года близ Ваникоро обнаружили обломок секстанта, на одной из планок которого удалось прочесть выгравированную надпись Mercier: по инвентарной описи «Буссоли», на ее борту находился взятый из Королевской военно-морской академии секстант, изготовленный «господином Мерсье». В 2011-м нашли останки одного из участников экспедиции – предположительно бывшего преподавателя Бонапарта, астронома Дажеле. Их доставили во Францию и погребли в замке Бреста, откуда экспедиция отправилась в плавание...
БЛЕСТЯЩИЙ БАСТАРД
Но весной 1787 года еще ничто не предвещало трагедии. На Зимний дворец сообщение о приходе французов на Камчатку обрушилось как снег на голову. Государственный секретарь Испании граф де Флоридабланка писал вице-королю Новой Испании, что «на секретных собраниях, созванных для обсуждения этого вопроса, императрице было предложено издать специальный манифест о том, что в ее владении находится весь Американский континент, от побережья, расположенного на одной широте с Камчаткой, до Гудзонова залива с одной стороны и до горы Святого Элиаса – с другой, так как английские и испанские экспедиции, по ее мнению, достигли только этих двух точек, а также потому, что народы, населяющие те края, были открыты русскими, причем некоторые платят им дань. В сем манифесте должно быть указано, что цель экспедиции заключается в укреплении и защите упомянутых владений от любого, кто вознамерится обосноваться на этих территориях, и опубликован он должен быть во всех европейских державах».
В Мадриде, а заодно и в Лондоне с Парижем можно было начать волноваться! 22 декабря 1786 года вышел указ императрицы, предписывавший «немедленно послать из Балтийского моря два судна, вооруженных по примеру потребленных английским капитаном Куком и другими мореплавателями для подобных открытий, и две вооруженные шлюпки, морские или другие суда». Через три дня во дворце графа Чернышева на Мойке состоялось тайное совещание – руководителем задуманной морской экспедиции был назначен капитан первого ранга Григорий Иванович Муловский. «Это был лучший офицер того времени: отлично образованный, хороший моряк, и притом молодой, не изнуренный долговременною службою – ему было 29 лет от роду», – писал о Муловском историк русского флота Александр Соколов, одним из первых изучавший эту экспедицию. Муловский был человеком ярким и необычным. Он родился в 1757 году и, по слухам, был плодом тайной любви будущей государыни Екатерины II и графа Станислава-Августа Понятовского, последнего короля Польши. Возможно, монаршим покровительством и объяснялся взлет его карьеры: за двенадцать лет он прошел путь от мичмана до капитана первого ранга. Однако о происхождении Муловского ходили и другие разговоры: якобы отцом его был некий богатый сановник, а фамилию Григорий получил от матери. Свои соображения по этому поводу высказал испанский посол Педро де Норманде. В феврале 1787 года он сообщил в Мадрид о подготовке к плаванию на Камчатку четырех кораблей и упомянул, что во главе их поставлен «капитан Moloski, родной сын морского министра». Посланник Великобритании в России Чарльз Уитворт в октябре 1791 года в переписке с главой британского МИДа бароном Гренвиллом напомнил о «двух небольших эскадрах», готовившихся накануне войны со Швецией отплыть к Камчатке, и привел имена их руководителей: «капитан Travanion, англичанин, который был с капитаном Куком, и назначен был идти вокруг мыса Горн, другой же, капитан Mulofskoi (родной сын графа Iwan Chernicky и отличный офицер, прошедший школу английского флота), которому следовало идти, огибая мыс Доброй Надежды».
Не относится ли упоминание «морского министра» и «графа Iwan Chernicky» к известнейшему деятелю Екатерининской эпохи – графу Ивану Григорьевичу Чернышеву? Человек светский и весьма образованный, Иван Григорьевич возглавлял Адмиралтейств-коллегию и фактически руководил всеми делами по флоту, но был не слишком искушен в военно-морских делах. Поговаривали, что вельможа был не вполне чист на руку, но кто из светских львов екатерининской поры избежал подобных упреков? Мот и не всегда удачливый предприниматель, Чернышев виртуозно подготавливал собственные брачные партии. В первый раз его выбор пал на фрейлину Елизавету Ефимовскую, невесту богатую, приходившуюся по бабке двоюродной племянницей императрице Елизавете Петровне. Когда же супруга скончалась, граф в 1757 году женился вторично. На сей раз его избранницей стала Анна Исленьева. Матушка ее, Мария Артемьевна Загряжская, овдовев, вышла замуж за барона Александра Строганова. А после его смерти осталась хозяйкой немалого количества солеварен, уральских мануфактур и огромных земельных владений. Монашеских обетов граф не давал, и, пока решался вопрос о второй женитьбе, на свет появился Григорий Муловский.
В феврале 1770 года мальчика определили в Морской корпус, через год, уже гардемарином, он уехал «собственным иждивением» в Великобританию. В январе 1772-го, вернувшись в Россию, молодой человек получил чин мичмана и попал адъютантом к сэру Чарльзу Ноулзу – адмиралу британского флота, который в октябре 1770 года перешел на русскую службу и был назначен генерал-интендантом флота. А в 1773 году в эскадре контр-адмирала Самуила Грейга Муловский отправился в Средиземное море. Меняя страны и веси, он ездил по Европе и вернулся в Россию в 1776 году высокообразованным офицером, владевшим четырьмя языками. С июля 1776-го его определили генеральс-адъютантом к графу Чернышеву. Вскоре началась Война за независимость Северо-американских колоний. Русское правительство выступило инициатором создания системы «вооруженного морского нейтралитета», призвав все европейские державы, не принимавшие участия в военном конфликте, заключить союз для защиты нейтрального флага. Императрица Екатерина распорядилась направить в Атлантику русские эскадры, которым было предписано патрулировать морские воды и не допускать нападений каперов воюющих сторон на торговые суда нейтральных держав. Муловскому поручили командовать фрегатом «Святой Михаил» в эскадре контр-адмирала Степана Хметевского, крейсировавшей в Северном море между Нордкапом и Кильдином. Затем он вновь попал на Средиземное море: в 1780-м ездил со специальным поручением в Ливорно, а в 1781 году на флагманском корабле эскадры контр-адмирала Якова Сухотина «Святой Пантелеймон» плавал в Средиземное море и исполнял какие-то тайные поручения. В 1782–1783 годах, во время Войны за независимость Соединенных Штатов, Муловский командовал кораблем «Святой Давид Солунский» в эскадре адмирала Василия Чичагова и совершил еще одно плавание в Средиземноморье. После подписания Версальского мирного договора Григорий Иванович вернулся в Россию и служил на Балтийском флоте.
ПЛАН ГОТОВ
Зимой 1787 года масштабный план военно-морского предприятия в Тихий океан был вчерне составлен. В состав экспедиции назначили пять судов: 600-тонный «Холмогор» (командир – капитан первого ранга Г.И. Муловский), 530-тонный «Соловки» (капитан второго ранга А.М. Киреевский), 450-тонные «Сокол» (капитан-лейтенант Е.К. фон Сиверс) и «Турухтан» (капитан-лейтенант князь Д.С. Трубецкой), а также транспортное судно «Смелый» (капитан-лейтенант К.И. фон Гревенс). В корабельных экипажах должно было числиться 639 человек. Офицеров (16 лейтенантов, 17 мичманов и офицер морской артиллерии) подбирал сам Муловский. Во время плавания ему было разрешено нанимать штурманов «из датчан, шведов, а при необходимости и из англичан, бывавших в Ост-Индии и Китае».
Предполагалось, что корабли направятся в Индийский океан, минуя мыс Доброй Надежды, а далее – к Зондскому проливу или к берегам Южного Уэльса (Австралия). Войдя в Тихий океан и подойдя к Сандвичевым островам, эскадра разделялась на три группы. Отряду Муловского предписывалось идти к побережью Северной Америки и «обозреть так названную английским капитаном Куком Сент-Жорж Зунд, или гавань Нутку»; далее вдоль американского побережья двигаться на север к Аляске и «оной берег… взять во владение Российскаго государства, ежели оный прежде никакою державою не занят». Брать под скипетр императрицы новые территории Муловскому следовало без колебаний, устанавливая на них медали и чугунные гербы. Найденные же гербы и знаки других держав предписывалось решительно «срыть, разровнять и уничтожить»; при обнаружении на русских территориях иностранных факторий, укреплений и иностранных судов вытеснять их силой. Второй отряд направлялся к Курильским островам. Их надлежало описать, «положить их наивернее на карту» и официально закрепить за Россией, «поставя и укрепя гербы и зарыв медали в пристойных местах». Затем корабли должны были плыть к устью Амура и Сахалину. Транспортное же судно с грузом получило распоряжение идти в Петропавловск-Камчатский.
После наведения порядка в российских владениях в Америке Муловскому предстояло пройти вдоль южной гряды Алеутских островов в Петропавловскую гавань и встать на ремонт. Далее предполагался поход его отряда вдоль северного побережья Алеутской гряды, во время которого следовало по отношению к местным жителям вести себя «дружелюбнейшим видом». Когда же «дикие» «полюбят вас за вашу ласковость и щедрость», надлежало уговорить их, «дабы они, ежели хотят навсегда остаться друзьями россиянам, не дозволяли никому вырыть или портить тот поставленный знак: ни своим, ни приезжающим, и берегли бы оный в целости так, как и медали, повешенные им на шею». Обратный маршрут движения кораблей не оговаривался: Муловский сам должен был решить, как действовать для «выгоднейшего исполнения» целей экспедиции.
«СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ» РУССКИХ
Разработка научной части экспедиции была возложена на уроженца Берлина академика Петербургской Академии наук Петера Симона Палласа, изучавшего результаты плаваний Кука. 31 декабря 1786 года Паллас был назначен историографом флота с жалованьем 750 рублей в год, дал соответствующую присягу и обязался хранить тайны, которые мог бы узнать из предоставленных ему для изучения архивных материалов. На плечи его легла переписка с зарубежными учеными и хлопоты по покупке астрономических инструментов. Самое пристальное внимание Паллас уделил вопросам соблюдения гигиены на корабле в экспедиции Кука. В глазах интеллектуалов XVIII века насыщенный заразными миазмами воздух, наполненный зловонием сточных канав и липкими запахами болезней, грозил человечеству ужасными последствиями. Особенно на переполненном десятками матросов крохотном корабле в открытом море. Поэтому программа очистки «человеческих скоплений» превратилась в актуальнейшую задачу любого морского путешествия. И Кук, отправляясь в плавание, получил специальные указания Адмиралтейства проверить действенность различных медицинских средств для профилактики заболеваний. В результате его усилий на судах улучшились бытовые условия, повысилось качество провизии и снизилась смертность. Изучив его опыт, Паллас сделал соответствующие выводы и составил список антицинготных продуктов. В него попали кислая капуста, сушеный суп, горчица, хрен, овсяная крупа, крепкое виноградное вино с Мадейры, можжевеловые ягоды, сахарный сироп, «из солоду сделанный экстракт, сосновая американская противоцинготная эссенция и очень хорошо закупоренный солод». Особое внимание уделялось использованию цитрусовых как главного антицинготного средства. Паллас использовал в своих рекомендациях и кулинарные достижения русских моряков. Об их вкусе и пользе рассуждал и Кук, отмечавший, что русские не только обладают «искусством из посредственной снеди изготовить вкусные блюда», наподобие «пудинга, или пирога, из лососинной икры», но и используют такой полезный продукт, как «ягодный сок».
Это «секретное оружие» русских вызвало особый интерес у Палласа. Разговоры о «сыропе» из клюквы велись еще на первом совещании у Чернышева. В марте 1787 года четыре бутылки экспериментального «клюквеннаго сыропа» различной крепости были переданы на пробу Муловскому. После дегустации дело приняло промышленный масштаб: приготовили два оксофта (оксофт – 286,4 литра) с шестой частью водки, два оксофта без водки и один оксофт без добавок – «клюквенной сок и сахар». Не вполне, впрочем, ясно, какие ингредиенты входили в состав «клюквеннаго сыропа», так как в дальнейшей переписке фигурирует морошка. Малые бочонки приготовленного в Архангельске «сыропа» в количестве 549 ведер и трех кружек погрузили на судно «Фанни» и отправили в Портсмут. Здесь груз должен был дожидаться прибытия кораблей Муловского. Когда же экспедицию отменили, встал вопрос о том, что с ним делать дальше: напиток портился, а за хранение груза на портсмутских складах приходилось платить немалые суммы. Кончилась история тем, что полномочному министру в Лондоне Семену Воронцову направили распоряжение продать еще годный к употреблению «клюквенный сыроп» и закрыть на этом дело.
Ратовал Паллас и за использование сухарей из ржаных отрубей. Он внимательно изучил опыт архангельских поморов, в качестве профилактики от цинги использовавших тресковый жир и печень трески, теплую кровь животных, сырую рыбу, строганину и особую брагу, которую настаивали на морошке и смешивали с топленым молоком. Называлось это кислое питье «ставка». Кроме того, по мнению Палласа, уместны были бы капуста (свежая и квашеная), лук, чеснок, клюква, лебеда, сныть, крапива, щавель, редька, морковь, хрен, ягоды можжевельника. Наибольшую же опасность несла соль – ведь самоеды и остяки, полагал академик, ее вовсе не едят, и цинги среди них не замечено. Столь же ценным для профилактики цинги представлялся ему квас, так как в русских тюрьмах, где он входил в рацион питания, горячки и других «гниючих болезней» не наблюдалось. Употребление кваса можно было чередовать с питьем «сбитня морского». Рецептура его выглядела так: в камбузе надлежало установить печи и «в те печи вмазать большие медные котлы с крышками. На той кухне поставить большие чаны и приготовить бочки для варения». В состав напитка входило по 30 ведер вина, пива и уксуса, 15 ведер меда, 3,72 фунта имбиря и 1,84 фунта перца. Напиток следовало уварить до десятой части, после чего «отнять» огонь, остудить и перелить сбитень в чаны, а через 12 часов – по бочкам, в соотношении 6 частей воды к 1 сбитня. Затем подождать 12 часов, пока сбитень закиснет, после чего отпускать его команде.
ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
В апреле 1787 года Муловский выехал в Европу. Ему было поручено закупить в Англии измерительные и навигационные приборы: секстаны Гадлея, циркулярные инструменты, хронометры, ахроматические трубы, магниты для уничтожения девиации компасов, квадранты, макрометрические телескопы и астролябии для береговых наблюдений. Планировалась также закупка хирургических инструментов и специальных печей с котлами «для перегону морской соленой воды в пресную».
В особое «попечение» Муловского входил поиск ученых для проведения научных исследований. Организаторы требовали привлечь к делу участников плаваний Кука. Наиболее подходящим для «произведения наблюдений физических, метеорологических и естественной истории» показался им профессор Георг Форстер, сын знаменитого немецкого ученого Иоганна Рейнгольда Форстера. В 1779 году молодой Форстер защитил диссертацию в Галльском университете, затем преподавал в Касселе, а в 1784–1787 годах занимал должность профессора естественных наук Виленского университета. Переговоры с ним вел сам Муловский. Он должен был обсудить с Форстером все «кондиции» и заключить контракт, предусматривавший размеры жалованья, равного профессору Виленского университета, пенсию вдове и детям, «растолковав» при этом, что, «сколько бы не умерено было жалованье, но тем уже велико, что будет получаемо всю жизнь». Форстер должен был уволиться из Виленского университета, получив доплату 1400 рублей, которые следовало выплатить университету как компенсацию за разрыв контракта. На проезд жены и детей и перевозку имущества казна выделяла 5400 рублей. Жалованье полагалось в размере 3 тысяч рублей в год и выплачивалось с 1 октября 1787 года. После возвращения из экспедиции Форстер должен был в течение года получить 3 тысячи рублей, а затем еще по тысяче в год. И особое условие: Форстер обязывался дать присягу о сохранении тайны, касающейся всех будущих открытий.
Переговоры с историографом шли нелегко. В августе 1787 года Форстер потребовал, чтобы его назначили ординарным профессором Петербургской Академии наук с соответствующим чином, а также дали дополнительные субсидии в 530 рублей к назначенным для Виленского университета «откупным», которые пошли бы на возмещение издержек на переезд семьи из Касселя в Вильно и на ремонт квартиры. Деньги (5400 рублей) были переведены. Когда же экспедицию отменили, Форстер находился в Гёттингене – он уже расторг контракт с Виленским университетом и оказался в крайне стесненном положении, потеряв место. Он попытался было попасть в состав испанской экспедиции на Филиппинские острова, но и здесь Форстера ждала неудача. Ему, впрочем, удалось получить скромное место директора университетской библиотеки в курфюршестве Майнц. Когда же волны Французской революции перекатились за Рейн и французские войска вступили в Майнц, Форстер примкнул к защитникам идей якобинцев и стал одним из руководителей присоединившейся к Франции Майнцской республики.
На место еще одного историографа рассматривались кандидатуры профессора хирургии и повивального искусства, профессора Калинкинского медико-хирургического института Ивана Яковлевича Рудольфа и доктора медицины и дипломата Якова Рейнегса (настоящая фамилия Энхлих) – человека совершенно необычной судьбы. В бытность в Лейпциге он освоил профессию брадобрея, в Вене пробовал себя на сцене, в Венгрии лечил больных, а в Польше стал известен как ученый-естествоиспытатель. Владея турецким языком, он пересек Османскую империю, приняв ислам. Жизнь занесла его в Тифлис, где он поначалу открыл типографию, а потом устроился врачом при дворе грузинского царя Ираклия II. В 1782 году он перебрался в Россию и попал в фавор к светлейшему князю Григорию Потемкину. В момент же подготовки экспедиции Муловского Рейнегс состоял инспектором врачебной школы при петербургской Екатерининской больнице.
В качестве потенциальных участников плавания рассматривались также участник плавания Кука, астроном и ведущий сотрудник Королевской военно-морской академии в Портсмуте Уильям Бейли, ординарный академик Петербургской академии Иоганн Бернулли, доктор медицины С. Зёммеринг и четыре живописца.
Главное внимание, разумеется, было уделено подбору командного состава. Организаторы экспедиции остановили свое внимание на очередном «ветеране» Кука – Джеймсе Тревенене. Выпускник Королевской военно-морской академии в Портсмуте Тревенен служил штурманом на флагманском корабле Кука «Резолюшн». После гибели Кука Тревенен перешел на «Дискавери», где попал под начало Джеймса Кинга. Подружившись с командиром, Тревенен с тех пор служил вместе с ним. Во время Войны за независимость США на 24-пушечном фрегате «Крокодайл» он крейсировал в Ла-Манше и Северном море, затем на «Резистансе» участвовал в военных конвоях в Вест-Индии, отличившись в операциях Нельсона против французского флота у острова Гранд-Терк. После смерти Кинга в 1784 году Тревенен оставил службу и несколько лет путешествовал по Европе. В 1786-м он безуспешно пытался вернуться на флот. Затем встретился в Лондоне с Воронцовым и представил ему план организации торговли пушниной в Тихом океане: три корабля должны были совершить плавание из Кронштадта к берегам Камчатки, после чего два судна остались бы у берегов полуострова, а третье направилось бы собирать добытые промышленниками меха для доставки в Японию.
В Петербурге на предложение Тревенена отреагировали незамедлительно: он был приглашен в Россию как один из возможных руководителей экспедиции Муловского. По дороге с ним приключилось несчастье: выехав из Лондона в июне 1787 года, он добрался до Берлина, где сломал ногу, и прибыл в Петербург только в октябре. 27 октября 1787-го его приняли на службу капитаном второго ранга, причем в соответствии с распоряжением Екатерины II жалованье Тревенену предписывалось выплачивать, «доколе он в службе нашей останется».
СУДЬБА ЭКСПЕДИЦИИ
Весна, лето и ранняя осень 1787 года прошли в напряженной работе по снаряжению плавания. Руководство всеми делами легло на плечи графа Чернышева, канцелярия которого превратилась в настоящий штаб. Сам же граф, состоявший в свите императрицы, совершавшей тогда «историческое путешествие в Тавриду», еще в апреле 1787 года полагал, что к августу корабли будут готовы. Правда, он был не в состоянии лично контролировать снаряжение кораблей, так как был разбит «жестокими ревматическими припадками».
К началу октября 1787 года почти все было готово: суда были «введены в Кронштадтский канал», командирам вручены инструкции, а команды полностью укомплектованы. Для закрепления за Россией открытых земель на корабли было погружено 200 чугунных гербов, 1700 золотых, серебряных и чугунных медалей с надписями на латинском и русском языках, отлитых на Александровском Олонецком заводе с пометами 789, 790 и 791 годов для установки в местах, открытых Муловским, а также гербы без обозначения года, которые следовало разместить на островах и берегах, открытых русскими до прихода экспедиции.
Однако сигнала к выходу в море не последовало. 16 октября из-за начавшейся русско-турецкой войны Екатерина IIраспорядилась экспедицию Муловского «отложить до удобнаго времяни». 28 октября последовал официальный указ Адмиралтейств-коллегии об отмене экспедиции.
Муловский был назначен командиром корабля «Мстислав» и должен был отправиться в составе эскадры адмирала Грейга в Средиземное море. Однако из-за начавшейся в июне 1788 года войны со Швецией отменили и эту экспедицию – основной театр боевых действий переместился на Балтику. Король Густав III рассчитывал взять реванш за неудачи в прошлых войнах: вернуть потерянные территории в Финляндии, Эстляндию, Лифляндию и Курляндию, войти в Петербург и ниспровергнуть ненавистный Медный всадник. Ключом к успеху должна была стать победа над русским флотом. Дело решилось в кровопролитном Гогландском сражении 6 июля 1788 года между эскадрами Грейга и герцога Карла Зюдерманландского. Муловский имел случай отличиться: несмотря на тяжелые повреждения, его 74-пушечный «Мстислав» до последнего бился с превосходившими по численности шведскими линейными кораблями, прикрывая флагманский «Ростислав». «Во уважение отличной храбрости и мужественных подвигов, оказанных 6 июля 1788 года нанесением более других вреда флоту шведского короля» Муловский был пожалован орденом Святого Георгия 4-й степени. 15 июля 1789 года Муловский, уже в чине капитана бригадирского ранга, погиб в Эландском сражении. По распоряжению командующего флотом адмирала Чичагова тело доблестного командира «Мстислава» перевезли на госпитальное судно «Холмогор» и отправили в Ревель. Ирония судьбы: именно на «Холмогоре» Григорий Иванович должен был возглавлять первое русское кругосветное плавание и пронести российский флаг через Тихий океан. Однако судьба распорядилась иначе, и теперь на борту «Холмогора» тело своего погибшего командира в последний путь провожал офицер «Мстислава» – лейтенант Иван Крузенштерн.
Трагично сложилась и судьба второго руководителя несостоявшейся экспедиции – Джеймса Тревенена. Как и Муловский, Тревенен участвовал в Гогландском сражении, во время которого командовал 66-пушечным «Родиславом» и был пожалован орденом Святого Георгия 4-й степени. Затем он ушел в крейсерство в финляндские шхеры. В письме Воронцову от 1 октября 1788 года канцлер Александр Безбородко отмечал: «Тревенен, которого вы нам достали, человек отличный и которой из себя обещает знаменитаго адмирала. Мы с Грейгом условились уж при первом случае стараться повесть его чином далее». Как, впрочем, выяснилось, внимательно следили за успехами Тревенена и в Лондоне. В письмах Екатерине II и канцлеру Безбородко от 17 июля 1789 года Воронцов не без злорадства сообщил, что в Лондоне никак не могут пережить потерю «офицера столь высокого достоинства» и по сей день «тужат», что он служит в России, женился и обрастает корнями.
Но Воронцова тревожили слухи о том, что награжденный во время русско-шведской войны за храбрость Золотым оружием Тревенен недоволен русской службой и может вернуться на родину. Как выяснилось, поводом стал конфликт британца с командиром Ревельской эскадры адмиралом Чичаговым, который, по словам Безбородко, был бы «всех иностранцов рад с рук сжить». Адмирал сделал британцу взыскание за обучение рекрутов артиллерийской стрельбе и маневрам, во время которых он посмел «тратить казну государства, теряя столько пороху». В ответ Тревенен заявил, что «порох для рекрут употребляемый, не должно считать потраченным, а что тот токмо потрачен будет со вредом и к безславию флота, который употребляется в сражении людьми, к оному не привыкшими и кои им обучаемы не были». Воронцов всячески отстаивал своего протеже. Сначала Тревенена, как счел Воронцов, несправедливо обошли с производством в контр-адмиралы; теперь же не позволяют должным образом проявить себя: «так мы потеряем человека, коего уже никем заменить не можно», – с горечью констатировал Воронцов. Семен Романович как в воду глядел. «Проклятое шведское ядро» убило британца во время Выборгского сражения 22 июня 1790 года, когда, командуя 66-пушечным кораблем «Не тронь меня», Тревенен сдерживал прорыв шведского флота из Выборгского залива. Рядом с ним на борту корабля сражался другой будущий русский «кругосветчик» – молодой мичман Василий Михайлович Головнин...